Goddess' Hell

      Мэйзекин была чертовски изобретательна.              Она быстро поняла, что обыкновенная боль Богиню не берёт. В самом деле, пытать чистый свет было проблематично; сложновато даже для искуснейших древнейших палачей Ада. Ей пытались придавать форму — человеческий облик, животный, нечто более понятное скудному демонскому разуму. Но она не покорялась. Подчинялась, уступала, принимая облик той женщины, которой некогда была, но никогда не покорялась.       И только Мэйзекин сумела найти способ причинить ей настоящую боль. Ту, хуже которой не существовало.       Это были видения. Поначалу, когда пришла новая молодая демоница и вышвырнула из клетки все хлысты и цепи, Богиня отнеслась к этому скептически. Позже ей и вовсе стало смешно — когда Мэйз принялась изменять пространство вокруг неё, не пытаясь заставить кем-то более удобным, чтоб можно было обжечь раскалённым железом.       Но вот когда работа демона была окончена, и Богиня ради интереса обратила свой взор на созданную перед ней картину… что ж.       Это было хуже всего, что с ней успели сотворить те бездушные чудовища, порождения Лилит.              Её мальчик стоял перед Отцом. Всё казалось знакомым. Вот Люцифер отвернулся, явно раздосадованный, встретился с ней взглядом. Шагнул в её сторону, сделал вдох, чтобы что-то сказать, даже протянул к ней руку, и…       Пошатнулся. Не успел даже вскрикнуть. Из груди его торчало лезвие Клинка Азраэль.       Богиня вскинула испуганный взгляд на своего мужа. Тот стоял за спиной их сына, сжимая рукоять Клинка. Вот Люцифер сделал короткий шаг, скорее по инерции, чем пытаясь уйти от подлого удара — и Бог с силой оттолкнул его, отрёкся, как это и вправду произошло на Небесах многие тысячи лет назад. В память Богини врезался страшный звук, с которым лезвие покинуло тело её сына.       Люцифер споткнулся и рухнул на колени. Она бросилась к нему, впервые за долгое время сама избирая свою форму — ту, что была знакома её Светоносному. Краем глаза Богиня увидела, как её муж почти брезгливо вытирает кровь с лезвия Клинка и отдаёт его кому-то. Она подхватила сына, опустила его голову к себе на колени, попыталась зажать жуткую рану — бессмысленно. Люцифера было уже не спасти. Бог принял решение, не вняв её мольбам, и уничтожил их мятежного сына. Их мальчика. Но почему…       — Как ты мог, — выдохнула Богиня, поднимая глаза на своего мужа. — Как ты мог?.. Ты ведь обещал…       Что ж, это была её первая и последняя ошибка. Она забылась лишь на секунду, поверив петле — и это секунды хватило, чтобы определить дальнейшие эоны её существования.              Мэйзекин увидела слабое место своей пленницы. Другого ей было и не надо — её фантазия была неисчерпаема. Порой Богиню поражало, сколько разных жестоких сцен можно было создать, опираясь лишь на её страх потерять сына. Видения всегда отличались одно от другого. Неизменным было лишь одно: в конце Люцифер всегда умирал, пока она оставалась цела и невредима.              Вот вот ей не удалось уговорить мужа пощадить их мальчика, и он демонстративно казнит его у Врат в Серебряный град.       Вот они пытаются вместе бежать с Небес, и Бог посылает одного из детей сразиться с ними — неспособная ранить другого своего ребёнка, она упускает момент. Люцифер, что пытался её защитить, вновь оказывается смертельно ранен.       Вот вместо него к месту тайного побега приходит Майкл — прежде, чем Богиня распознаёт обман, где-то в глубине Сада взрывается сверхновая — уничтоженная душа Люцифера.              Кошмары всегда казались реальными. Сколько бы лазеек она ни пыталась выдумать: укрыть сына от вездесущего взора мужа, уничтожить самого Бога, разломать Клинок на части — это оказывалось бессмысленным. Всегда всё кончалось одинаково. Только Люцифер был разным: он то молча умирал у неё на руках, то в ярости её отталкивал, то, рыдая, тянулся к ней, умоляя помочь, пока другие ангелы терзали его по приказу Отца.       И это было хуже всего. Те минуты, когда сын умолял её прийти, защитить его, кричал так отчаянно, что материнское сердце разрывалось почти физически — будь у неё тело, она бы умерла в этом Аду ещё раз. Но Мэйз лишала её возможности двигаться — и Богине не удавалось сделать ни шагу даже тогда, когда кто-то сюрреалистично почти отрывал руку, которой Люцифер к ней тянулся.       Да, порой у Мэйзикин случались перегибы с реалистичностью — но тем хуже было понимать, что демоница вообще на такое способна.       Порой она давала им поговорить. Чаще всего в такие моменты лже-Люцифер винил мать. Но помня о том, что то всего лишь адская петля, Богиня цеплялась за эти секунды близости с сыном, как могла. Настоящий Люцифер не приходил к ней за все эти тысячелетия — что ж, возможно, один из этих страшных кругов был реальностью. Порой ей уже и не удавалось вспомнить, какой была реальность на самом деле.       Богиня почти смирилась с тем, что будет вечность наблюдать за мучениями своего ребёнка. И она не ждала, что когда-то её петля изменится; даже когда Мэйз исчезла, другие демоны подхватили её труды и приумножили их — пытки становились всё изобретательнее и страшнее. Теперь уже верилось и в оторванные руки, и в изломанные крылья… и во много чего ещё.              В тот раз обезличенные ангелы бросили собственноручно искалеченного брата на ярком солнце — гнить и разлагаться заживо. Богиня опустилась на колени рядом с Люцифером; тот едва дышал.       Глаза у него оказались изуродованы. Одного почти не было видно, второй же потерял краски — очевидно, ослеп.       Но её ангел был всё ещё красив. Всегда красив. Даже истерзанный адским отродьем под маской небесного воинства.       Богиня осторожно погладила его по щеке. Да, она понимала, что перед ней наверняка была иллюзия, а то и вовсе насмехающийся наглец-демон. Но сейчас ей не хотелось даже думать об этом — пусть так, но несколько редких драгоценных минут рядом с сыном она урвёт.       — Мама, — хрипло, еле слышно пробормотал Люцифер. Грудь его, разодранная ударами хлыста Майкла, едва заметно приподнялась.       — Это я, милый, — она сжала его ладонь, чтобы дать понять, что и правда находится рядом. — Я здесь. Я с тобой.       — Мне… мне больно, — её сын попытался моргнуть, но ничего не вышло: одного века просто не было, а второе… чёрт его знает, где второе. Богиня предпочитала об этом не думать. — Мне так больно…       — Я знаю, дорогой, — когда демоны говорили этим дрожащим, надломленным голосом, дрожала и надламывалась и её древняя душа. — Я понимаю…       — Почему… — сухой язык мелькнул между окровавленными губами, — почему ты не остановила их?.. Почему ты мне не помогла…       Богиня зажмурилась. Она никогда не знала, что ему на это ответить. Не представляла, какой может быть достойная причина — может, потому Ад и принял её. И продолжал пережёвывать раз за разом.       Люцифер медленно выдохнул. Она едва открыла рот, чтобы что-то сказать ему, но в ту же секунду по остекленевшему взгляду поняла — сына уже нет. Снова. Как всегда. Сейчас у неё в голове должна мелькнуть мысль, что это нелогично, что его нельзя было бы убить, просто избив — пусть даже так страшно. И после этого петля сменится, Люцифера казнят у трона Отца, или где-то ещё, и вместо непонимания и укоризны он будет полыхать к ней ненавистью, но…              В этот раз что-то было не так. Петля ещё не задерживалась, но Богиня всем своим существом ощутила: сердце её мальчика действительно только что остановилось. Может, Ад добился своего, и она в конце концов сошла с ума?..       Но — нет, ей это было точно известно. Люцифер был мёртв. Действительно мёртв. Стук его бессмертного сердца всегда отдавался пульсацией где-то в самых древних и глубоких слоях её Света, её материнской души; оттого она и не лишилась рассудка тут, в Аду — чувствовала, что на глазах у неё раз за разом погибает кто-то другой. Лишь марионетка, клоун в маске, перевёртыш в облике её сына.       Но сейчас… Неужто, муж и вправду?.. Спустя столько тысячелетий?.. Но за что?..              — Нет! — яростно взревела Богиня. Когда-то, когда Бог едва запер её в Аду, она проверяла стены своей клетки на прочность, металась и бросалась из стороны в сторону, но замки и цепи никогда не подводили.       Но тогда Богиня-мать сражалась лишь за себя.       Теперь же она сражалась за своего сына.              И она вышибла дверь своей древней камеры — никакие цепи не смогли остановить чистый поток Света, ярости и материнской любви.              И Богиня не чувствовала, когда в неё стреляли. Когда её сбивали машиной. Не чувствовала ничего; привыкла в Аду.       Её тревожило лишь одно. Она всегда первым делом обращала жадный взор на вечернее небо — лишь бы успеть увидеть.              И вот, вытащив из шеи заточку и подобравшись к окну, она увидела.       В небе уверенно горела гордая и яркая звезда. Венера. Сердце её мальчика.       Оно вновь билось. Он был жив. А раз так — ей нужно его найти во что бы то ни стало.              А потом… потом пускай хоть Небеса упадут на Землю.       Она его больше не подведёт. Никогда.       И защитит от всего, от чего только сможет.