Все дороги ведут в Рим

Иссушающий зной убивал. Находившийся в зените желтый диск беспощадно сжигал пространство, открывающееся его взору. Люди, пропитанные потом и пылью, сновали туда-сюда, укрывая головы от небесного пекла тканями и ладонями. В один сплошной гул смешалась ругань и клич торговцев, везущих товар на продажу. Цокот копыт запряженных лошадей и шум колес, проезжающих по неровной земле, там и тут усыпанной мелкими камешками. Но настоящее пекло исходило из сердцевины рабовладельческого рынка. Гул рынка смешивался с руганью торговцев, воплями и стуком молотка аукциониста, продающего заморскую рабочую силу. Сегодня кому-то из торговцев повезет больше, чем другим: тот торговец, чей товар обратит на себя внимание богатого феодала и уйдёт в большом количестве или по высокой цене, останется в выигрыше. А пока торговцы спешат расставить своё добро так, чтобы оно привлекло внимание прихотливых покупателей, тех самых, что будут неспешно прохаживаться, волоча свои грузные тела, отягощённые мешками золотых монет по обе стороны их дорогих нарядов. Молодой полуобнаженный человек сидел, облокотившись о каменную стену ограды, отделяющей рынок от остальной части города. Взятый в кольцо железного обруча на шее, он бездумно смотрел за проходящими участниками этого хаоса. Фокус зрения никак не хотел настраиваться. Палящее солнце и не затянувшиеся свежие раны от хлыста жгли покрывшуюся каплями пота кожу. Во рту было сухо и ощущение песка между зубов только добавляло красок в эту палитру ощущений. Голова устало повисла меж широких плеч, а подбородок уперся в крепкую грудь. Все-таки изможденное борьбой тело требовало сна и покоя, а не попыток вникнуть в происходящее вокруг. Из полудремы его обрывает резкий лязг и натяжение цепи. Кто-то настойчиво тянул его, вынуждая встать и последовать за колонной таких же пленных, как и он. Шершавая земля и острые камни больно впивались в ступни, и эта боль окончательно лишает Чана сонливости. Два замыкающих их колонны охранника с плетями в руках проходят вдоль ряда, окончательно выравнивая строй. Время размазывается, тянется словно топленый воск, и ждать становится невыносимо. Но при первой же мысли о падении наземь Боги по всей видимости решили смилостивиться, и из-за угла показывается группа людей, сопровождая фигуру в пестрых одеяниях. Невысокий вельможа шел бодро несмотря на жару, и выглядел совсем не как те, грубые пузатые буржуи, что ранее занимались скупкой рабов. Очевидно, статус этого господина был выше. Губы его расплывались в улыбке, обнажая ровные белые зубы, и он не забывал ответно кивать головой тем, кто приветствовал его низким поклоном. Патриций Квинт Серторий был одним из двух высших консулов Сената Римской Империи. В преддверии новых выборов в консулы, патриций хотел укрепить свою позицию на этот пост, организовав один из лучших гладиаторских боев. Для этого ему нужны были пара тройка сильных бойцов на предстоящее сражение. Каждый из барыг, не моргая, следил за тем, в какую сторону двинется патриций, и на ком из рабов тот задержит свой взгляд. Биение сердца глухо отзывалось в ушах Чана. Любой исход событий казался ему безнадежным. Остаться пленником в руках работорговца еще на пару суток означало пребывание в этих скотских условиях с постоянными побоями, без еды и практически без воды. Другой вариант, с выкупом его в качестве раба на землю феодала был едва ли не хуже. Он представлялся адским трудом в отвратительных условиях содержания, с двумя вариантами исхода: смерть или побег. Вероятность того, что его возьмут в качестве бойца на гладиаторский бой, где участвуют профессиональные бойцы высших чиновников, казалась заоблачной фантазией, которой, как ни странно, Чан меньше всего желал осуществиться. Шанс стать бойцовской шавкой государственной элиты автоматически делал его на шаг ближе к смерти, и тут же блокировал любую возможность побега. — Глянь какой дюжий вымахал! По чем этого мальца отдашь? — посмеявшись, поинтересовался у работорговца Квинт Серторий. — Вам, господин, за 30 денариев, так бы его за 50 отдать стоит, молодая кровь горячая! — Хитро ухмыльнувшись, констатировал хозяин мальца. Еще спустя пару мгновений послышался очередной звон серебряных монет в мешке торговца. Сегодня на его улице праздник. Два купленных у одного и того же человека раба, послушно плелись за охраной вельможи. Возвращаясь назад, патриций вместе со своей гвардией прошел мимо ряда пленников, в конце которого стоял Чан. Вдруг, как назло, беспокоившая долгое время жажда сковала горло сухостью, что вызвало внезапный приступ кашля. Именно в этот момент патриций находился в двух шагах от источника шума. Это заставило его обернутся и посмотреть на бедолагу. В моменте Чан готов был рыть себе могилу за такую оплошность и неудачное стечение обстоятельств, заставившее его опозорить себя на глазах у консула. Квинт Серторий подал знак рукой и остановился прямо напротив Чана. Взгляд пленника был скрыт, а голова опущена вниз. Патриций пробежался по крепкой фигуре взглядом, отмечая про себя физические данные юноши. — Подними голову, — скомандовал господин. Чан послушался. Без колебаний встретив глаза напротив, он попытался прочитать в них чужую мысль, возникшую у чиновника по поводу его выходки. Однако юноша не заметил в этом открытом взгляде ничего, что могло бы нести угрозу для его жизни. — Уважаемый, я беру этого парня, сколько с меня? — господин с улыбкой произнес. Работорговец на мгновенье удивился, а затем, оживившись, выдал: «28 денариев.» За секунду до этого, в голове торгаша промелькнула догадка, что какую сумму не назови, господин готов будет ее отдать ради этого юноши — уж больно тот ему понравился. Торговцу это показалось странным, поскольку парень хоть на вид и был крепким, но ростом не дотягивал до стандартного размера гладиатора. Первым на своей карете с площади уехал патриций вместе со своей свитой. Оставшиеся гвардейцы посадили в телегу военнопленных и выехали следом. Чан был благодарен тому, что в этот раз ему не придется переставлять по шершавой земле свои, в кровь истертые, босые ноги. Наконец примостившись в углу телеги, Чан почувствовал, что теряет последние силы, и запрокинув голову назад, мгновенно провалился в сон. Звучное ржание лошадей вдалеке сообщило путникам, что они наконец приехали. После недолгого сна голова казалась чугунной. Чан едва ли запомнил свой путь до казармы. Весь день после приезда прошел как в тумане. Единственное, что ясно отложилось в его памяти, это то, что он смог утолить долгую жажду и голод. Утром Чана разбудил надсмотрщик. После подъема все бойцы под строгим наблюдением отправились в баню. Чан почувствовал облегчение, когда смыл приклеившуюся к его коже и ранам пыль и грязь. На выходе ему выдали комплект льняного белья. Переодевшись, Чан вместе со всеми направился в столовую. До гладиаторского боя оставались считанные дни. Новых бойцов нужно было подготовить и рассказать правила. В первый свой выход на арену каждый из них мог погибнуть. Чан старался запоминать каждую деталь, ведь он не планировал умирать так скоро. Опытные бойцы принялись тренировать новичков. После нескольких тренировок мастерам стало понятно, что Чан обладает большим потенциалом и решили выдвинуть его против сильного и авторитетного соперника. Чан должен был закрывать этот бой. Наступил день решающей схватки. Изнурительные тренировки давали о себе знать: мышцы болели, но эта боль казалась Чану приятной. Он любил физические нагрузки. Будучи вторым наследником македонского царя, Чан рос с одной единственной целью – стать великим полководцем. С детства ему привили любовь к силовым занятиям и труду. Чан никогда не скучал, легко находя общий язык как с детьми, так и со взрослыми. В играх понарошку Чан всегда получал роль лидера, которая была для него незыблемой, даже несмотря на то, что в семье он был лишь вторым ребенком. Уже тогда Чан осознавал ответственность за свою семью, свой род и всех жителей своего государства. Из-за неумения старшего брата вести государственные дела, на Чана все чаще ложилась ответственность. Неравнодушие к судьбе своего народа заставляло его часто перенимать на себя бразды правления. Эти мысли не давали Чану уснуть, роились в его голове. Вся его жизнь промелькнула перед глазами, и было сложно сказать, когда она разделилась на 'до' и 'после'. Может быть, этот момент еще не настал? Может быть, все случится сегодня? Или может быть, никакого 'после' вообще не наступит? Через несколько часов перед его глазами встанет темная пелена. Последнее, что почувствует Чан, — это колющая боль, шум и воздух, пропитанный кровью. Гул трибун был прерван пламенной речью глашатая, объявляющего об открытии гладиаторских боев. Понаблюдать на зрелище собрались люди всех мастей, от простых работяг до высших слоев общества. В центре трибун, располагалось императорское ложе, а по обе стороны от него — места для приближенных. По правую руку от императора сидели его сыновья Хенджин и Чонин. Они были безумно схожи внешне: лисий разрез глаз, ровные прямые брови, маленькие заостренные к низу лица и гладкая кожа оливкового подтона. Хенджин, старший на два года, сидел в своей привычной позе, закинув ногу на ногу, его лицо выражало максимальную расслабленность и скуку. Его изящная рука с указательным пальцем на виске подпирала набок склоненную голову. На контрасте с ним, ощущалась энергия излучаемая младшим сыном Римского императора. Как и подобает его высочеству, Чонин создает впечатление самого воспитанного юноши. Его благонравие и элегантность были очевидны: прямая осанка, ясный и теплый взгляд, которым он время от времени одаривал присутствующих, дополняли его идеальный образ. Под ареной бойцы готовились к выходу. После первых показательных боев зрители жаждали еще больше крови. Неужели ее было недостаточно? Двоих бойцов в тяжелом состоянии уносили с арены. Раны, которые никак не переставали кровоточить, были наспех обмотаны марлей. Кровь учащенно пульсировала в висках Чана, а напряжение убивало оставшиеся нервные клетки. Во рту чувствовался металлический привкус, похоже, он прокусил язык. Сверху доносился одобрительный рев трибун. Любимец публики вышел на арену под свист и продолжительные аплодисменты. Сразу после этого объявили имя очередного раба, захваченного в плен великой римской армией. Проигравший войну, сегодня он столкнется с неминуемым поражением, которое станет кровавым финалом его долгого сопротивления. Враг империи скоро увидит свою смерть в глазах римского гладиатора. Адреналин бьет в голову не меньше, дыхание учащается, Чан надевает кожаную маску. Внутри просыпается звериный инстинкт, тот, что вырывается наружу только тогда, когда его кто-то или что-то доводит до точки кипения. Чана раздражало здесь все. На протяжении нескольких дней подготовок он копил в себе эту злость, чтобы она предстала перед его мучителями в своем абсолютном обличии. Он ненавидел свое ничтожное положение, он проклинал эту землю и людей, которые смели использовать его силу себе на потеху и в угоду зажравшейся верхушки оккупантов, от которых страдает его народ. Он мечтал покончить со всем раз и навсегда, но для начала нужно было покончить с тем мерзавцем, который сейчас измывается над его участью. Зверь, спущенный с цепи, медленной поступью идет навстречу своей добычи. Ноздри втягивают такой приятный аромат пролитой ранее крови. Он сглатывает, предвкушая, с каким упоением он будет разрывать плоть своей жертвы. Хищник уверенно чувствует себя на воле. Теперь он в объятиях своей стихии. Ничего не может быть опаснее для существа низшей пищевой цепи чем встреча с разъяренным хищником, коим сейчас являлся Чан. Бугры мышц перекатывались под слоем бронзовой кожи. Трибуны внезапно затихли, все взоры обратились на фигуру в маске. Безучастно наблюдавший за привычными зрелищами Хенджин заприметил перемену в настроении публики. Зрение сфокусировалось на одной точке. На задворках сознания интуиция подсказывала, что исход этой битвы поразит всех, в особенности его. Сердце в груди пропустило удар, пока глаза искали тому подтверждение. И нашли. По коже Хёнджина прошелся неприятный холодок, когда перед ним предстал тяжелый свинцовый взгляд подневольного бойца. В нем так ясно читалось желание мстить и разрушать. Даже находясь на безопасном расстоянии, косвенно наблюдая за предстоящей схваткой, Хёнджин всем своим нутром ощущал исходящее от Чана давление. Он будто прирос к своему месту и не мог предпринять никаких действий, кроме как продолжать смотреть. Мыслительный процесс давно ушел на второй план, оставляя место только чувствам. И Хёнджин чувствовал необузданное желание оказаться под этим телом.