Почему я хочу тебя, лишь когда ты плачешь?
Wenn Du Weinst — Oomph!
Роджер за спиной чуть ли не воет от страха, и Сэм еле подавляет желание врезать ему, чтобы не мешал. Но так нельзя, Дин велел отгонять призрака от хозяина дома, пока он сам разбирается с останками. И вот они стоят внутри соляного круга, а Дин наверху перетряхивает грязные секреты, навлёкшие беду на скромный городок. Только призраку нет до них дела, почуяв угрозу своему существованию, тот всецело одаривает вниманием Дина и валяет по всем доступным поверхностям. От грохота мебели Сэм стискивает челюсти, до сих пор оставаясь на месте лишь из-за того, что за ударами неизменно следует отборная ругань брата, но звуки борьбы внезапно стихают. Некоторое время Сэм не слышит ничего, кроме своего учащённого дыхания — даже Роджер наконец-то молчит. Неожиданный контраст надрывает сердце. И когда Сэм готов уже наплевать на всё и сорваться на помощь, Дин вдруг показывается на лестнице, сжимая в ладони пучки ярких волос. Облегчение вспыхивает фейерверком и так же быстро с шипением гаснет — Сэм видит злобную суку, преследующую брата по пятам. — Пригнись! — орёт он что есть мочи и стреляет в направлении полупрозрачного силуэта. Призрак исчезает, а Дин валится с лестницы, кубарем преодолевая остаток пути. Сэм оказывается рядом с братом чуть ли не за долю секунды, затаскивает его на свои колени и обшаривает руками. Дин изрядно помят, но, к счастью, быстро приходит в себя, привычно морщась от боли. Кожа на скуле ободрана, губы лопнули и сочатся кровью. Глядя на него сверху вниз, Сэм тяжело вздыхает. Всякая тварь стремится сначала разбить его брату лицо. Остаётся надеяться, что тот даст позаботиться о себе в мотеле, однако надежда эта слабая. Конечно же, Дин его прогонит и назовёт «девчонкой» — тут и ясновидения никакого не нужно — но предвкушение уже щекотно дрожит в животе, лишь усиливая желание поскорее разделаться с призраком. Стоит подумать об этой сучке, как тёплая тяжесть родного тела резко пропадает из рук. Сэма отшвыривает на журнальный стол, который тут же ломается под ним от силы удара. Спину обжигает боль. Когда он пытается опомниться и открывает глаза, перед ними ещё несколько секунд пляшут разноцветные точки. Дин кричит его имя. Раздражающие вопли Роджера и потусторонние визги призрака смешиваются в единый гвалт, а Сэм не успевает даже приподняться — на шее тотчас смыкаются нереально холодные, цепкие пальцы. Она ёрзает прямо на его бёдрах — в другой ситуации это могло бы быть эротичным, но хватка слишком сильна. Воздуха катастрофически не достает, Сэм почти теряет сознание, благо вскоре всё прекращается. Рыжая красотка сгорает в синем пламени, как кусок сахара над стаканом абсента, а комната наполняется едким запахом палёных волос. Дохромав до Сэма, Дин помогает ему встать. Скользит руками по спине, оглядывает беспокойно расширенными глазами, но почти сразу отстраняется, и по его лицу уже невозможно ничего прочесть. Явственно ощущается только злость, тщательно сдерживаемая при постороннем, и в этот момент он сильно напоминает отца. Сэма выворачивает прямо на дорогой ковёр, выстилающий гостиную. Роджер возмущается, плохо контролируя собственные рвотные позывы, а Сэм чувствует лишь мрачное удовлетворение. Позже, когда Роджер провожает их до машины, Дин даже не смотрит в его сторону, стремительно забираясь на водительское сиденье, и только цедит сквозь зубы «ёбаные коллекционеры», прежде чем громко хлопнуть дверью. — Ну, пока, — неловко прощается Сэм и, усаживаясь на своё место, осторожно добавляет: — Лучше бы тебе сосредоточиться на чём-нибудь другом. Роджер нервно кивает, благодаря за помощь, но как только они трогаются с подъездной дорожки, в зеркале заднего вида Сэм замечает гримасу вселенской скорби на его лице и сразу понимает — тот просто начнёт всё сначала.***
За несколько дней до муторной битвы, им приходится хорошо потрудиться. Но в конечном итоге расследование вновь приводит их к человеку, одержимому каким-то предметом, который одержим каким-то призраком. Проверять коллекционеров занятие привычное, однако не всё так просто — далеко не всегда призрак привязывается к почтовой марке или древней монете. К чему-то, что можно отследить по каталогам или архивным записям. Нет, из всего, что им уже довелось сжечь, можно легко составить отдельную коллекцию странностей и извращений. Трубочки для коктейлей, колбасные этикетки, чехлы для зонтиков, раковины виноградных улиток, рождественские венки, ребристые презервативы, списки абитуриентов, птичьи клювы и вишнёвые черешки, завязанные языком — кажется, люди накапливают всё, у чего есть хотя бы пара экземпляров. По ходу дела Сэм выясняет, что существуют даже собрания анонимных коллекционеров. Они с Дином успевают посетить несколько и с удивлением обнаруживают там одних и тех же людей, которые по понедельникам гордо выставляют обожаемые вещи на конкурсах, а по пятницам рыдают в кругу под сочувствующие вздохи. И именно из этого непрерывного круговорота стыда и эйфории к ним и выныривает Роджер. Там, на собрании, пока тот мотает сопли на кулак, они и узнают о главном пороке его жизни и, одновременно, источнике самого сильного наслаждения — Роджер обожает женские волосы. Настолько, что не стесняется преследовать ради желанной добычи не только местных парикмахеров, но и патологоанатомов. Стоит ему увидеть в газете некролог с фотографией какой-нибудь длинноволосой девицы, как он мгновенно теряет голову. В каждом объекте он ценит разное — роскошную длину, фактуру или полноту цвета — и, конечно, не должно быть никакой химии. Правда, чтобы остановить кровавую резню, устроенную «Рыжей 1976 года выпуска», Дину приходится сжечь всю его коллекцию. Казалось бы, для Роджера наконец открывается путь к исцелению, но Сэм почему-то знает — эта скользкая дорога может завести лишь в тупик. Слушая на собрании истории, пропитанные фетишистской страстью и самоуничижением, он твёрдо уясняет, что коллекционирование — тюремные стены, которые невозможно покинуть. Пока Дин жуёт канапе, закатывая глаза от проблем, что считает смехотворными, Сэм ловит себя на желании оказаться в кругу с остальными. Он стоит в стороне, рядом с братом, и, несмотря на работающий кондиционер, по его шее, не переставая, струится пот. Интересно, что скажет Дин, если он выйдет вдруг из уютной тени и объявит во всеуслышание: — Меня зовут Сэм — я собираю моменты, когда мой брат плачет.***
У всякого явления есть начало, хотя Сэм не может точно определить, когда началась его одержимость. Наверное, это было в нём всегда, ведь рядом всегда был Дин. Однажды отец вменил тому неусыпно заботиться о младшем брате, и с тех пор они почти не знали жизни порознь. Сколько Сэм его помнит, Дин вечно казался ему взрослым — он до смешного ненавидел те четыре года, что их разделяли. Это была дистанция, которую, как ни старайся, невозможно было преодолеть. Четыре года, всецело принадлежавшие их отцу и матери, знакомой Сэму лишь по фотографиям. Ему самому кажется, что он любит Дина едва ли не с рождения, но родители всё равно были первыми, и это ничто не сможет изменить. Приказы главного в жизни человека не подвергают сомнениям, поэтому Дин, будучи хорошим сыном, быстро научился заботиться о Сэме и умело делал вид, будто любые связанные с этим неудобства ему даже нравились. Пришлось взрослеть поскорее, но, несмотря ни на что, он тоже был ребёнком. Он тоже хотел развлекаться и играть, хотя Сэм почти не помнит, чтобы Дин этим занимался. Наверное, тот вечер, когда его чуть не высосала штрига и стал последним — после брат больше не стремился к невинным забавам. Приход монстра напрочь стёрся из памяти Сэма — он узнал об этом лишь много лет спустя, но то, что случилось поздно ночью, он не забудет никогда.***
Накануне отец долго кричит на Дина, перепуганного и бледного, а ночью Сэм просыпается от тихих всхлипов. Дин ревёт, и это фантастическое событие заставляет его сердце чуть ли не выпрыгивать из груди. Никогда ещё за свою небольшую жизнь он брата таким не видел, хотя сам изводит его слезами постоянно. И вот они лежат в одной кровати, за стеной еле слышно бубнит телевизор, а Дин вздрагивает и шмыгает носом. Но смятение длится недолго, ведь Сэм знает — если он плачет, Дин всегда приходит к нему и успокаивает. Брат просто хочет, чтобы Сэм тоже его пожалел. Совершив приятное открытие, он с улыбкой тянется к Дину руками, правда дотронуться не успевает. Скрипит дверь, хрустят половицы — в комнату заходит отец и садится на край кровати. И стоит ему озвучить тихое «иди ко мне», как Дин немедленно влезает к нему на колени. Отец гладит его по спине и крепко к себе прижимает, и, расслабившись в объятиях, Дин уже совершенно бесстыдно рыдает. «Как маленький», — думает Сэм, замирая от сладкого ужаса, но вскоре брат затихает. Получив прощение, Дин сразу же проваливается в сон, а Сэм вдруг чувствует что-то странное и неприятное внутри. Тайная власть отца пугает его. И вместе с тем в нём неожиданно пробуждается желание, которое, возможно, дремлет в каждом человеке — желание, чтобы его любили до безумия. С тех пор Сэм всегда замечает это. Замечает, как Дин ловит каждое слово отца, как ждёт его одобрения и, конечно, как он из-за него плачет. Эти слёзы, которых Сэм почти никогда не видит, а определяет только по косвенным признакам — опухшим векам или розовой кайме над верхней губой — тяжелейшим грузом ложатся ему на сердце. Потому что становится очевидным — брат очень сильно любит отца. Его самого Дин тоже любит, но любовь эта кажется Сэму вынужденной, удерживаемой лишь на кровном родстве и отцовском приказе. Любовь, одинаковая по силе и к пакету чипсов, купленному на заправке, и к младшему брату. Временами Сэм даже радуется, если отец задаёт Дину трёпку. Он всё ждёт, когда же тот придумает такое наказание, что заставит Дина непременно в нём разочароваться. В глубине души Сэм просто надеется — однажды случится нечто, способное вернуть их обоих в ту ночь, когда Дин плакал, а он тянулся к нему руками. И вскоре он получает эту редкую возможность, которой могло и не быть, не желай он утешить брата так сильно.***
Гостиница выглядит уютной и располагается в черте лесопарка, прямо на пути к озёрам, поэтому там отдыхает много семей с детьми. Отец как всегда куда-то торопится, оставляя их с Дином на местную хостес, но та почти сразу забывает про них, как только его машина скрывается за поворотом. С самого утра они слоняются по детской площадке, Сэм играет с малышами в песочнице, а Дин пинает мяч с мальчишками постарше. Те бесстыдно матерятся и громко смеются понятным только им шуткам. Брат наконец-то обретает компанию по себе, но новым друзьям не интересно целый день торчать с малышнёй. Они постоянно посмеиваются над ним, вынужденным исполнять роль няньки, а уж насмешки Дин спокойно сносить не может. — Сэмми, я отойду ненадолго, никуда отсюда не уходи, — просит он голосом таким неестественно ласковым, что Сэм сразу просекает — брат хочет от него избавиться. — Я хочу с тобой, — напрашивается он с Дином, и замечает, как вся нежность мигом слетает с его лица. Брат злится. Бросив короткий взгляд на ожидающих позади мальчишек, он рассерженно шипит: — Нет. Я сказал, что скоро вернусь. Это не для мелких. Сэму хочется немедленно расплакаться, но какое-то неизведанное упрямство удерживает его от слёз. Из них двоих он точно не будет тем, кто плачет — от справедливости Дину не уйти. Дождавшись, когда компания скроется из виду, он вылезает из песочницы и бежит в сторону леса. Неглубокий овраг находится у самой дороги, но торчащие из земли узловатые корни деревьев делают его удобным убежищем. Сэм прячется там до темноты, подогреваемый желанием проучить Дина. Он думает о том, как сильно брат пожалеет, что бросил его. Как отец непременно всыплет ему, когда обо всём узнает, а потом запрёт их обоих в номере. Сэму наплевать на такое наказание, он-то умеет себя развлечь, а вот Дин точно будет страдать от вынужденного безделья, и это придаёт ему сил. Казалось бы, жажда мести — бесконечное топливо, но вечерняя прохлада и кусачие насекомые делают своё дело. Приходится возвращаться обратно. Приближаясь к гостинице, Сэм замечает, что детская площадка давно опустела, и только его брат сидит на качели, низко склонив голову. Сэм зовёт его по имени, но тот будто не слышит. Тогда, испугавшись, он зовёт его снова, и Дин наконец откликается. — Сэмми, — голос его такой осипший и вялый, словно он долго-долго кричал. Сердечко Сэма тревожно стучит. Он подходит к качелям, и Дин сползает на колени, позволяя себя обнять. Неожиданная радость затапливает грудь, Сэм с наслаждением вдыхает запах волос брата, а тот даже не пытается увернуться. Дин кажется таким покладистым и спокойным, каким бывает лишь с отцом. Сэм будто внезапно оказывается на своём дне рождения или по меньшей мере под рождественской елью, ведь он получает то, чего очень давно хотел — Дин больше его не отталкивает, и это навсегда. Сэм, конечно, ошибается, но только в минуту, когда под ладошки струится родное тепло, счастье поглощает его целиком, и для него не существует ничего более настоящего. — Ты — мой, Ди, ты слышишь? — убеждает он брата, отпуская его шею, но тот лишь молча смотрит в ответ покрасневшими глазами, и в их прозрачной глубине плещется страх. Им везёт — отец не приезжает ночевать. Удовлетворённый Сэм катает по ковру пластмассовый грузовичок, изредка поглядывая на брата, который тихо сидит на кровати. Взгляд Дина, не по годам задумчивый и тяжёлый, следит за каждым его движением.***
Жаль, Сэму не удаётся закрепить успех — Дин очень быстро избавляется от своей уязвимости. И это не удивительно, ведь солдат может воспитать только солдата. Сэму регулярно достаётся от брата за любые попытки провокаций, и однажды он решает вовсе прекратить испытывать его терпение. Тем более, тот больше не плачет — слёзы ему заменяют разбитые до крови кулаки. Теперь, если Дин расстроен, то непременно отправляется на поиски неприятностей, а потом напяливает чёрные солнцезащитные очки, чтобы никто не видел его синяки. Но Сэма не обманешь. Замечая этот опосредованный знак печали, он сразу понимает, что брат страдает. Хотя, Дин, конечно, старается быть героем другой истории. Он сочиняет миф о беспечном, весёлом парне. Пошло шутит и громко смеётся, а любые проявления неравнодушия приравнивает к девчачьей сентиментальности. Словом, носит перед собой идеальный образ, за которым удобно скрываться. На всех фотографиях тех лет Дин скалится, как волк, собирающийся проглотить овцу. Сэма раздражают эти судорожные улыбки, он всё ждёт, когда брат устанет и прекратит свой маскарад. Иногда ему нестерпимо хочется сорвать с него очки и грубо смять щёки пальцами. Он не может избавиться от ощущения, что за этим пластиком таится нечто, что должно принадлежать лишь ему. Неуместная жажда насилия пугает, но он уже не представляет, как смотреть на брата другими глазами. Сэм мечтает добраться до сокровенной слабости, которая, как он убеждён, скрывается за душным мачизмом Дина. Мечтает хотя бы раз оказаться под щедрыми потоками его слёз, смывающими ложь. Как ни крути, а это какое-то извращение. Сэм уверен — если брат узнает о его фантазиях, он не получит от него ничего, кроме ударов по лицу. В такие моменты он особенно сильно отрицает реальность. Существует мир обычных людей, куда уже нельзя вернуться, и мир богов и монстров — их мир, живя в котором приходится постоянно врать и переезжать с места на место. Дин легко входит в сообщество охотников, его считают правой рукой отца. Он очень гордится своим званием и будто совсем не замечает, что стало с их семьей, спустя годы бессмысленной погони. Сэм не понимает, почему Дин не видит, что оба их родителя — всего лишь тени. Мать погибла слишком рано, а отца едва ли заботит хоть что-то, кроме охоты. И, продолжая идти по заданному пути, они тоже рано или поздно превратятся в тени. Представляя эту жизнь, выброшенную за пределы нормальных человеческих отношений, Сэм содрогается от тошноты. Устав от бесконечных ссор с отцом, от абсурдной невозможности быть просто услышанным, он лелеет мечту о побеге. И, конечно, Дину полагается быть рядом с ним. Сэм жаждет освободить его от казарменной иерархии, показать, что можно оставаться на свету и не обязательно при этом притворяться кем-то другим. Только Дин, как всегда, выбирает отца. В его системе ценностей поступок Сэма однозначно является предательством. Но, глядя сквозь запылённое окно автобуса, отправляющегося в Калифорнию, Сэм ясно видит облегчение на его лице. Словно бы у Дина получилось наконец покинуть службу. Осознавать подобное очень больно, и, спасаясь от этого чувства, Сэм никогда ему не звонит. Хотя не перестаёт думать о нём почти ни единого дня, вплоть до воссоединения. Что он ни делает — слушает лекции, ходит на вечеринки, готовится к экзаменам или трахается — каждое действие отравлено мыслями о брате и виной, что он так и не смог сблизиться с ним.***
Со временем боль проходит как под «Тайленолом». Сэм знакомится с Джесс, и рядом с ней его будто накрывает куполом нормальности. Он входит в состояние мягкой отрешённости, и этот туман влюблённости заслоняет от него тревожную реальность. Их отношения стремительно развиваются, и уже скоро они решают съехаться. Ходят вместе на занятия, а когда возвращаются — занимаются сексом и долго спят, пробуждаясь под вечер, как вампиры. У них оказывается много общих интересов, и бесчисленные часы проходят за обсуждением любимой музыки, фильмов и книг. Когда-то Сэм считал подобную идиллию тошнотворной, но теперь решает, что нужно сполна наслаждаться всем, что дарит судьба и отбрасывает детские предрассудки. Сэм счастлив с Джесс, он её любит, но внутренне немного сожалеет, что любовь их естественна, как вдох. Когда он проникает в её тело, то всегда закрывает глаза, и разум заполняет тьма, лишённая образов. Он кажется себе пустым и, только оказавшись под Дином на кухонном полу, чувствует давно забытый трепет, словно бы всё внутри него пробуждается от долгого сна. Для него остаётся загадкой, почему Дин не позвонил ему прежде, почему не подошёл днём. Зачем нужно было прокрадываться в дом под покровом ночи, как какой-нибудь вор? Но таков уж его брат, и без крупицы этой сумасбродности жизнь Сэма была пресной. Своим появлением Дин будто заполнил его пустоту. Откровенно говоря, Сэм не смог бы вернуться к нему сам, но, неожиданно обнаружив того ночью на своей кухне, отчётливо понял, что ждал его всё это время. Однако перед Импалой, принадлежащей теперь брату, Сэм долго стоит в нерешительности. Он отчего-то боится, что, если сядет в неё, то уже не вернётся назад. Но взгляд Дина, полный отчаянной нужды манит его, и у него нет сил сопротивляться. А потом купол, отделяющий мир нормальный от мира монстров, сгорает за считанные минуты. Джесс погибает, и после Сэм начинает замечать — едва ли не каждый их день наполнен событиями, предвосхищающими судьбу.***
Проходит месяц с гибели Джесс, когда Сэм сжигает сим-карту со своим старым номером. Друзья без конца ему названивают, передавая друг другу заботу о его скорби, и это уже не лезет ни в какие ворота. Сэм не хочет никого слышать, не хочет никого видеть. Сэм охотится, Сэм ищет с Дином отца, Сэм даже улыбается иногда, но с его лица не сходит тень, а ночами снится горящий потолок. Задремав за ноутбуком после одной из таких ночей, он просыпается от лёгкого перезвона стекла. Сэм вскакивает, чуть не опрокинув стол, но натыкается взглядом на Дина с пакетом в руке и тяжело оседает обратно. Сердце долбится о рёбра так сильно, что становится больно. Над верхней губой выступает пот. — Эй, это всего лишь я — смотри копыта не откинь, — в притворном ужасе таращит глаза Дин. — Я быстрее тебя зашибу, если будешь так подкрадываться... — нервно улыбается Сэм и старается незаметно перевести дух. — Нажраться хочешь? — игнорирует его угрозу Дин, потрясая весело гремящим пакетом. — Дин, — вздыхает он. — Ну? — спрашивает тот. — Сейчас девять утра, — тычет Сэм в заставку с часами на ноутбуке. — Вижу, — просто соглашается Дин, проворно выставляя на стол своё добро. — И мы до сих пор морозим задницы в Колорадо, — напоминает ему Сэм. — Вот погреемся немного и поедем дальше, — парирует Дин. Место на столе заканчивается, и он невозмутимо сдвигает ноутбук. — Ты хочешь... нажраться... — зачем-то повторяет Сэм, разглядывая батарею какого-то низкопробного вискаря. — Чувак, — посмеивается Дин, пока сворачивает крышку с первой бутылки. — Всегда знал, что ты у нас умственно отсталый. Сэм забирает из его протянутой руки эту бутылку, и, когда за окном едва начинает розоветь закат, он уже просто в хлам. Стены с полосатыми обоями медленно проплывают вокруг, он сидит на полу у кровати, на которой валяется Дин, и вяло регистрирует обрывки его пьяных монологов. Тот не в пример возбуждённо рассказывает, как ходил однажды на вечер старого кино в каком-то захолустье — в Небраске или в Неваде. Они с отцом ловили там призрака, но тому позвонили знакомые, и он уехал. Дин остался один и слонялся по городку, пока не увидел афишу. А Сэм помнит — брат вообще балдеет от кино, особенно от старого — это его увлечение чуть ли не крепче любви к классическому року. Но Сэм и не удивляется — у них из развлечений всегда был только телевизор с бесплатными каналами. — ... свет вырубается нахрен — и это на «Носферату», чувак. А я знаю, там и бара-то ни одного нормального нет, короче, никак не запить разочарование. Ну всё, придётся в номере от скуки дрочить... собираюсь на выход, думаю — спасибо, уёбки, это было стильно, надеюсь, больше не окажусь в вашей дыре никогда. И тут замечаю в проходе её — юбка до пят, джинсовка с цветами, волосы по жопу — хиппи, типа. Не очень симпатичная, но хиппи, Сэмми — в наше-то время — я такое пропустить не могу. Ну, ещё бы. Для Дина знакомства с девушками, где бы он ни оказался, всегда были обычным делом. Бум, вспышка похоти! А потом можно даже не снимать одежды. — ...испытывая понятный интерес, догоняю её, приглашаю прогуляться. Мы наматываем круги по окрестностям — на улице ночь, и она начинает замерзать. Думаю — удачно. Говорю ей: «Хочу тебя трахнуть». Ясное дело, не прямо такими словами, но она понимает. Предлагаю пойти в мой номер, а она такая: «Я не могу, у меня бойфренд есть». А сам-то чувствую — она точно не прочь. И я ей: «Это не повод, чтобы не трахаться». Ну, тоже не в лоб, конечно, хотя она опять всё понимает, ломается недолго и говорит: «Пойдём тогда ко мне — мои, скорее всего, на охоте». Я ещё про себя усмехаюсь, типа, вот это совпадение — правда ей об этом знать не обязательно... Сэм пробует подняться, но падает на колени и некоторое время, раскачиваясь, стоит на четвереньках. Дин всё продолжает: — ... развалина на два этажа, темно, как в пещере. Поднимаемся в её комнату, я долго ищу выключатель, не могу найти, и у меня от этого чуть всё не опускается. «Включи свет», — говорю, а она смеётся как-то неприятно, типа, ей нравится в темноте — хиппи, одним словом. Глаза привыкают, сажусь на её кровать — она падает рядом, снимает джинсовку. Залезаю к ней под футболку, трогаю сиськи — чересчур мягкие — не очень возбуждает, но у меня всё равно уже стоит. Откидываюсь на стену, она расстёгивает мне джинсы и начинает сосать... Только не это — Сэм точно не хочет знать подробности. Он просит Дина притормозить, но оказывается уже пьян настолько, что вместо слов выходит какое-то невнятное мычание. Дин, конечно же, не обращает внимания. — ... работает головой по высшему разряду, между прочим. Мне хорошо, её тоже вроде прёт — все яйца уже в слюнях. Чувствую, что скоро кончу, говорю: «Иди ко мне, детка». Задираю ей юбку, ныряю пальцами в распухшую киску — она извивается вся и чуть ли не рычит. Вот это штучка, думаю, а ещё говорят — «дети цветов». Что там за ромашки, если дочь приводит ночью кого попало и устраивает порево? Кровать скрипит, она вовсю трахается с моей рукой и нализывает мне шею. «Нравится?» — спрашиваю. Она опять гаденько посмеивается и отвечает: «Да, малыш, но я знаю, как будет круче». Думаешь, сучка про дурь? Как бы не так — сообразить не успел, а она уже шипит и зубами клацает... и тут до меня доходит... «Упс... кто-то вампира подцепил», — злорадно хихикает Сэм, с трудом возвращаясь в исходное положение. — ... сука сильная. Какой-то грохот ещё на лестнице. Думаю, всё, пиздец — родители пришли познакомиться. Дверь вылетает с ноги, и сразу три фонаря светят нам в рожи. Смотрю, а там папа и два мужика в кепках — те его знакомые. Они клан этот давно пасли и позвали его, типа, в усиление, пока мы тут проездом были. Ну, и... папа снимает с меня эту суку за волосы, отпиливает ей башку... А я в кровище, с голым хером... подыхаю от стыда, короче. Дин резко обрывает поток своего сознания и как-то подозрительно сопит. Почуяв странную перемену, Сэм неуклюже к нему разворачивается, цепляясь за матрас, чтобы не упасть назад. — Но откуда мне было знать... мы туда не за этим приезжали... Чувак, да он меня и не позвал... Вечно убегает и берёт на себя всё дерьмо... Хотя, знаешь, может быть... может, это потому, что я его только позорю... может, от меня никакого толку и нет... может, он вообще из-за меня уехал...Чтобы его вернуть, я готов на всё... на всё! — частит Дин, под конец повышая голос, и его глаза трогательно блестят от навернувшихся слёз. Сэм весь подбирается и, кажется, даже немного трезвеет. Он нависает над братом, медленно наклоняясь, и уже скоро находится так близко, что чувствует сильный алкогольный запах его дыхания. В тёплом свете закатного солнца Дин будто сияет. Давно знакомое чувство когтями скребёт изнутри. С ума сойти, они напились, и его брат лежит перед ним, как на витрине. Расстроенный, сомневающийся, божественный, сладострастный, любимый. Пьяные мысли следуют по странной траектории, и Сэм за ними не успевает. Он почти впечатывается в Дина, но тот вдруг выставляет ладонь и отодвигает его лицо растопыренными пальцами. — Воу, полегче, тигр... Куда собрался? — забавляется он, и от заданного импульса Сэм всё-таки валится между кроватями. Дин бурно над ним смеётся — издевается, что он убрался в дрова с пары бутылок. «Ты там у себя только в библиотеке сидел, что ли?». Его внезапное прямодушие вновь скрывается за ширмой веселья, оставляя после себя шлейф неловкости. Сэм смотрит на раскачивающийся потолок и воображает себя пассажиром «Титаника». Днём — торжество, ночью — айсберг, кораблекрушение и смерть.***
Они с Дином теперь всё время охотятся только вдвоём, и, несмотря ни на что, это оказывается круто. Сама плотность жизни вдруг набрасывается на них и окружает. Сэм наблюдает за братом, который при любых обстоятельствах остаётся верен своему кредо «веселись, дерись, ебись» и не чувствует прежней тяги уничтожить грубым жестом его улыбку. Все желания Сэма, кроме нахождения отца и поимки Желтоглазого, просто остаются за скобками. Но, как выясняется, отец никуда и не пропадал — он что-то задумал и вертит ими, как хочет. Особенно Дином, уж тот никогда не задаёт уточняющих вопросов. Сэма бесят эти постоянные приказы и неизвестность, однако, увидев отца вживую, он мгновенно забывает о злости. Тот будто и не сердится больше за Калифорнию. Они говорят по душам, и, кажется, всему находится простое объяснение. Сэм приходит в сильное волнение — стоило ощутить немного нежности, и он, как щенок, уже вовсю виляет хвостом. Пройдёт достаточно много времени, прежде чем Сэм поймёт — не было никакого смысла вечно искать оправдание отстранённости отца — вероятно, в эмоциональном плане ему просто нечего было дать своим детям. Их счастливое воссоединение оказывается недолгим — вскоре они уже вновь выясняют отношения, а Дин мечется между ними как между двух огней. В действительности, их примиряет только смерть. Отец умирает внезапно, и Сэм безумно скорбит, но, осознав, что тот на самом деле сделал, испытывает огромную благодарность. Да, злые слова, которые он бросил ему в лицо, необратимо изуродовали их последние совместные минуты — это уже не изменить. Но отец вернул Дина. Без оглядки, без моральных терзаний. И такой поступок мог совершить только родитель.***
Видеть Дина неподвижным очень странно, ведь обычно тот и минуты не может усидеть спокойно, всё вокруг помечая своей энергией. Сэму даже кажется сначала, что брат просто спит, но эта иллюзия быстро исчезает. Врач разводит руками, говорит, осталось только ждать, и надежда, что Дин всё-таки откроет глаза изводит Сэма, как самая изощрённая пытка. Он сидит на стуле, рядом с его кроватью, не моргая вглядывается в расслабленный силуэт, но ничего не меняется. Время будто остановилось. Каждый вдох, насильно нагнетаемый аппаратом в лёгкие, ещё соединяет брата с миром живых, но Сэм чувствует, как тонка эта нить. Он откуда-то знает, что такая неподвижность не проходит — в ней остаются навсегда. Сэм хочет сказать Дину, что любит его, но извечная стеснительность не даёт облечь мучительное чувство в слова. После он жалеет, что тогда промолчал. Ведь затерявшийся в безвременьи Дин не смог бы над ним посмеяться — ему оставалось лишь разделить с Сэмом этот момент любви. — Лучше бы тебе поскорее очнуться, — шепчет он, низко склонившись над безответным лицом брата. — Я ни за что не приму твою смерть. И Дин будто слышит его угрозы — датчик, отсчитывающий его пульс, оглушительно надрывается в стерильной тишине палаты.***
Многие знают, что такое смерть, но каждый раз её приход изумляет. Отец не угасает медленно, не бьётся в агонии — Сэм просто находит его на полу уже бездыханным. Жизнь выпорхнула из него как птица в окно, и это ещё предстоит осмыслить. Как и осознать, что уже ничего не вернуть. В первые часы Дин сходит с ума, а потом его будто выключают. Они забирают тело и вместе его подготавливают — моют, переодевают, оборачивают в ткань, но при этом совсем не смотрят друг на друга. Между ними образуется вдруг непривычная неловкость. Становится страшно показывать свою боль. Никто не плачет для себя — слёзы нужны, чтобы окружающие замечали наши чувства, но они оба словно цепенеют. Коль скоро охотники на нечисть живут в другой реальности — смерть их так же лишена общепринятых ритуалов. Никаких публичных похорон, никаких поминок. Словом, ничего, что способно отвлечь от горя. Вот почему потеря кажется им абсолютной — они проигрывают и совершенно не знают, как дальше быть. Сэм не может расстаться с мыслью, пока пеленает отца, что когда-нибудь придётся делать это снова. И Дин, вероятно, думает о том же. Кто-то из них непременно будет следующим. Отец словно укрывал их от смерти, но его больше нет, и теперь они оба стоят в первом ряду. Сэм этого боится — будучи с кем-то с самого рождения трудно не верить, что и умереть получится в один день. Прежде чем накрыть Джону Винчестеру лицо, Сэм долго к нему приглядывается, плохо понимая, кто перед ним — тот же скрытный, всезнающий человек, которого было трудно любить или, скорее, его гипсовая копия. Оказывается, со смертью люди превращаются в памятники. Отец был младенцем, мальчиком, мужчиной, и это всё уже не имеет значения, потому что теперь его тело лишь артефакт той ушедшей жизни. Сэм так и держит ткань в руках, поражённый мрачным выводом, но Дин вдруг отбирает её и заканчивает сам. Гнетущая тишина по-прежнему окружает их. Они укладывают тело отца на деревянное ложе, а потом поджигают. Отблески погребального костра отражаются в глазах Дина застывших и сухих. Сэм ещё никогда его таким отрешённым не видел и испытывает настоящий ужас. Зато сам рыдает, почти не переставая. Он пытается запереть слёзы внутри, но те безостановочно текут по щекам. Ему так стыдно, будто он оплакивает не столько кончину отца, сколько тот факт, что накануне спровоцировал очередную ссору с ним. Сэм помнит — он явственно ненавидел его тогда и хотел, чтобы тот исчез навсегда. Измученный видениями и непонятной связью с Желтоглазым, в глубине сердца он отчаянно прячет страх, что убил отца сам — одной лишь силой своих обострившихся эмоций. Сэм очень хочет рассказать о своих опасениях брату, но, представляя, как тяжело он такое воспримет, не смеет раскрыть рта. Соприкасаясь плечами, они долго стоят в темноте, разделяя ни с чем не сравнимое мгновение интимности. Словно лес, на опушке которого они остановились, заполнил весь мир, и больше не осталось никого и ничего, только деревья и два одиноких тела, прижимающихся друг к другу. Сэм поглядывает на Дина, не зная, как сообщить о своём желании поскорее уйти — оказаться в машине, мотеле, где угодно, лишь бы сбежать от этого чувства безраздельной утраты. А ещё ему вдруг дико хочется объятий. Он борется с порывом немедленно вцепиться в Дина руками. Почувствовать, какое на ощупь его ладное тело. Упасть прямо в эти листья и грязь и придавить брата к земле. Кровь бросается Сэму в лицо, и он думает лишь о том, как бы устоять, но Дин вдруг разворачивается и уходит прочь.***
Дни проносятся один за другим. Знакомые охотники, узнавшие о гибели Джона Винчестера, будто сговариваются между собой и постоянно подкидывают им какие-то дела. Дин с разбега врезается в работу, откровенно наслаждаясь всем, что сопровождает охоту — знакомствами, кровью и сексом. Он трахает почти всех свидетельниц, несчастных вдов и даже подозреваемых. Сэма его способность запускать свои примитивные механизмы обольщения при любом импульсе и раздражает, и восхищает одновременно. Но по-настоящему он ненавидит, пожалуй, только ночные забегаловки, которые попадаются им по пути. Эти островки разврата, затерянные в лабиринте дорог. Сэму кажется, что в последнее время они останавливаются перед ними исключительно для того, чтобы Дин мог выебать очередную официантку. Стоит тому кого-нибудь приметить, он тут же забывает, что еду нужно жевать — просто проглатывает напиханное в рот и сразу мчится в сторону туалета. Случается, со своего места Сэм отчётливо слышит, как гремят перегородки между кабинками. Этот грохот, сначала слабый и нечастый, но за минуты разгоняющийся до адского крещендо, сводит его с ума. Он не понимает, почему Дину так необходимы другие тела. Почему он ни дня не может прожить, не соприкасаясь с чужой плотью. Неужели так будет всегда? Сэм смотрит на всех встречающихся им женщин, и перед глазами сразу встаёт непрошеная картина: он видит, как они жадно, словно воровки, впиваются в губы его брата, и изнывает от тоски. После Дин возвращается к нему довольный и расслабленный, а Сэм ещё долго не может вырваться из своего эротического кошмара наяву. Вопреки себе прежнему, он старается нахватать побольше еды в супермаркетах, лишь бы не стеречь хоть иногда одноразовую любовь своего брата. Сексуальная агрессия и безоглядный риск на охоте чередуются у Дина с приступами апатии. Часами он молчит или сидит с отсутствующим видом. Сэм, как может, пытается разговорить его, но тот лишь включает погромче музыку, недвусмысленно намекая, что не желает обсуждать своё состояние. Но с ним явно творится что-то неладное, что-то его изводит. Это недоверие и подчёркнутая недосягаемость ранят Сэма, и он остро жалеет о времени, проведённом порознь. Времени, когда он жил сам по себе, боясь набрать номер, который знает наизусть. Изнутри снова мало-помалу растёт пустота, и в конечном итоге Сэм сдаётся. Они оба бесцельно плывут по течению.***
На выезде из Южной Каролины убаюканный бесконечным скольжением автомагистрали Сэм не сразу замечает, что они съезжают на обочину. Затормозив, Дин вдруг выходит из машины, садится на капот и устремляет взгляд на зелёные холмы, заслоняющие горизонт. Склон за пределами дорожной полосы так резко обрывается вниз, что у Сэма, расположившегося рядом с братом невольно перехватывает дыхание. Кажется, что они внезапно достигли края земли, и дальше уже нет пути — только вниз, в бездну, дышащую сонным туманом. По рукам врассыпную бегут мурашки, хочется закрыть глаза, но вскоре всё проходит. Рядом с такой монументальной красотой невозможно думать о смерти. Неизмеримые, то ниспадающие, то взмывающие ввысь просторы принуждают к жизни, и завороженные этим зрелищем некоторое время они сидят молча. А потом Дин вздыхает, и боль, которую он старательно удерживал все дни после смерти отца, по капле, с каждым произносимым словом, начинает просачиваться наружу. Лицо его дрожит от напряжения, плечи трясутся, словно бы страшные признания о собственной вине, тоске и одиночестве исторгаются телом бесконтрольно как при рвоте. Дин откровенно плачет, и Сэм, неотрывно следящий за ним, едва ли не чувствует запах его слёз и их соль на своём языке. Это невыразимо прекрасно. Это момент, которого он так долго ждал. Момент, когда непроницаемая перегородка, за которой скрывался брат наконец трескается и выпускает свет его подлинной сущности. Дину плохо — дарованная жизнь оказалась ему велика, словно чужое пальто. Однажды это пройдёт, но прямо сейчас он нуждается в облегчении своей боли. И Сэм весь трепещет от порыва поскорее коснуться горячих слёз брата пальцами, чтобы стереть с его лица любые сомнения и страхи. Он зачарованно пялится на длинные, слипшиеся в мокрые стрелки ресницы Дина и мысленно уже подаётся к нему. Воображает, что прислонит его к своему плечу и погрузит пальцы в волосы на макушке, колкие на вид, но на самом деле такие мягкие. И стоит только об этом подумать, как вся нежность в одночасье сменяется страстью. В живот бьёт жарким желанием так неожиданно, что сбивается дыхание. От стыда колет щёки и шею. Сэм дёргается, выведенный из равновесия этой неуместной предательской эрекцией. Благо Дин не обращает внимания, лишь выпрямляет спину, будто сбрасывая тяжесть, а потом достаёт из кармана куртки ненавистные очки. Когда он поворачивается к Сэму, тот, конечно же, не видит его глаз, только блестящие дорожки высыхающих слёз, только губы, которые теперь выглядят ещё сочнее. Но позже, жёстко мастурбируя в мотельном душе, пока брат смотрит ночное телешоу, Сэм представляет их. Представляет — какие эти глаза под фиговыми листами чёрного пластика. Влажные и яркие, глянцевые, как карамель, нежные и сочащиеся — просто отверстия любимого тела, от мыслей о которых Сэм горит заживо и сильно кончает, кусая ладонь. Он вылезает из кабинки и встаёт перед зеркалом. Собственное отражение растерянно смотрит на него как на незнакомого человека. Сэма бьёт крупная дрожь, и с мокрых волос от тряски слетают капли воды. Несколько минут назад воспоминание о плачущем брате выбило из него оргазм, но он до сих пор одержим этим образом. Каким же невыносимо красивым был Дин. Порочным, будто первая увиденная когда-то давно порноактриса. Набухший член жадно пульсирует. Испуг проходит, и всё вдруг становится понятным. Похоже, его эмоциональная зависимость уже неотделима от чувственности. Да и может ли такое пристрастие существовать без физического влечения? Иначе это просто самообман. И, смотря в свои глаза, затянутые дымкой желания, Сэм осознаёт — ему остаётся лишь принять эту правду. Отбросив стеснение, он снова крепко обхватывает себя, плавно раскачивая член в руке. Вверх и вниз, вверх и вниз. Он хочет насладиться своим пороком до конца и, возвращаясь к недавней фантазии, ускоряет движения руки. Сжимает головку, размазывает по щёлке скользкие капли смазки, пока окутывающий зеркало пар, прячет его застывшее под маской истомы лицо и взгляд, которым он мысленно ласкает напряжённое тело брата. Он давно не прикасался к Дину — тот не терпит между ними тактильности. Но Сэм в подробностях представляет их объятие, и в груди сладко ноет. Воображаемый Дин непременно прижмётся лицом к его шее. Сэм почти чувствует, как тяжёлые слёзы обжигают кожу, словно воск горящей свечи. Он будет терпеть и долго-долго гладить брата по спине, пока тот окончательно не расслабится, а потом обхватит за затылок и заставит на себя посмотреть. И Сэм точно знает — это будет фантастически горячо. Прозрачная зелень взгляда, тонкая вспухшая кожа вокруг глаз. Покрасневший мягкий рот. Такой ранимый. Он трепетно огладит его губы пальцами — поочередно верхнюю и нижнюю, наслаждаясь их упругой полнотой, а потом надавит и проникнет между ними, в мокрый нежный жар. И всё — оргазм прокатывается по телу огненным шаром, взрывая мозг. Когда Сэм возвращается в комнату, Дин уже спит, расслабленно приоткрыв рот. По груди, обтянутой чёрной футболкой, разгуливают отблески экрана. Рука свисает с края кровати, пульт от телевизора валяется на полу. Признаться в своём ненормальном влечении оказалось легко, но Сэм совершенно не понимает, что конкретно его так заводит. Может быть, дело в лице Дина? Когда он плачет, в нём будто появляется что-то возвышенное. Недоступное абсолютно никому. Но Сэм не думал никогда, что это ещё и настолько эротично. Всё-таки, чем тот или иной предмет влечет коллекционера? Возможностью накопить, приумножить нечто, обладающее похожими свойствами. Но разве не считает он своего брата уникальным? Всё, что для него связано с Дином является неповторимым. Его взрывной сексуальный темперамент, манера постоянно поджимать губы, стесняясь их полноты, или то, как он запускает руку в волосы, прежде чем решиться на какой-нибудь полоумный поступок — всё это имеет одно общее свойство — единственность. Да и как возможно коллекционировать слёзы? Нельзя приумножать чью-то боль. Страсть, что он ощущает к Дину не существует в двух экземплярах — она свободна от этой позорной собирательской тоски. Как бы там ни было, Сэм считает коллекционирование болезнью, а своё навязчивое стремление вновь увидеть брата плачущим — коварнейшим рецидивом, без стука ворвавшимся в жизнь. Сэм смотрит на Дина, и в его голове, опустевшей, как морская раковина, крутится всего одна мысль — он никогда не сможет с ним расстаться. Он склоняется над братом, и желание чего-то безрассудного, не утихая, дёргает внутри, словно нарыв. Но в телевизоре вдруг кто-то неожиданно громко смеётся. Ресницы Дина вздрагивают, бросая на щёки ажурные тени, и Сэм отшатывается, вырываясь из транса. Дин не просыпается. Сэм поднимает пульт, выключает телевизор и в полной темноте опускается на свою кровать. Сердце заполошно стучит в груди, очертания спящего брата медленно проступают сквозь мрак. Сэм никогда не сможет открыться ему — его неуместные чувства так и останутся опредмеченными и спрятанными на самом дне души. Но так даже лучше. Разве не легче грех, когда знаешь, что мечта никогда не станет реальностью? Впиваясь взглядом в точёный профиль брата, Сэм твёрдо уверен — он всё контролирует. Но контролировать бесконечное море скорби, в котором тонет Дин он не может. Демонская блядь с перекрёстка рассказывает, как их отца безостановочно пытают в аду, и Дин не находит себе места. Его разрывает на части едва ли не физическая боль. Он почти не спит, не хочет охотиться. Всё будто меркнет, теряя смысл — даже поиск Желтоглазого. Сэм готов пойти на что угодно, лишь бы прекратить эту агонию, но Дин не нуждается в его помощи. Кажется, внезапное откровение на трассе ещё дальше отталкивает их друг от друга. Брат заливает горе алкоголем, и только случайным шлюхам дано на несколько минут избавить его от страшных мыслей. Сэм задыхается от бессилия. Они по-прежнему снимают один номер на двоих, но почти все ночи проводят порознь. После охоты Дин сразу же отправляется в ближайший бар, а Сэм, не раздеваясь, бросается на его кровать. Перекатывается на живот, вдыхает призрачный запах брата, ища укрытие в своих невозможных фантазиях. Сэм мечтает раствориться в густом жаре, исходящем от тела Дина. С отчаянием и злостью он спускает джинсы и трётся о покрывало, помечая его собой — слюной, потом и смазкой, выступившей из тотчас налившегося кровью члена. Он представляет Дина голым, с бесстыдно раскинутыми ногами, представляет, как входит в него так медленно, что кажется, будто это длится вечность. Слёзы набухают в уголках его больших, доверчиво раскрытых глаз, катятся вниз по щекам. Губы округляются, умоляют быть осторожнее. «О, я буду. Я буду всем для тебя». И это именно та мысль, что, взрываясь световой гранатой, на время очищает его голову. Сэм кричит. Он не успевает себя остановить, и сперма выстреливает из его вздыбленного члена, впитываясь в несчастное покрывало. Он шумно дышит, сжимая зубами мягкую ткань, но с каждым урежающимся вдохом к нему неумолимо возвращается и вездесущая, изматывающая слабость. Покрывало приходится потом отнести в прачечную, но Дин всё равно ничего не замечает. Он заваливается в номер посреди ночи, пьяный и натрахавшийся. Падает лицом в свою кровать, едва стащив ботинки, и мгновенно отрубается, даже не взглянув на Сэма. Ведомый собственной нуждой, Сэм перебирается к нему и осторожно переворачивает его на спину. Дин слабо сопротивляется — дотронься до него кто другой, он бы уже сломал ему запястья, но какой-то единственной трезвой мозговой клеткой он понимает, что рядом с ним Сэм. Дин доверяет ему, и Сэм, презирая себя за несдержанность, мгновенно заводится от этой маленькой власти. — Давай, Дин, приподнимись, — еле слышно уговаривает он, стаскивая с плеч брата куртку. Сэм торопится поскорее со всем закончить, стараясь не прикасаться к Дину больше необходимого. Однако, не утерпев, всё же утыкается носом в основание шеи, сладко пахнущей чужими духами. С каким бы болезненным удовольствием он сейчас вылизал брата, но, боясь его разбудить, позволяет себе лишь лёгкими вдохами проследить мучительный путь вдоль длинной шеи до нежного местечка прямо за ухом. К счастью, Дин только хмурит брови и, не просыпаясь, снова переворачивается на живот. Куртка Дина крепко пахнет сигаретным дымом. Сэм учуял этот запах однажды и с тех пор улавливает его постоянно. Брат и раньше пытался курить, пока отец не выколотил из него эту зарождающуюся привычку. А Сэм был тем, кто ему усердно помогал, всегда сдавая Дина с потрохами. Конечно, сейчас он понимает, что жаловался отцу на всё подряд от неконтролируемых приступов ревности. Тем не менее, уже много лет Дин не курил. И Сэм уверен, он бы и не начал, если бы не добровольное схождение отца в ад. Возможно, для Дина возврат к курению — его собственный вариант предательства, которым он разбавляет нескончаемое страдание, что причиняет ему выбор отца. Теперь Сэм точно не стал бы Дина осуждать, однако при нём тот никогда не курит. Кому угодно позволено наблюдать, как эти губы смыкаются вокруг сигаретного фильтра, но только не Сэму. Болото тайн, отравляющих их совместную жизнь ширится, и пожаловаться уже некому. Сэм любит свою собранную по фрагментам мечту, но в реальности Дин совершенно другой. Они почти ничего больше не обсуждают, только вопросы, касающиеся охот. На самих же охотах Дин напряжённо следит, чтобы Сэм не вовлекался дальше опроса свидетелей, и ужасно бесится, когда тот проявляет хоть какую-нибудь инициативу. Эта удушающая забота в сочетании со странной эмоциональной депривацией начинает Сэма не на шутку раздражать. Иногда он отчаянно хочет снова поддаться тому порыву, что побудил его когда-то к другой жизни. Собраться и уехать, и не иметь больше никаких обязательств. Но стоит подумать об этом всерьёз, и его мысли разворачиваются на сто восемьдесят градусов. Сэм просто больше не знает, куда бежать — всё, чего он так сильно желает уже находится рядом. В его голове царит хаос, и в этом мареве видений, переливаясь, пульсирует острая жажда обладать собственным братом без остатка. Когда-то вся жизнь Сэма строились на ощущении значимости в глазах Дина, но теперь он ясно понимает — происходящее между ними способно привести их только к расставанию. В отсутствие отца, что мешает Дину просто его бросить? Неопределенность пожирает разум. Он всё чаще обращается к своим фантазиям, но манящая его покорность брата ускользает от него и в порнографических грёзах.***
Они выезжают от Роджера, и в тишине салона слышно, как Дин то и дело рвано вздыхает от боли, не пытаясь даже включить музыку, тогда как Сэм совсем не ощущает своих ушибов. Он кажется себе грёбаной фарфоровой чашкой. В целом, в поведении Дина нет ничего особенного. Если кого-то любишь, стараешься не втягивать его в опасные ситуации. Только у всего есть предел. Такая яростная готовность брата оградить его от любого зла явно не проистекает ни из каких здоровых побуждений. Пока Сэм ходил за тем злополучным кофе, отец успел о чём-то с Дином поговорить. Содержание этого разговора до сих пор спрятано за семью печатями, но больше всего Сэм боится, что своими словами отец заложил в мозг Дина какую-то самоубийственную идею. Кажется, что пространство в машине сужается, и ему тоже становится трудно дышать. — Останови, я тебя осмотрю, — не выдерживает он, обращаясь к Дину как можно более нейтрально. — Я в порядке, забей, — предсказуемо отмахивается тот. — Ты упал с лестницы, — пробует Сэм снова, концентрируя всё своё спокойствие. — Херня. И не такое случалось, — угрюмо бросает Дин. — Да, но не случилось бы, если бы мы пошли наверх вместе, — не удерживается Сэм от упрёка, и брат взрывается: — Я сказал тебе не высовываться! Роджер мог пострадать! — Роджер? Да тебе же насрать на него, ты с ним даже не попрощался! — Сэм не остаётся в долгу и тоже повышает голос. Но Дин решает его проигнорировать, и тогда Сэм озвучивает вопросы, которые сводят его с ума все последние дни: — Это из-за отца? Что он тебе приказал? — Ай, просто закрой рот, Сэм, ты ничего не понимаешь, — морщится Дин как от мигрени. — Ну, так объясни мне, не превращайся в него! — кричит Сэм, не справившись с внутренним давлением. Дин выдыхает и мотает головой, старательно себя сдерживая, и Сэм понимает, что диалог исчерпан. Надави он сильнее — просто окажется на обочине, но никаких ответов не получит. Только обида всё громче стучит в виски. Как можно скрывать что-то друг от друга сейчас — когда они наступают на хвост Желтоглазому, а видения пролазят к нему в голову и днём, и ночью? Разве не пришло время называть вещи своими именами? Он смотрит на побелевшие от напряжения пальцы брата, до жути желая перехватить руль и резко свернуть на встречную полосу. Нападение всегда было привычным способом самозащиты Дина, но сейчас тот почему-то не позволяет себе даже этого. Сэму ненавистно это не пойми откуда взявшееся высокомерие. Но, продышавшись немного, он признаёт, что брат ведёт себя так из-за тяжёлого нервного напряжения. И в такой зыбкий момент не стоило сравнивать его с отцом. Сэм знает, едва ли не лучше всех, каким в своё время эгоистичным тот был. Отец никогда не проявлял ни малейшего желания отвечать на его вопросы, не пытался вникнуть в его проблемы. Ярость Дина направлена не на него, и Сэм из последних сил цепляется за эту мысль, ведь сострадание — единственное, что ещё способно его успокоить. Остаток пути проходит в тяжёлом молчании, и Сэм вздыхает с облегчением, когда хлипкая дверь отсекает их от очередной безумной ночи. Арендованная комната определённо не является эталоном уюта, но это повторяющееся от штата к штату пространство с двумя кроватями, пошлыми обоями и картонными стенами неизменно даёт ему давно потерянное ощущение стабильности. Пока они оба находятся в нём, как в рамке, Сэм иррационально верит, что ничего дурного уже не произойдёт. По стенам дрожат алые отсветы — из окна виднеется вывеска бара. Горит маяком в ночи для душ, ищущих, где бы выпить. И Сэм чувствует, Дин думает только о том, как бы поскорее туда переместиться, нажраться в дым и забыться между ног первой попавшейся незнакомки. Дин проходит в ванную, а Сэм, как на привязи, тащится за ним. Глупая надежда, что этой ночью брат предпочтёт его общество, ноет внутри, не желая униматься. Но тот лишь смывает кровь с лица, даже не потрудившись наклеить пластырь, и, оттеснив Сэма плечом, возвращается в комнату. Сэм преследует его, и пока Дин нервно ворошит сумку в поисках чистой футболки, стоит напротив и наблюдает за каждым его действием. Когда брат начинает раздеваться, он привычно отворачивается, но, замечая краем глаза наливающиеся синевой ушибы на его боках, вновь прикипает к нему взглядом. Дину требуется наложить повязку, но тот будто не чувствует никакого дискомфорта. Он мигом переодевается, хватает куртку и уже у самой двери надевает чёрные очки. Сэм едва не рычит от досады. Каждый раз, когда брат закрывается и ускользает от него, нуждающийся и израненный, злость и безответная тревога смешиваются в его голове в гремучий коктейль. Всё, чего он желает в этот момент — просто схватить Дина за затылок, разодрать кожу, раздавить кости и впиться ногтями в мозг. Лишь бы разрушить наконец его холодную отстранённость и остановить этот нелепый бег задом наперёд. — Подожди меня, — бросает он в спину брату, и тот замирает в дверном проёме. — Я не нуждаюсь в твоей компании, — грубо обрубает Дин слабые корни его надежды. — Дин, — отчаянно, будто ему снова восемь лет, просит Сэм. — Не уходи. — Отвали, — фыркает тот и пересекает порог. Сэм настигает его в два шага и разворачивает, схватив за локоть. Пальцы неудержимо, жарко скользят по плечу, стискивая объёмный бицепс. Он тянет Дина на себя, вовлекая в интимное пространство, и на короткий сладкий миг они соприкасаются. Дин резко выдыхает от неожиданности, куртка валится из рук. Язык нервно увлажняет губы, но уже через секунду самообладание возвращается к нему, и его совершенный рот сжимается в жёсткую линию, а на щеках пролегают строгие ямки. Сэм уверен — через пару мгновений брат разобьёт ему нос. Но он готов, он хочет этой материальной боли — чего угодно, только бы Дин показал, что он ему не безразличен. Когда-то они часто дрались, поэтому Сэм знает, что боль иногда незаметно превращается в удовольствие, а кровь во рту напоминает по вкусу слёзы. Жаль, Дин не оправдывает ожиданий, легко отталкивая его от себя ладонью. — Я сказал — отвали, — отрывисто произносит тот, но Сэм видит — Дин явно не собирается ничего делать со своей угрозой, лишь отгоняет его, как назойливую дворнягу. «Хера с два», — думает он, прежде чем резко захлопнуть приоткрытую дверь и навалиться на брата сильнее. Находясь невозможно близко, как не бывало, наверное, никогда, восхитительным яростным движением Дин запрокидывает голову, невольно демонстрируя россыпь веснушек на носу. И, да — уж такое наглое вторжение на собственную территорию он без ответа не оставит. — Сэм, лучше отойди, — обманчиво ласково шепчет Дин, пока крылья его носа взволнованно трепещут — и вот это уже звучит как последнее предупреждение. Сверля брата выжидающим взглядом, Сэм часто дышит, пытаясь успеть за быстрым биением своего сердца. Его лицо горит, когда он решается придать их общению немного энергии: — Давай, толкни меня ещё раз. Но Дин только усмехается и внезапно делает то, чего Сэм так долго вожделел. Он медленно снимает очки, словно женщина, раздевающаяся перед любовником, и отбрасывает их в сторону. Большие глаза, каждая крапинка на радужке которых сейчас так отчётливо видна, засасывают на глубину, и, засмотревшись, Сэм пропускает короткий удар в живот. Его сгибает пополам, сбитое дыхание заставляет отступить на шаг, но, опомнившись, он сразу же бросается вперёд, цепляясь обеими руками за футболку Дина. Тот сразу же вырывается, отвешивая ему раскрытой ладонью по уху, скорее с целью поставить на место, чем причинить реальную боль. Но этого мало. С рёвом Сэм буквально затаскивает его на себя и, запутавшись в ногах, они оба валятся на пол. Катаются по нему, бессмысленно барахтаясь, пока Дин не оказывается сверху. Он с усилием фиксирует Сэма коленями, пытаясь оторвать от себя его руки, а тот кричит и бьётся под ним, ничего уже не соображая. — Чего ты хочешь от меня? Чего?! Ты хочешь подраться? — орёт Дин, загнанно дыша, но в ошарашенном взгляде, которым он мечется по лицу Сэма, нет и капли агрессии. Скорее, он смотрит так, будто эта внезапная недоборьба его уже не на шутку пугает. Боль от урона, полученного накануне, не позволяет ему держаться долго, и Сэм, пользуясь этим моментом слабости, перекатывается, меняя их местами. Напирает на брата всем весом, хватает за предплечья и пару раз прикладывает головой об пол. Дезориентированный Дин стонет и матерится. Но Сэм практически ничего не слышит, кроме бешеной колотьбы собственного сердца, которое стучит уже чуть ли не на губах. Абсолютно не понимая, что творит, он прихватывает зубами повлажневшую от пота футболку брата и наконец глубоко вдыхает. И, пока самый желанный в мире запах заполняет всё его существо, Сэму кажется, что бетонные стены, выстроенные им вокруг своей стыдной коллекции покрываются трещинами и разлетаются на куски. Он вдруг чувствует Дина целиком, каждым рецептором тела и возит стояком по всему, что попадается. По ходящему ходуном животу, по скованным рукам и твёрдым бёдрам. И, пребывая в каком-то сладострастном припадке, далеко не сразу замечает, как брат под ним расслабляется. Дин слегка раздвигает ноги, и этого скромного позволения оказывается достаточно для срыва всех предохранителей. Казалось, ещё какую-то минуту назад они выясняли отношения, и вот Сэм уже ритмично трахает его на грязном полу. Трахает сквозь все слои ткани, что их разделяют, мыча, как похотливое животное. Грубый джинсовый шов, соприкасаясь с головкой, заставляет член буквально пылать сухим жаром. Внизу живота стремительно нарастает приятное давление. Сэм почти кончает, но вовремя останавливается, принимаясь истерично вылизывать каждый дюйм открытой кожи Дина, моля о прощении за боль, которую всё-таки причинил. Он этого не хотел, он не хотел его бить. — Эй, Сэмми, тише, тише... успокойся, — как сквозь толщу воды пробивается голос. Он поднимает расфокусированный взгляд. Дин внимательно на него смотрит. Отрезвлённый, Сэм резко отпускает его руки и неуклюже отползает в сторону. Вот сейчас брат уйдёт и не вернётся никогда. Но Дин лишь приподнимается, избавляясь от футболки, а потом снова откидывается на спину. Аура панической атаки истаивает как от анестезии. Сэму неожиданно открывается всё — тёмно-розовые соски, покрытые синяками рёбра и напряжённый живот, лоснящийся капельками пота. Всё это бесхитростное тело, будто извиняющееся каждой линией за свою сводящую с ума красоту. Сэму кажется, они оба под кайфом. Он совершенно не помнит, как оказался здесь. В моменте, когда его онанистический бред вдруг налился кровью и стал явью. Пытаясь стряхнуть этот морок, он крупно вздрагивает, но ничего не меняется. Обратной дороги нет. — Шшш, всё хорошо, — удерживает его от истерики Дин, и вдруг, нахмурившись, словно сам впервые осознаёт происходящее, сочно заливается краской и опускает ресницы: — Только... — Что? — выдавливает Сэм, когда внезапно обнаруживает, что умеет говорить. — Ничего. Просто я никогда не делал это... с парнем, — губы Дина двигаются, и Сэм таращится на них, не разбирая слов. Брат хочет его, но просит не торопиться — это всё, что ему удаётся понять. Дин «лучшая ночь в жизни» Винчестер робеет перед сексом, как грёбаный девственник, и от одной этой мысли член Сэма дёргается, а яйца поджимаются, будто он скоро кончит. — Я больше не сделаю тебе больно, — уверяет он Дина и потихоньку приближается к нему, не отводя взгляда ото рта, а потом целует так осторожно, как только может. Сэм прикасается к губам Дина деликатно, старательно пряча язык за зубами, но с каждой секундой прижимается всё сильнее. Терпение до обидного быстро заканчивается. Уже вскоре, распробовав изумительную гладкость этих губ, оказавшихся гораздо лучше, чем он представлял, Сэм вламывается в горячий рот брата и сталкивается с упругим кончиком его языка. И это ощущение первого соприкосновения подобно землетрясению. Дин вздрагивает, тёплое трепещущее дыхание волнами расходится по щекам. Вначале он пытается отвечать, но очень скоро замирает и полностью отдаётся напору Сэма. Его покорность ударяет прицельно в голову. Сэм захлёбывается восторгом — он знал всегда, он, чёрт возьми, сразу видел, какой брат на самом деле мягкий и принимающий. Неудержимо целуя Дина, Сэм широко раскрывает его рот и чувствует, как смешивается со слюной солёная кровь. И ему кажется, он уже не способен остановиться, не способен перестать пить этот вкус. Но Дин отстраняется первым и пытается расстегнуть ширинку, пока Сэм атакует засосами его шею и плечи. И когда тот всё-таки отрывает ненадолго от него свой ненасытный рот, Дин, наконец, стаскивает джинсы вместе с боксерами. Вниз по бёдрам — совершенно безыскусным, но самым возбуждающим в мире движением. Волосы на макушке, которые он идеально укладывает каждое утро, безнадёжно растрёпаны, на щеках горят красные пятна. Он одаривает Сэма улыбкой, полной страстного обещания, и приглашающе кивает в сторону своей промежности: — Иди сюда, Сэмми... Рыжеватые волоски в его паху аккуратно подстрижены — да, вот такой Дин под абсурдными слоями своей одежды. Не зря все эти небритые уставшие охотники в засаленных кепках вечно глазеют на него как на пришельца. Где бы они ни оказались, брата всегда сопровождают алчные взгляды. Сэм без промедления опускается между его раздвинутых ног, вдыхает терпкий мужской запах и широко лижет пока ещё мягкий член. Дин смущённо подскакивает, явно не ожидая от него такой откровенной ласки. «Чтоб меня! У него минетов было — как звёзд на небе, а этот раз всё равно что первый», — думает Сэм, торжествующе улыбаясь. — Дин, пожалуйста... Хочу тебе отсосать, — просит он и невинно поглядывает на брата из-под чёлки. — Чувак, я не знаю... — кусает губы Дин, терзаясь соблазном, но тело его уже честно предвкушает удовольствие — член окреп и стоит по стойке смирно. — Зато я — знаю, — заявляет Сэм, накрывая ртом розовую головку. Дурея от вкуса, он сразу заглатывает член так глубоко, насколько может и жадно сосёт, как будто брат его вот-вот оттолкнёт. Но тот лишь рвано выдыхает, беспомощно качая бёдрами. Хоть Дин и одёргивает себя, пытаясь лежать спокойно — у него ничего не получается. Уже скоро он вновь толкается в благодарно раскрытый рот Сэма, пока тот не начинает давиться. Золотистые волоски на его животе приподнимаются, соски становятся упругими — Сэм безостановочно шарит рукой у него по груди, цепляя их пальцами. Взгляд Дина расслабленно блуждает — он то закатывает глаза к потолку, то смотрит стеклянно, как Сэм священнодействует у него между ног. Выпускает головку изо рта, оглаживает её губами и, помогая себе рукой, массирует языком каждый дюйм гудящей от напряжения плоти. Слюна влажно чавкает под пальцами, а сам он издаёт такие грязные чмокающие звуки, которых раньше непременно бы устыдился. Но сейчас Сэму на всё наплевать — его подлинные эмоции прекрасно сочетаются с мигающим стробоскопом непристойно-красным светом неоновых ламп. — Блядь, как хорошо... ммм, — стонет Дин, и Сэм мнёт себя через джинсу, пытаясь немного унять предоргазменный зуд. У него стоит так сильно, что он знает — как бы ни хотелось поскорее задрать Дину ноги, он не успеет войти в него даже пальцем. Дин вдруг сконфуженно всхлипывает и дрожит чуть ли не всем телом. Он вцепляется в плечи Сэма, пытаясь отодвинуться, и тот с неохотой, плотно сжимая губы, выпускает его изо рта. Сэм расправляется со своими джинсами, едва не вырывая замок, обхватывает ладонью туго налитой, готовый к разрядке член Дина и прижимает к своему. Он сам настолько каменный, что можно забивать гвозди и очень-очень мокрый — смазка горячими каплями стекает по стволу, вымарывая их обоих, пока Сэм отчаянно работает рукой. — Как ты течёшь, как хочешь меня... — шепчет Дин своим бархатным голосом, следя за Сэмом пьяными глазами. Он постоянно облизывает пересыхающие, распухшие губы, и Сэм громко стонет, зажмуриваясь от невыносимого наслаждения. Впору прокричать «Кристо», но никакое слово уже не способно вернуть их на прежний путь. Его выдержка испаряется за считанные секунды, и он кончает первым, забрызгивая спермой живот брата. Оргазм долго звенит в его голове, словно колокол, бесконечно отражаясь от сводов черепа. Вспомнив, что такое существование, Сэм обнаруживает себя лежащим на груди Дина и остро ощущает губами, как стучит его сердце. Невероятно... Они что, правда, трахнулись... Ближе всего к сексу с Дином Винчестером Сэм бывал только, пока тот драл в туалетах ночных официанток. Но неизбежно приходит понимание — у них ещё не было нормального секса. Сэм смеётся над наивностью собственных мыслей. Они просто сосались, а потом брат позволил себя обкончать. Почему он его не прогнал? Наступает откат, и этот вопрос предсказуемо прожигает ему горло. Развлекая себя, Сэм представлял всякое, правда и подумать не мог, что когда-нибудь на самом деле увидит под собой брата, и тот будет согласен на всю эту грязь... Но что люди вообще знают друг о друге? В сущности — ничего. Дин, как и всегда, взял его за руку и повел за собой дальше, по всем самым значимым событиям жизни. Джесс как-то спросила Сэма о том, что он отчётливее всего помнит из раннего детства. Он не решился ответить ей искренне, но сам подумал про первый раз, когда Дин позволил ему остаться с ним после полуночи. Сэма что-то разбудило тогда, и, не обнаружив рядом с собой брата, испугавшись обволакивающей со всех сторон темноты, он чуть было не расплакался. Через неплотно закрытую дверь спальни, переливаясь, просачивался редкий свет. Он поспешил к нему, открыл дверь и замер в проходе. Дин сидел на диване, смотря телевизор практически без звука. Конечно, он сразу заметил Сэма, но не рассердился, хотя это иногда бывало. Дин позвал его к себе — и вот почему Сэм вспоминает об этом сейчас — позвал с той же многообещающей интонацией, что и минуты назад, когда приподнимал бёдра: «Иди сюда, Сэмми». Потом они лежали вместе и смотрели «Позже». Пусть Сэм ни черта и не понимал, сам факт, что вещание не останавливалось ни на миг, а по улицам ходили люди и разъезжали машины, преображал восприятие реальности. Несмотря на то, что сон победил, и Сэм уснул где-то в ногах у брата, для него будто открылась новая страна. Ночь была миром взрослых, и Дин стал тем, кто Сэма в него пригласил. Никогда больше, во все последующие разы, ночное бдение уже не производило на него такого сильного впечатления, но первый раз всегда оставляет самые яркие воспоминания. Боже, как Сэм мечтал о его слезах. Но в час немыслимой прежде близости с Дином, он понял вдруг, что больше не нуждается ни в каком оправдании собственному желанию. Сэм просто хочет своего сильного, сумасбродного, нереально красивого брата. Хочет, чтобы в следующий раз они оказались в объятиях друг друга не из-за льющего через край отчаяния, а от обоюдной готовности к любви. И вот тогда Сэм наконец узнает его лакомое тело во всех существующих позах, во всей бесстыдной откровенности секса. Взволнованный своим открытием Сэм отстраняется и смотрит на Дина, и ему хочется увековечить эту минуту в памяти. Запомнить навсегда, как брат лежит рядом с ним, голый и расслабленный — одна рука покоится на животе, другая запрокинута наверх, предплечьем слегка прикрывая лоб. Выпивая его образ до капли, Сэм точно знает — именно эта картина и никакая иная пронесётся перед глазами в момент смерти. — Ни одна сволочь не встанет между нами, тем более Желтоглазый, — порывисто обещает он, вновь нависая над Дином. — Да, — без сомнения соглашается тот. После всех мрачных испытаний его уверенный ответ делает Сэма сильным — друг другу ещё многое предстоит рассказать, многое объяснить, но они обязательно уцелеют в этой буре. Заглядывая в полные затаившейся тревоги глаза Дина, он хочет сказать: «Мы не в ответе за поступки своих родителей». Но, понимая, что эти слова, возможно, причинят ему боль, говорит другое: — Нам нужно простить папу, Дин... и идти дальше. Дин судорожно выдыхает. По лицу пробегает рябь, успокаиваясь в блеске невыплаканных слёз. Целуя его подрагивающие веки, Сэм провожает каждое бережное прикосновение словами: — Отпусти... Всё пройдёт... Я тебя люблю.