Спрятавший когти

Когда Хираока впервые убивает человека, у него не дрожит рука. Одно плавное движение — и катана вспарывает чужое горло с той же лёгкостью, что нож масло. Мужчина хрипит, словно в удивлении хватается за шею, пытаясь зажать рану, и грузным мешком падает на пол, вскоре затихая. Металлический запах пролитой крови забивает ноздри, мешая вздохнуть полной грудью, и только тогда в Кимитакэ с противным звуком лопается натянутая струна. Он позволяет себе слабость — непростительную слабость, будь он в других обстоятельствах — и падает на колени, отбивая их до синяков. Тошнота подступает к горлу, горчит на корне языка, но Хираока только сглатывает вязкую слюну, опуская глаза к земле. Становится невыносимо душно, жарко, и сердце тяжело стучит где-то в глотке, а холодный пот стекает по позвоночнику. Он… убил человека. Человека. Что-то внутри голосом не так давно погибшей бабушки шепчет: грех, грех, грех. Сквозь вату, забившую уши, Хираока слышит приближающиеся шаги. У него даже нет сил напрячься, но и смысла в этом нет — он прекрасно знает их обладателя. На макушку опускается чужая рука, почти нежно поглаживая. — Молодец, Хираока-тян, — хвалит Мори, присаживаясь перед ним на корточки. Его совсем не смущает труп, лежащий прямо позади него. Хираока поднимает на него беспокойный взгляд, концентрируясь на спокойных фиолетовых глазах. Мори выглядит так безмятежно, что ком в его горле становится немного меньше, но его всё ещё трясёт. — Тяжело? Ничего. Дальше будет легче. Дело практики, мой юный друг, дело практики, — Огай напоследок несильно хлопает его по макушке и встаёт. Рядом с ним, собранным и уверенным, возвышающимся над ним, словно Бог над последователем, коленопреклонённый Хираока чувствует себя жалким. — Однажды подобное станет для тебя рутиной и не будет волновать ни твой разум, ни твоё сердце. В шестнадцать лет Хираока не верит, что когда-нибудь убивать людей будет проще, но покорно склоняет голову, прикрывая глаза и всё ещё безуспешно борясь с тошнотой. Спустя несколько долгих минут Хираока успокаивается настолько, насколько вообще может себе позволить в данных обстоятельствах. Он неуверенно берёт в руку обронённое оружие, с таким видом, будто оно может в любое мгновение откусить ему кисть. Но, конечно, этого не происходит, и Кимитакэ поднимается с колен, возвращая катану в ножны и старательно не смотря в сторону остывающего трупа. Впрочем, у Огая другое мнение на этот счёт. Он подходит сзади почти неслышно — не крадётся даже, но Хираока выведен из строя настолько, что не замечает старшего за своей спиной — и кладёт ладони на его голову, заставляя повернуть её в нужную сторону. Кимитакэ подавляет в себе желание позорно зажмуриться и до крови прикусывает внутреннюю сторону щеки. — Смотри, — спокойно говорит Мори, равнодушно окидывая взглядом неподвижное тело, залитое кровью. — И запоминай. И Хираока смотрит. Этот человек будет приходить к нему в кошмарах, заставляя просыпаться в холодном поту каждую грёбаную ночь, но Хираока всё равно не отводит взгляд. Что же, это первое его убийство. Но никогда не последнее. И лишь гораздо позже Хираока понимает, что Мори был прав. Постепенно его личное кладбище разростается настолько, что новые могилы не оставляют ни малейшего следа в его мыслях. Со временем сердце просто каменеет. Смерть больше не может поколебать его. В Портовой Мафии взрослеют быстро и стареют раньше срока, но даже спустя года красивое юное лицо Хираоки может обмануть кого угодно. В какой-то момент даже Сагава Иссэй, не особо интересующийся мальчишкой, которого где-то подобрал Мори, однажды отмечает это. И, что естественно, мгновенно оборачивает в свою пользу, наплевав на моральную сторону вопроса — такая мелочь не могла влиять на его решения. Сагава Иссэй жесток и бескомпромиссен, его приказ прозрачен настолько, насколько это вообще возможно, и Хираоке остаётся только преклонить колено и голову в полном подчинении. Он не спорит. Манипулировать людьми не так уж и сложно, когда ты красив. Стоит только поманить пальцем, взмахнуть ресницами, намекнуть — и жертва попадается в сплетённую пауком сеть без шанса на выживание. Для большего эффекта приходится меняться с лёгкой руки Сагавы Иссэя. Одежда на Хираоке становится менее удобной, но более красивой, призванной соблазнять, а не скрываться, и в ушах своё место занимают длинные серёжки, подаренные Мори. — У тебя красивые глаза, Хираока-тян, — делает комплимент Огай, пока Кимитакэ осматривает внезапный презент. — Но слишком холодные для того, чтобы обманывать так, как того хочет босс, — на этом моменте Мори едва заметно хмурится в недовольстве. То ли тем, что Хираока не умеет обманывать глазами, то ли тем, что Сагава Иссэй бросил его кохая в столь спорное поприще. — Эти серьги смогут отвлечь слишком дотошных, но и ты будь осторожен. Оружие у Хираоки теперь тоже совсем другое. Вместо привычной катаны — иглы и яд, вместо силы, достигнутой годами тренировок — сладкие улыбки и речи. Хираока чувствует себя потерянным в новых координатах жизни. Приходится взять несколько уроков у Коё и её подчинённых, чтобы овладеть искусством обольщения хотя бы на приемлемом уровне — и Кимитакэ справляется. Ему это всё, конечно же, не особо нравится, но выбора у него нет. С Сагавой Иссэем можно поспорить только один раз — и мучительно умереть, попытавшись. Хираока умирать пока что не собирался. Да и если его действия приносят пользу Портовой Мафии, он готов покориться. И ему приходится. В восемнадцать лет Хираока понимает, что его тело — тоже оружие. В постели убивать людей, расслабленных и рассеянных после хорошего секса, оказывается гораздо проще. Это не вызывает в нём ровно никаких чувств. Секс оказывается прекрасным инструментом для достижения поставленной цели, и Кимитакэ без зазрения совести этим пользуется. Он не понимает, что в нём хорошего — его тело такое потное и липкое сразу после, что хочется часами стоять в душе — но большинство людей удивительно падки на то, чтобы провести время с Хираокой в горизонтальной плоскости, и Хираока им не отказывает. Это не так уж и сложно, пусть и несколько противно. Кимитакэ готов с этим мириться, пока есть результат. О, ну и весело смотреть на шокированные лица жертв, когда те начинают умирать чуть ли не в самом процессе. Несколько медленный, но действенный, яд в тинте, нанесённом на губы Хираоки, работает как часы — правда, для этого самому приходится принимать просто огромное количество противоядия, истощая организм. Но едва ли это кого-то волнует. Разве не забавно, что ради мимолётного удовольствия обладания им люди лишаются жизни? Хираоку не особо заботит то, что периодически ему приходится спихивать с себя трупы. Это, конечно, противно, но недостаточно, чтобы вызвать у него хотя бы брезгливость. Портовая Мафия давно убила в нём это чувство — как и многие другие. Мори, конечно, об этом узнает сразу же. Как он может не знать? В конце концов, они достаточно много времени знакомы друг с другом, чтобы видеть насквозь. Хотя, конечно, бордовое пятнышко аккурат под кадыком Хираоки говорит само за себя. Но Мори ничего ему не говорит и ничего не спрашивает. Ему ли не знать, что ради выполнения миссии иногда приходится идти на многое? И если Кимитакэ так решил, то пусть так и будет. Правда, однажды всё выходит из-под контроля. Хираока просчитывается, и чужие руки, вместо того, чтобы обшаривать его тело, сжимаются на его шее. Недавняя жертва становится охотником и глумливо усмехается ему прямо в лицо, словно не чувствуя, как чужие ногти впиваются в его запястья, ломаясь в попытке разжать стальную хватку. — Хороший ход. На Портовую Мафию работаешь, птичка? — почти ласково спрашивает Садзанами, безумным взглядом впиваясь в полные паники красные глаза. — Впрочем, неважно. Жалко убивать столь красивое создание, но что поделать. Мёртвым тоже сгодишься. И теперь уже усилившаяся хватка выбивает из Хираоки весь воздух. Он пытается трепыхаться, но Садзанами прижимает его к кровати всем телом, не позволяя пошевелиться, с улыбкой наблюдая за чужими страданиями. Ублюдок. Воздуха не хватает, и это больно, отвратительно больно. Хираока не может вздохнуть, ему бы хоть глоточек воздуха, чтобы произнести название способности, чтобы вызвать её, чтобы спастись… Он не боится смерти, но так умирать не хочется. Позор. Мир перед глазами начинает рябить, исчезать в чёрных пятнах, словно в чёрных дырах, и Хираока уже даже не дёргается, обмякнув. Садзанами, впрочем, не обманывается, прекрасно видя, что он всё ещё жив, а потому у Кимитакэ не остаётся и шанса на то, что тот разомкнёт пальцы. Он с лёгкой горчинкой принимает тот факт, что умрёт так глупо, недооценив свою очередную жертву. А потом раздаётся выстрел, и ещё один, и ещё, и на лицо Хираоки брызгает кровь, заставляя зажмуриться. Хватка на шее ослабевает, позволяя сделать отчаянный вздох и закашляться, и мёртвый Садзанами наваливается на него всем весом. Горло болит просто ужасно, и у Хираоки всё ещё мутнеет перед глазами от недостатка воздуха, но сквозь тёмные пятна он с облегчением видит улыбающееся лицо Мори, склонившееся над ним (и не видит, как от сдерживаемой злости улыбка обточилась по краям): — В наших рядах завелась крыса, — будничным тоном заявляет Огай, с лёгким усилием спихивая неудачливого убийцу с Хираоки. Кимитакэ наконец-то вдыхает полную грудь воздуха и обессиленно прикрывает глаза. Он только что чуть не умер. Если бы Мори опоздал хотя бы ещё на пару минут, то наткнулся бы на его ещё тёплый труп. — Не волнуйся, мы её вытравили. Сможешь встать? — спрашивает Мори более серьёзным тоном, окидывая взглядом профессионального врача тело Хираоки с головы до ног. Кроме горла, на котором краснеют следы от чужих пальцев, грозящие превратиться в ожерелье из гематом, других повреждений он, к собственному удовлетворению, не находит. Хираока моргает в согласии, и Мори учтиво помогает ему сесть. Кто бы знал, насколько он зол глубоко внутри себя. Если бы Кимитакэ был в порядке, он бы увидел, но он не в порядке, и это заставляет кровь Огая вскипеть. Никто не смеет трогать то, что принадлежит ему. Не для того Мори привёл тогда ещё шестнадцатилетнего мальчишку в Портовую Мафию, выходил его и научил уму-разуму, чтобы он умер в таком глупом положении просто из-за того, что кто-то не усмотрел крысу. Вместе они выходят из гостиницы, в которую Садзанами привёз Хираоку, оставив труп в номере. Кимитакэ всё ещё дышит так, словно не может надышаться, и молчит, уткнувшись взглядом в никуда. Мори хмыкает, думая, насколько всё произошедшее потрясло его нерадивого кохая, за два года умудрившегося ещё не побывать на границе жизни и смерти, и треплет того по макушке. Моргнув, Хираока наконец-то обращает на него внимание. — Если бы я не успел, ты бы сегодня умер, — констатирует факт Мори. Хираока кивает, стыдливо пряча глаза под чёлкой, и Огай внезапно останавливает свой взгляд на том, как от резкого движения колеблются серёжки в его ушах. Хираоке идёт. Это несколько сбивает его с мысли, но он всё равно продолжает. — Твоя бдительность оставляет желать лучшего, Хираока-тян. Разве этому я учил тебя? Я удивлён, что до этого всё шло гладко. — Извините, Мори-сан, — от стыда у Кимитакэ краснеют кончики ушей. — Этого больше не повторится. Я буду внимательнее. Я бы предпочёл, чтобы ты вообще этим не занимался, внутренне вздыхает Мори, но вслух, конечно же, не говорит. Вместо этого он идёт вперёд и открывает дверь машины, безмолвно приглашая Хираоку сесть, что тот и делает без единого слова. Когда они оба оказываются в салоне, автомобиль тут же трогается с места, направляясь в сторону базы Портовой Мафии. Хираока невольно потирает болящую шею, чувствуя, что маленькими синячками он не отделается. И поделом ему. Будет напоминанием, к чему чуть ни привела его самоуверенность. Мори печатает сообщение в телефоне, выглядя почти скучающим, и Хираока не смеет его отвлекать. Ему всё ещё безумно стыдно за свой промах. Именно поэтому он отворачивает голову к окну, всматриваясь в ночные огни Йокогамы и не замечая мимолётно кинутый на него взгляд. Когда Мори убьёт босса и займёт его место, первое, что он сделает, это изменит поле деятельности Хираоки и никогда не признается даже самому себе в истинных причинах своего решения.