А в актовом зале...

До полудня в здании школы царил полный порядок: атмосфера была расслабленная, быстрый темп школьной жизни спал до минимума, учеников стало значительно меньше, ведь уже завтра апрельские каникулы и «ходить на учёбу всем уже лень, представляете, Владимир Львович?!». Владимир Давыдов надеялся провести оставшуюся часть пятницы в таком же спокойствии, но… — Владимир Львович, Владимир Львович! — дверь в катастрофически маленький кабинет распахивается и беспощадно врезается в один из многих шкафов с документами, заставляя мужчину в компьютерном кресле у окна на миг поморщится от громкого и неприятного звука. — Владимир Львови-ич! Это… это срочно!.. На пороге стоит запыхавшаяся Мария Андреевна: длинные светлые волосы, ранее наверняка собранные в аккуратный пучок, растрепались, нежно-бежевая шаль съехала на предплечья, а ноги слегка подкосились. Наверное, у большинства бы от пробежки по огромному зданию из противоположной точки к кабинету директора на каблуках был бы такой вид. — Маша, что случилось? — без формальностей и абсолютно буднично спрашивает Владимир, немного неохотно отрываясь от заполнения документов. Мария Андреевна часто влетала так к нему в кабинет по вообще посторонним поводам, не относящимся к работе, так сказать, «по старой дружбе»: «У тебя ещё чай остался?», «Может помочь тебе чем?» и «А как тебе моя помада?» и просто кокетничала с начальником, так что чего-то серьёзного от неё он и не ожидал. — Там. там! — судорожно вдохнув, молодая женщина продолжила. — Хаметов… Василевский… на третьем этаже… кровь… и Конева на месте нету! Разгильдяй несчастный! — кажется, преподавателя литературы больше злило отсутствие коллеги на посту в школьном коридоре, а не тревожила серьёзная драка, судя по красноречивому объяснению, между школьниками. Мужчина встрепенулся. — Чего?! — директор вскакивает со своего места, протискивается через узкое пространство между столешницей и громоздким стеллажом, а затем выводит Марию Андреевну в коридор. — Ты их одних оставила?! Вопрос был риторическим и ответа не требовал, так что мужчина поспешил к лестнице, ведущей наверх, что, к счастью, была расположена совсем не далеко. За ним застучали шпильки каблуков — Маша побежала за ним следом. Вот же… Хаметов и Василевский! Вроде бы не хулиганы, очень способные ученики из шестого «А», а драку устраивают уже третий раз за месяц. Причём, обе начинались из-за элементарных мелочей: в первый раз тетрадку какую-то не поделили, со стихами, кажется; во второй — Владимир, если быть честным, даже сам не запомнил, настолько мелочно это было. Директор тогда был, мягко говоря, удивлён, но, ограничиваясь выговорами, отпускал их. Если и в этот раз по мелочи, а дело серьёзное… Когда Владимир Львович и Мария Андреевна оказываются в нужном коридоре на третьем этаже, картина для них открылась плачевная: дерущихся мальчишек окружили кольцом другие ученики (удивительно, что почти весь шестой класс присутствовал на занятиях!), а сами участники конфликта как фурии метались в центре, яростно налетая друг на друга с кулаками; коллеги, кажется, особо не обратили внимания на потасовку, потому что других учителей видно не было. Владимир, растолкав детей, пробился в эпицентр. В этот самый момент подоспевает физрук Евгений с завучем Ириной Петровной. На пару мужчины растаскивают мальчиков по разные стороны. Те первые несколько секунд пытаются вырваться, но после успокаиваются. Лица у обоих в свежих синяках, взгляды хмурые, дыхание шумное и озлобленное. Поправив очки, чуть съехавшие вниз, директор с долей усталости и разочарования вздыхает. — Вы вдвоём пойдёте со мной и Ириной Петровной в медпункт. Оттуда родителям позвоните, скажете, что в школу вызывают. — обращается он к драчунам (мальчишки после этого обмениваются озадаченными взглядами), а затем переключается на других шестиклассников, образовывающих с минуту назад «арену». — Остальные свободны. Какой у вас сейчас урок? — Музыка! — раздаётся недружным детским хором. — Что тут… — продолжение фразы теряется в гневном возгласе преподавателя литературы: «Явился не запылился!» и оглушительном рёве звонка, сигнализирующего, что пора на урок. Владимир оглядывается: чуть поодаль стоит среднего роста мужчина, больше похожего на юношу с каштанового оттенка растрёпанными волосами, в чёрной рубашке в сочетании с ярко-алым галстуком и невинно удивлёнными карими глазами. — Юрий Ильич, с Марией Андреевной зайдите ко мне после занятий, — произносит напоследок он. Эти несколько часов после окончания учебного дня, что планировалось провести за мирной работой с документами ушли на разбирательство с родителями Хаметова и Василевского. Как ни странно, у родителей мальчиков виноваты оказались все, но только не их «бедненькие» дети: и Юрий Ильич, что недоглядел, и Мария Андреевна, что, оставила детей, и они, Владимир Львович с Ириной Петровной, за то, что поздно среагировали. Да, конечно, некоторая доля горькой правды в этом была, но дети-то… ах, да что там дети? Слушать никто и не стал. За все шесть лет работы директором Владимир не сталкивался с такими ситуациями и теперь понял, что одного раза вполне хватит. После этого разбирательства, когда ученики с родителями покинули тесный кабинет, дышать стало в разы легче. — М-да уж… — протянула Ирина. — Истеричные какие… — С одной стороны это похвально, как они «ангелочков» своих защищают… — протянула Мария, а затем нахмурилась. — А с другой этого бы вообще не случилось бы, если бы Конев дежурил как положено! — Да чего вы взъелись, Сидорова! — выплюнул Юра, закатив глаза. — Ну да, виноват, не досмотрел! Ничего особенного не случилось, вину я свою признал, чего вы ещё хотите-то? — Оболтус ты! — в сердцах выдаёт Мария, слегка надув губы и вздёрнув нос вверх. Ей-богу, как маленькие себя ведут! — И где ты вообще пропадал? — Ладно, давайте оставим эту тему, зачем конец рабочей недели портить… — проговорила Ира Петровна, лёгкими движениями кладя руки учительнице на плечи. — Всё, Маш, успокойся… мы ведь можем уходить? — Да, всё, идите, — Владимир устало потёр глаза под толстыми линзами очков и сказал, не открывая их. — Хороших выходных. Через полминуты маленькие женщины, попрощавшись, покинули помещение. Думая, что остался один, Володя, сел откинулся на спинку стула (та жалобно скрипнула), глубоко вдохнул и выдохнул. Затем, приоткрыв левый глаз, заметил, что Юрий все еще стоит в кабинете и наблюдает за ним. Видеть сейчас никого не хотелось, но и грубо выгонять тоже. — Остались вопросы? — спрашивает он коллегу. — Нет, любуюсь просто, — отвечает преподаватель музыки, смотря прямо ему в глаза. Или Володе уже чудится? — Фикус у вас красивый. — он качнул головой чуть в сторону, за начальника, где на узенькой полочке стоит в коричневом горшочке маленький, ярко-зелёный фикус. — Да и… а, не важно… — Юрий тряхнул кудрявой головой, словно отгоняя лишние мысли. Юрий Конев… преподаватель музыки! Выглядит очень-очень молодо, словно только вчерашний студент консерватории, хотя ему уже двадцать семь. То есть его, Володи, на года три младше будет… С глазу на глаз Владимир с ним говорил редко, хотя человеком тот казался приятным. Но так же несколько ориентировался на слова о том, что тот из себя представляет. Дети преподавателя любят, даже те, кому предмет не особо и нравится, но вот коллеги-учителя… большинство он не устраивает. Бывает очень неуклюжим (из-за чего и портящим школьное имущество), в облаках часто витает, съязвить между делом любит, «кривляется, корчит из себя что-то»… раздолбай, сказал бы кто-то (особенно на представление образа этого «кого-то» приходила Мария Андреевна, если это были вовсе не её слова…). — Раз уж есть возможность, спрошу: где вы были тогда, на перемене? — мужчина чуть поёрзал в кресле, после чего встал и подошёл к окну. Открыл его, впуская в кабинет свежий уличный воздух, развернулся и упёрся руками в подоконник. И вообще, нужно было задать этот вопрос раньше! — Ругать будете? — Должен. — подмечает Володя. — Но сейчас спрашиваю не как начальник, а как… — На уровне «только между нами»? — подсказывают ему. — Можно и так сказать, Юрий Ильич. — Просто Юра, — улыбнувшись уголками губ, говорит шатен. — Если «только между нами». Мужчина как-то неловко улыбается в ответ. А ведь он и не слышал, чтобы кто-то его называл так, да и сам Володя обращался к нему только по имени-отчеству. Всё Конев да Конев, Юрий Ильич, а тут — Юра. До смешного просто! Ю-ра… красивое имя, приятное, лёгкое. Ю-ра… — Так где… ты был? — Давыдов немного не уверен, стоит ли переходить на «ты». — Я, — Юра проводит рукой по непослушным каштановым волосам. — Врать не стану… — но он немного замялся, словно ребёнок, пойманый на хулиганстве. — В актовом зале был, на пианино играл… пытался… Володя удивлённо вскидывает брови. Конев сейчас будто бы пытается угадать его реакцию, судя по его взгляду. — Ну-с… для начала, Володя, просто Володя, — произносится это очень мягко, что придаёт Юре уверенности. — И… как и сказал, отчитывать не собираюсь, — выдержав небольшую паузу, он продолжил. — Ты играешь? — Ага! А вы… ты как думал? — мужчина явно искренне удивлён. — Я же всё-таки учитель музыки! — Думал про вокал, — пожимает плечами Володя. — Что за композиция была? Давыдов в музыке, если быть честным, ни черта не понимал, так что уже успел пожалеть, что завел диалог в это русло: будет не очень красиво, если ответить будет нечего. — «Колыбельная», — говорит Юра. Вроде бы голос его спокоен, но в карих глазах появляется какой-то огонёк энтузиазма. — Чайковского. — Что-то знакомое, — пробубнил Давыдов. Возникла неловкая пауза. За окном весело закричали дети. Затем, Юра подошёл к Володе ближе. — Хочешь, сыграю для тебя? — голос звучит немного несмело. Наверное, лучше бы было сказать только «тебе», но… это прозвучало как-то по-осойбенному. Давыдов кивает. — Тогда пойдём! Володю за руку тянут на выход. Такое ощущение, что они оба сейчас вообще не директор и учитель, а просто… просто молодые люди, школьники, студенты… неважно! Ничего формального, никаких обязанностей и записей в трудовых книжках, никакого строгого стиля, ничего из этого! Хотя, если Володя почувствовал это только сейчас и всего на несколько мгновений, то Конев, кажется, не взрослел вовсе: весь его вид, некоторая небрежность, блеск в глазах-омутах… удивительно! Ничего преступного они не делают, но, даже как-то смешно и легко становится. Не проходит и двух минут, как они добегают до актового зала и заходят внутрь. Каждый шаг в огромном, полуосвещённом светом с улицы помещении отдается эхом; стулья занимают его центр, перед ними — просторная сцена с бархатным алым занавесом, рядом, довольно близко к широкому окну, ютилось тёмноё лакированное пианино, крышка которого была закрыта. Юра чуть ли не пулей подлетает туда и садится за инструмент. «Мчался бы так на дежурства с собраниями», мысленно говорит себе Володя и улыбается, направляясь следом за ним. Конев уже всё подготовил и, едва-едва касаясь, провёл по молочно-белым и смолисто-чёрным клавишам. Инструмент будто бы вздохнул. И Юра вместе с ним: закрыл глаза и… Из-под тонких пальцев полилась мелодия. Что сказать… мелодичная? Нет, это совсем уж масло масляное. Красивая, приятная, как и… сам Юра. Тревожная, но… вдруг звуки усиливуются, а затем опять на спад идут… тревожность пропадает, появляется лёгкость. Странная, непонятная, но приятная легкость. Володя подходит ближе, стоит почти за самой спиной Юры. Тот даже не обращает внимания, лишь ловко и грациозно касается… даже… нет! Парит по клавишам! Поразительно… Мелодия снова становится громче. Уходит в мажор? Нет, не так это называется… или так? Она льётся, словно бурная река. То ее поток ослабевает, то с новой силой льётся дальше. Или это все же течение? Не суть… не суть! Это не описать такими примитивными словами! А значила ли мелодия для самого Юры что-то? Могла передавать его чувства, переживания? Кажется, что да. Для того всё условно перестало существовать; словно он сам стал кем-то другим. Мужчина, как в трансе, играл и играл, не останавливаясь. Неуложенные каштановые пряди покачивались в такт его движениям, глаза были зажмурены, Юра то склонялся над клавиатурой, то наоборот… Неожиданно, прозвучала последняя нота. Последний отголосок стал растворяться в тишине зала. Юра откидывает голову назад, непроизвольно упираясь затылком Володе в живот. На несколько секунд их взгляды встречаются. Юрин, карий, горящий, глубокий, с долей почти незаметной тоски, перекрываемой экстазом и умиротворением одновременно, смотрит прямо на него. Володя ничего не говорит, только мягко улыбается. Стоят они в странном положении, но их как-то это и не смущает. — Это было… волшебно, — выдаёт Володя, затаив дыхание. И это действительно было так: слишком много размышлений и ощущений вызвала Юрина игра… и само произведение. Конев смущённо молчит. — Можно… можно мне послушать, как ты играешь вне школы? Можешь ко мне приходить, у меня рояль есть… — правда уж, им никто не пользовался уже лет сто. — Могу заплатить, если нужно или… или. — Давыдов думает, что еще можно предложить. — А ты всех так к себе домой зазываешь? — прыснул мужчина. — Неа. Только тебя, — со смешком отвечает Володя. — Ничего не нужно, — Юрка продолжал улыбаться. — Это ведь только между нами.