Колыбельная

Сухие тонкие губы опускаются на израненную кожу. Белые полоски шрамов, искорёженных, кривых, стягивающих нежную кожу подобно маске, пересекают почти каждую её клеточку, рисуя карту чужой жизни. Чужой боли и страданий. Фёдор, опаляя бледную кожу горячим дыханием, старается собрать всю эту боль, которая давно уже не беспокоит загрубевшие рубцы. Он медленно водит тонкими пальцами по коже, по тонким и толстым шрамам, по созвездиям из родинок, прослеживая свой путь губами и вычерчивая новые узоры. Ярко выраженные ключицы, рёбра с мелкими бытовыми синяками и побледневшими пятнами засосов, острые тазовые косточки, худые бёдра с частыми-частыми тонкими, но глубокими шрамами от лезвия. Немного больно. Фёдор собирает крошки чужой боли, чувствуя, как от её резких уколов сжимается сердце. — Всё в порядке? Губы, пройдясь по дорожкам синих вен от локтя, доходят до шершавых бинтов. Единственные бинты на теле, прикрывающие левое запястье. Фёдор, отстраняясь от тёплой кожи и, приподняв подбородок, смотрит снизу вверх тёмно-лиловыми глазами. Дазай, сидящий на махровом полотенце на бортике ванной, съёживается. Фёдор, сидящий между его ног на коврике перед ванной и выцеловывающий его кожу, всегда вызывал лишь тёплые узлы в животе. Хочется запустить ладонь в его тёмные мягкие волосы и притянуть ближе к коже, побуждая целовать напористей, вызывая сладкую дрожь вдоль позвоночника. Или притянуть к себе, крепко обнять, чтобы согреть вечно мёрзнущее тело своим теплом, и целовать до опухших красных губ. Очень хочется. Но сейчас Дазай лишь поджимает губы и сгибается, по дурацкой привычке пытаясь прикрыться. Бинты на левом запястье. Как бы сильно он ни боролся, как бы ему ни помогал Фёдор своей бесконечно тёплой любовью, его мозг, изломанный-переломанный и криво собранный заново, не так просто перебороть. Снова эти ужасные мысли, от которых тошнит желчью, снова желание нырнуть в холодные объятия смерти, несущие покой и тишину в голове, снова слепая паника, подталкивающая его к решению, которое всегда помогало, — лезвие. Дазай жалеет. Прежде всего, из-за Фёдора. Немного сложно сказать, почему он не позволил Фёдору сразу снять эти бинты, зачем тянул, стараясь забыться в мягких поцелуях. Конечно, Фёдору будет больно. Он будет думать, что борется с мозгом Дазая недостаточно, тратит на него недостаточно времени, любит его недостаточно. Дазай не хочет этого. Он хочет, чтобы Фёдор шутил со слабой улыбкой, чтобы читал книгу с жёлтыми страницами в большом мягком кресле, чтобы неторопливо заваривал чай утром. А не сидел сейчас перед ним, разглядывая новые шрамы на руке. В его глазах будет отражаться холодный белый свет в ванной и сожаление. Но есть и другое. Дазаю снова кажется, что его шрамы… мерзкие. Стоит только раз снова сломаться под мозгом, так он тут же заполняет это скол мыслями. Они визгливо шепчут ему, какой он ужасный, какой он мерзкий, что ему стоит просто закутаться в слои бинтов и помереть где-нибудь в канаве. Это глупо, но Дазай не может. — Я могу снять, Осаму? Дазай, поджав губы, неуверенно выпрямляется. Он кривовато улыбается, стараясь, чтобы он выглядел беззаботно, когда пожимает плечами. — Угу. Фёдор своими пурпурными глазами смотрит прямо в душу, разглядывая её через радужку из тонкого янтарного стекла. Кажется, будто в нём вот-вот отразится Смерть, искорёжит любимое лицо и пальцы и выцарапает из него душу. Но это глупость. Фёдор легко может достать из него душу, но только чтобы осторожно, с нежностью и любовью, очистить почерневшие куски и зашить проплешины. Дазай, убрав с лица маску, будто тает, меркнет на глазах. — Я могу снять, Осаму? — осторожно повторяет Фёдор, заглядывая в чужие глаза. — Тебе не понравится то, что ты увидишь, — выдыхает Дазай. — Почему? — Это… — Дазай прикусывает нижнюю губу, заставляя себя замолчать. Это глупо. — Тебе будет больно. — Я знаю, Осаму. Но это потому, что я тебя люблю, — мягко объясняет Фёдор. — Конечно же, мне будет больно. Потому что больно. Мне жаль, что меня не было тогда рядом, чтобы остановить тебя и помочь. Но я рядом сейчас, чтобы твоя боль прошла быстрее. А с твоей болью пройдёт и моя боль. Нам просто нужно начать, чтобы этот момент прошёл побыстрее, понимаешь? Дазай всё же отворачивается, невольно млея от мягких прикосновений чужих рук. Но они, увы, не помогают, не прогоняют навязчивые тошнотворные мысли, которые визжат у него в голове, побуждая снова потянуться за лезвием, и в этот раз надавить сильнее, чтобы на земле больше не было такого мерзкого человека, как он. Но нельзя. Фёдору будет больно. Фёдор поможет, если ему сказать. — Есть что-то ещё, да? Дазай тихо усмехается. В этом весь Фёдор: такой же проницательный, как и он сам. Но Дазай рад, что это именно Фёдор. Другой бы был груб с ним, приколол бы булавками за тонкие прозрачные крылья и резал-резал-резал, причиняя боль. Фёдор не такой. Он осторожно тянет, выуживая на свет все его страхи и боли, и забирает их себя, спасая. Иногда Дазай думает, что хотел бы умереть в объятиях Фёдора после обычного дня, который они провели на свидании, весёлом и бездумном, закончившимся нежностями в постели. Чтобы этот рай никогда не кончался. — Это выглядит… очень мерзко, — совсем тихо говорит Дазай, с трудом сдерживаясь, чтобы не закрыть глаза. Фёдор не оттолкнёт, но просто… — Как твои шрамы могут быть мерзкими, Осаму? — Фёдор встаёт на онемевших ногах и обнимает его, коротко целуя в губы. — Они часть тебя. Я люблю тебя, всего тебя, каждую твою часть. Дазай, застыв в его тёплых объятиях, постепенно расслабляется. Фёдор — волшебник. Своим заклинанием-колыбельной он затыкает все тошнотворные мысли. Так спокойно. — Можно снять? — спрашивает Фёдор, отстраняясь. — Можно, — уверенно отвечает Дазай. Наблюдать за лёгкой быстрой работой чужих рук — наслаждение. Дазай не может оторвать взгляда от его тонких длинных пальцев, осторожно разматывающих бинты, от медленного танца узких кистей, от смазанного из-за движения рисунка ярких вен на тонких бледных запястьях. Он явно чувствует себя уже лучше, учитывая, что некоторые его мысли ушли явно не туда. Последний, совсем тонкий и прозрачный слой снят, и Фёдор откладывает небольшой клубок бинтов к другим бинтам на стиралку. Дазай во все глаза смотрит на свои свежие порезы. Прошло уже больше недели, но они всё ещё красные и очень яркие на фоне множества старых белых шрамов и очень бледной кожи, которая никогда не бывает на солнце. Дазай шумно сглатывает. Неужели новые порезы всегда были такими яркими? Во рту накапливается вязкая кислая слюна. Но Фёдор реагирует на его новые шрамы, как и на все остальные, — нежные поцелуи, лёгкими крыльями бабочки опускающиеся на кожу. Разве что они намного легче предыдущих, губы почти не касаются кожи, чтобы случайно не причинить боль. И руки активнее гуляют по коже, принося тепло и нежность. Дазай сладко тонет в них. Фёдор, часто отрываясь от исчерченной шрамами кожи, мягко шепчет. О том, как он прекрасен. О том, как он любит его. О том, как любит его всего, каждую его часть. Приступ отвращения к себе уходит так же быстро, как пришёл. На его место приходит неожиданный и неуместный жар в животе, вызванный чужими словами. Но Дазай ни за что не попросит Фёдора прекратить. — Тебе лучше? — спрашивает Фёдор, выпуская чужую руку и вставая. — Угу, — мягко улыбается Дазай, наблюдая за действиями Фёдора. — Рад это слышать. Всё ещё согласен на совместное купание? — Угу, — продолжает улыбаться Дазай, не сдержав смешка. Фёдор кивает и тянется рукой мимо него к крану. Дазай неторопливо встаёт с бортика и лениво потягивается, наблюдая, как Фёдор настраивает воду и закрывает слив пробкой. Горячая вода медленно наполняет ванную, блики от холодного света ламп переливаются и весело танцуют на её покачивающейся глади. Они не добавляют ничего в воду, считая, что это извращение какое-то. Фёдор закрывает кран и, проверив температуру воды, сгибается в насмешливо вежливом полупоклоне. «Прошу». Дазай, коротко усмехнувшись, отвечает ему игривой ухмылкой и залезает в ванную. Вода идёт волнами, плотно обхватывая его голени. Дазай садится на дно ванной и прикрывает глаза от наслаждения. Горячая вода обволакивает его тело, расслабляя. Сложив подбородок на колени с мелкими синяками, Дазай наблюдает за раздевающимся Фёдором. Фёдор, стянув безразмерную домашнюю футболку, тут же ёжится, хотя зеркало в ванной запотело от горячей воды. Дазай, лениво за ним наблюдая, беззлобно улыбается. Согреть бы. Фёдор, ненадолго обхватив худые плечи руками в попытке согреться, тянется к мягкому поясу штанов, а Дазай чуть дольше, чем необходимо, разглядывает его торчащие от холода соски. Фёдор, полностью раздевшись, залезает к нему ванную. Вода покачивается, слабо бьёт по груди и доходит до самого края. Фёдор тут же погружается в горячую воду по шею, пытаясь согреться. Дазай находит его ногу в толще воды и гладит по коже тёплой рукой. Фёдор, посидев так пару минут, слабо ёрзает в поиске удобной позы. С потемневших от воды волос капает на бледные плечи с редкими родинками и стекает по подбородку, и Фёдор, тихо вздохнув, зачёсывает чёлку назад. Дазай, переплетая их ноги, внимательно за ним наблюдает. Фёдору очень идёт. — Вроде вода не очень холодная? Хотя остынет быстро, наверное. — Угу, — кивает Дазай и протягивает руку, осторожно наматывая на палец тонкую чёрную прядь у виска. Фёдор лишь провожает её взглядом, позволяя играться со своими волосами и наслаждаясь горячей водой. Наконец-то более-менее тепло. Дазай застывает, замечая красный узор из свежих порезов на коже. Он и сам не заметил, что воспользовался левой рукой. Но Фёдор, быстро проследив за его взглядом, не позволяет её убрать, обхватывая ладонь и прижимая к своей щеке, греясь. Другой рукой он дотягивается до плеч Дазая и спины с ярко выраженными позвонками и медленно гладит. Он снова шепчет комплименты и слова похвалы, так тихо, что Дазай буквально читает по губам. И снова чувствует жар в животе, скручивающийся в узел. Дазай шумно выдыхает, мгновенно забывая, почему снова погрузился в меланхолию. — Ты ведь знаешь, что творишь со мной? Фёдор. — Что? — совершенно невинно спрашивает Фёдор, хотя его цепкий взгляд уже заприметил чужой стояк. — Знаешь же, насколько мне нравится, — качает головой Дазай, проигнорировав вопрос. — А мне нравится тебя хвалить. — И находишь же время и место! — цыкает Дазай. — Сначала хвалишь меня в кафе, а потом «мы не будем трахаться в общественном туалете, фу». Ластишься ко мне с утра на кухне, целуя в заднюю часть шеи и говоря, какой я красивый. А я просто пытаюсь допить свой кофе! А потом «ты не трахнешь меня на столе, это неудобно, и мы едим здесь». И вот сейчас. Гладишь и шепчешь всякую чушь, а потом «мы не трахнемся в ванной, это же неудобно». — А ты попробуй спросить, — неожиданно ухмыляется Фёдор. В глазах пляшут чертёнки-искорки. Дазай, тут же замолкнув, удивлённо приподнимает брови и часто-часто моргает. — Трахнемся? Фёдор слабо морщится из-за грубой формулировки, но кивает. — Да, почему бы и нет. Дазай приподнимается, наклоняясь к нему ближе, чтобы просто заглянуть в глаза. — Серьёзно? Ты точно Фёдор? — А что? — коротко смеётся Фёдор, искренне забавляясь с какой-то щенячьей радости на чужом лице. Вот и как такому отказать? — Просто ты не ярый любитель трахаться в других местах, кроме постели. Даже на секс стоя и минеты в других комнатах ты соглашался долго и с трудом. К тому же… — Что? — У нас давно не было. — Дазай на секунду замолкает, морщась. Это ведь его вина. — И ванная — не самое лучшее место, чтобы потрахаться после перерыва. — Согласен, но… в этот раз можно. — Серьёзно? И что на тебя нашло? Фёдор неопределённо пожимает плечами, но просто не хочет объяснять. Секс — самый лёгкий способ напомнить Дазаю, что он всё так же любим и желан, как раньше. Не самый правильный метод, но действенный, и Фёдор готов использовать его, лишь бы Дазай поскорей забыл о боли и ненужных мыслях. Если для этого нужно потрахаться в чёртовой ванной, то пускай. В любом случае, Дазай позаботится о его комфорте. — Не знаю, что на тебя нашло, но надеюсь, это будет находить на тебя почаще. Например, на кухне… — мурлычет Дазай, отклоняясь назад и тяня Фёдора за собой. — Да что ты так пристал к этому столу? — вздыхает Фёдор, позволяя себя тянуть. Дазай ложится в ванной. Чуть остывшая вода играется с прядями на его затылке, но это пустяки. Фёдор пересаживается на его живот, и Дазай с наслаждением опускает руки на его бёдра. Он смотрит на Фёдора снизу вверх и широко, нежно улыбается. Фёдор, нависая сверху, лишь закатывает глаза, скрывая, что ему тоже это нравится, и наклоняется к нему. Дазай, машинально сжимая пальцы на чужих бёдрах, втягивает его в долгий медленный поцелуй. Обводит горячим языком его потрескавшиеся губы, сосёт и прикусывает их до состояния соблазнительной припухлости, играется с чужим языком и пробирается языком в рот Фёдора, обводя острым кончиком зубы и горячие изнанки щёк. Кажется, что в этом поцелуе проходит вечность. Дазай совершенно не торопится, наслаждаясь вкусом чужого рта и желая, чтобы он навсегда осел приятной сладостью на его языке. Когда Дазай отстраняется, на лице Фёдора очаровательный бледный румянец и мило блестят глаза. Улыбнувшись ему, Дазай, обведя губами очерченную линию челюсти, переходит на шею, грудь и плечи. Он так обожает целовать шею и плечи Фёдора. Кожа там очень тёплая по сравнению с вечно прохладными руками и нежная, такая мягкая под его губами. Ожерелье из засосов смотрится на бледной коже Фёдора букетом нежных зимних роз. И он потом ещё долго сможет любоваться созданным ожерельем, потому что Фёдор предпочитает футболки с широким вырезом. Дазай, зацеловывая шею Фёдора, легко царапает зубами острый кадык, вызывая у того мелкую дрожь, гладит чужие бёдра. Он проходится губами по тонким ключицам, целует родинки на плечах и спускается по груди, прижимаясь носом к шее, вдыхая родной запах. Периодически он двигает тазом, потираясь членом между ягодиц Фёдора, выбивая из него шумные выдохи. Он уже не думает ни о чём, просто наслаждаясь теплом Фёдора, его запахом. В голове — тишина, прерываемая лишь тихим плеском воды, когда он двигает руками на чужих бёдрах, шумным дыханием Фёдора над головой и стуком их сердец. Он хочет остаться в этом моменте навсегда. — Я тебе что, гепард? — цедит Фёдор, чувствуя, как горит множество засосов на коже, и тут же тихо охает, когда одна рука с бёдер перемещается на его полувставший член. — Можно и гепард, — усмехается Дазай, привстав. Фёдору тоже приходится отстраниться. — Помурлычешь, котик? Пока Фёдор бормочет под нос что-то едкое, Дазай встаёт в воде и, не вылезая из ванной, дотягивается до небольшого шкафчика рядом с зеркалом. Оттуда он выуживает небольшую бутылочку со смазкой. Фёдор провожает его подозрительным взглядом, отчётливо помня, что в последний раз не замечал там чего-то подобного. — Неужели ты думал, что я всё же когда-нибудь соглашусь на секс в ванной? — скептически уточняет Фёдор, возвращаясь в прежднее положение. — Ну, я не терял надежд, — усмехается Дазай, выливая смазку на пальцы, Фёдор хочет сказать что-то, но вместо этого лишь давится воздухом, когда в него медленно проталкивают палец в смазке. С растяжкой Дазай тоже совершенно не торопится. Он медленно двигает пальцами, постепенно увеличивая их количество, в Фёдоре, растягивая тугие горячие стенки и потирая шершавыми подушечками набухший бугорок простаты. Его рот возвращается к груди Фёдора, уделяя особо внимание соскам. Дазай играется с ним, поочерёдно накрывая ртом, плотно обхватывая губами твёрдую бусину и ласкает языком чувствительный кончик. К нарушителям тишины в голове добавляются пошлое хлюпанье смазки. О прошедшем времени свидетельствует только остывшая вода, но Фёдору не холодно. Он весь горит. Узел в животе скручивается от пальцев внутри, измывающихся над его простатой, от горячей руки на своём члене. Соски горят от тёплого мягкого языка на них. Фёдор медленно плавится под всем этим, сил и сознания хватает лишь на то, чтобы плотно сжимать губы, сдерживая стоны. — Ты в порядке? — спрашивает Дазай, закончив с растяжкой, отстраняясь и вынимая пальцы. Фёдор, вздрогнув от резко пришедшего холода, слабо кивает. Дазай сияет. — Тогда двигайся. Нам нужно поменять позу. Когда Дазай встаёт на колени на дно ванны, Фёдору приходится крепко обхватить его ногами и руками, чтобы удержаться. Руки Дазая оказываются на его ягодицах, одновременно поддерживая и растягивая кольцо мышц. Дазай отвлекает его серией быстрых жарких поцелуев, когда начинает медленно насаживать Фёдора на свой член. Фёдор дрожаще стонет прямо в его губы, и Дазай, коротко улыбнувшись уголками губ, с радостью ловит его первый за сегодня стон, останавливаясь, давая Фёдору привыкнуть. Тот слабо дрожит, тяжело дыша. Прошло всего чуть больше недели, а он уже успел отвыкнуть от этого дикого ощущения заполненности и того, как член давит на простату. Но Дазай со своими поцелуями, опускающимися на каждую часть его лица — чаще всего на губы, — и член, трущийся о чужой живот немного отвлекают. — Я могу двигаться? — через несколько минут спрашивает Дазай, отрываясь с поцелуями от его виска. — Да, — тихо отвечает Фёдор, с трудом выдыхая. В таком положение двигаться быстро не получается, но Дазая вполне устраивают медленные, зато глубокие толчки. С каждым движением член входит глубоко, потираясь о набухшую простату, от чего Фёдор тихо хрипло стонет и крепче прижимается к нему. Мышцы сладко трепещут вокруг члена Дазая, по венам стекает густая смазка и тут же с жарким хлюпом оказывает вновь в Фёдоре, когда он делает очередной толчок. Дазаю бы очень хотелось посмотреть на это зрелище. Зато он может видеть лицо Фёдора. Яркий румянец неровным пятном расползся по пылающим жаром щекам и скулам. Брови изломлены «домиком». Глаза часто прикрываются тяжёлыми от наслаждения веками. Губы Фёдора так мило дёргаются и дрожат при очередном несдержанном стоне или хныканье, когда член особенно медленно и невыносимо приятно проезжается по простате. Фёдор ничего не соображает, даже не может сдерживать стоны, оставляя царапины на чужих лопатках. Внутри всё горит, а член невыносимо трётся о чужой живот, пачкая белёсым предэякулятом кожу. — Ах, Осаму! Безумно красивый, громкий стон вперемешку с его именем разлетается по комнате, отражаясь от кафеля стен. Фёдор выгибается, несдержанно впиваясь короткими ногтями в спину Дазая и изливаясь на свой живот. Сперма тёплой дорожкой ложится на кожу. Он бездумно сжимается, и Дазай с шипящим стоном тоже кончает через пару толчков. Фёдор всё ещё мелко дрожит после оргазма, но Дазай и не трогает его, осторожно снимая со своего члена и усаживая на дно ванны в остывшую воду. Он через его плечо тянется к сливу и выдергивает пробку. Вода быстро уходит из ванны. Дазай включает душ. Фёдор крупно вздрагивает, когда его обдаёт прохладной водой. Дазай поспешно крутит кран, включая горячую воду. Возможно, вода слишком горячая, от неё идёт пар и покалывает быстро краснеющую кожу, но так Фёдор точно согреется. Фёдор, медленно отходя от оргазма, садится поудобней и тут же морщится, чувствуя, как из него начинает медленно вытекать чужая сперма. — Ты кончил в меня, — ноет Фёдор, со вздохом откидываясь назад и подставляя лицо под душ. — Кошмар. — Я помою, — торопливо отвечает Дазай, приблизившись к нему. Он и правда моет, водя рукой по телу Фёдора, тщательно смывая пот, сперму на его животе и сперму внутри. В какой-то момент он замирает. Фёдор, приоткрыв глаза, молча спрашивает, что случилось. — Ничего, — мотает головой Дазай. — Я просто хочу сказать, что я тебя люблю. Пару секунд Фёдор просто смотрит на него, но потом неожиданно обнимает за шею и притягивает к себе. — Я тебя тоже.