the ending of the endless winter

— Привет, сынок, — Чан с любовью провёл ладонью по холодному мрамору, стирая с него снег, и ласково улыбнулся. — Сегодня особенно холодно, поэтому я принёс тебе пирог прямиком из духовки и горячий чай. Он открыл рюкзак и достал оттуда небольшой термос и контейнер с пирогом. Стоило ему открыть термос, как из него хлынул пар. Чан аккуратно налил чай и поставил его на снег прямо у надгробия сына, после чего аккуратно открыл контейнер. — Яблочный. Твой любимый, — заговорщически прошептал Чан и поставил контейнер рядом с кружкой чая. Чонин, как всегда, радостно улыбался ему с чёрно-белой фотографии. В такие моменты Чану казалось, что улыбка сына становилась шире, а его глаза сверкали ярче. Словно он действительно был здесь: слушал его, смеялся вместе с ним, радовался, когда он приходил, и расстраивался, когда уходил. От этой мысли ему становилось легче. Однако всё это неправда. Чонина больше нет. Он застыл с улыбкой на лице, а мир Чана словно застыл вместе с ним. Прошло три года. Три года с тех пор, как он нашёл сына, лежащим на полу без сознания. Три года с тех пор, как он приподнял его бездыханное тело и бережно прижал к груди, задыхаясь в рыданиях. Три года с тех пор, как он услышал время смерти Чонина и невольно подумал, что в это конкретное время он сидел на собрании, не подозревая, что совсем скоро потеряет сына. Целых три года с тех пор, как его жизнь потеряла смысл. Он продолжал жить. Продолжал просыпаться, умываться, готовить, есть, ходить на работу, общаться с людьми, улыбаться и даже смеяться, но всё это было рутиной, заученной программой. Его улыбка редко касалась глаз, его смех не сотрясал стены, а его сердце не переставало кровоточить. Что-то погибло в нём в то мгновение, когда он почувствовал тяжесть безжизненного тела сына в своих руках. Чан чувствовал зияющую пустоту в груди и одновременно с этим непосильную тяжесть. Ему казалось, что кто-то вырезал часть его сердца тупым ножом и, решив, что этого мало, поместил в его лёгкие камни. Было невыносимо больно, но Чан не жаловался. Потому что заслужил. Заслужил каждую секунду своего мучения. Ведь никто не лишал Чонина жизни, он сам ушёл. Ушёл, потому что было одиноко и страшно. Ушёл, потому что устал срывать голос, чтобы докричаться до него. Ушёл, потому что отец, который обещал всегда быть опорой, не был рядом в самые тяжёлые моменты. Отец, который поклялся защищать, не смог уберечь от самого страшного. Чан подвёл его. Не заметил, как звёзды, сверкающие в глазах сына, потухли. Не помог ему, не зажёг их заново. Даже не попытался. Он наивно полагал, что всё пройдёт. Думал, что сын повзрослеет и поймёт его, если перестанет думать о всяких глупостях. Надеялся, что проблема исчезнет само собой и вскоре они снова смогут быть счастливой семьёй, без криков, слёз и захлопывающихся дверей. Но вместо этого Чан сидел у могилы сына и чувствовал, как глаза наливаются слезами. Улыбка сползла с его лица и он издал болезненный всхлип. — Что мне делать, Чонин-а? — едва слышно произнёс он. — Папа так скучает. Чонин продолжал улыбаться ему с фотографии. Чан смотрел в его счастливые, но такие холодные глаза, и стал захлёбываться в рыданиях. — Прости меня, прости меня, — как в бреду стал тараторить он совсем неразборчиво. — Прости меня, сынок, прости. Он закашлялся от морозного воздуха, что заполнил его лёгкие, и продолжил рыдать, как вдруг на его плечо мягко опустилась чья-то рука. Чан вздрогнул от неожиданности и вскинул голову, увидев старушку, которая по-матерински хлопала его по плечу, пытаясь утешить. Она перевела взгляд на надгробие Чонина и грустно улыбнулась. — Утонет ведь в твоих слезах, — сказала она, — не плачь, дорогой. Почему-то от этих слов Чану стало только хуже и он сокрушённо опустил голову, чувствуя, как горячие слёзы стремительно стекают по его лицо на скрипучий снег, оставляя на нём влажные следы. — Всю душу из себя так выплачешь, — сочувственно проговорила старушка, начав гладить Чана по спине. — Может, оно и к лучшему, — пробормотал Чан. — У тебя ведь ещё вся жизнь впереди, — мягко, но с упрёком произнесла старушка. — Жизнь совсем не нужна мне без сына, — устало прошептал Чан и поднял заплаканные глаза, вновь посмотрев на Чонина. — Я бы всё отдал, чтобы обнять его ещё раз. Старушка лишь тяжело вздохнула и просидела с ним в тишине до тех пор, пока не стемнело. Они вместе собрались и медленно направились прочь из кладбища. Дойдя до машины, Чан предложил старушке подвезти её. Та отказывалась, говоря, что доедет на автобусе, но Чан не мог позволить ей остаться на холоде, тем более после того, как она и так замёрзла, сидя с ним у могилы Чонина, поэтому он всё-таки уговорил её поехать с ним. По дороге домой Чан узнал, что старушку зовут Сумин. Та рассказала ему, что частенько приходит на кладбище, чтобы навестить внука, которого два года назад сбила машина пьяного водителя. Она показала ему фотографию, на которой улыбался мальчишка с брекетами, и со слезами на глазах рассказала, как сильно тот мечтал стать певцом. — Никогда не думала, что провожу его на тот свет раньше себя, — она тихо вытерла непрошенные слёзы, с тоской смотря на фотографию внука. — К этому нас никто не готовит, — понимающе кивнул Чан. После чего с сожалением подумал, что старушка Сумин потеряла внука неожиданно, а у него был шанс спасти сына, но он так глупо упустил его. Он довёз старушку до дома и, прощаясь, поблагодарил её за то, что она разделила с ним тяжёлый момент. Та добродушно улыбнулась ему и сказала, что ей было совсем не в тягость. Домой Чан доехал с ноющей тоской на сердце. Собственная квартира встретила его беспросветной темнотой и звенящей тишиной. Он опустил рюкзак на пол и стянул с себя пуховик, повесив его на вешалку, после чего медленно разулся. Спешить ему всё равно некуда. Раньше, придя домой поздно вечером, он спешил в комнату Чонина, чтобы проверить спит он или до сих пор сидит за компьютером. После этого он быстро заказывал еду, чтобы накормить голодного сына, который частенько забывал покушать, занимаясь не пойми чем. Чан искренне недоумевал, потому что никогда особо не интересовался его увлечениями, у него не было на это времени. Последние несколько лет он был занят развитием своей карьеры в одной крупной компании. Ему обещали повышение и Чан предвкушал, как после получения должности он наконец сможет взять долгожданный отпуск и отправиться на море вместе с Чонином. Каждый раз, чуть ли не засыпая перед монитором, Чан представлял счастливое лицо сына, когда он сделает ему сюрприз, и с двойным упорством продолжал работу. Только вот сюрприз он так и не успел сделать. Буквально через две недели после смерти сына, с головой уйдя в работу, Чан всё-таки получил повышение. В отчаянной попытке забыться, он пропадал в своём новом кабинете днями и ночами. Возвращаться домой первое время совсем не было желания. Спать он тоже перестал. Каждый сон оказывался кошмаром, в котором он бежал к бездыханному телу сына. Тот иногда приходил в себя и равнодушно повторял, что это он виноват в его смерти. Чан просыпался в холодном поту и беззвучно плакал на кожаном диванчике, стоящем в его кабинете. Так продолжалось до тех пор, пока секретарь Чана, уставший видеть бледное осунувшееся лицо начальника, не стащил его телефон, договорившись с его друзьями, что поможет им попасть в офис, если они увезут несчастного домой. Те охотно согласились и буквально через полчаса на пороге его кабинета стоял распереживавшийся Хан Джисон с мужем за спиной. — Мы все чуть с ума не сошли, хён, — причитал тот пока они ждали лифт. — Сейчас отвезём тебе домой и— — Я не могу домой, — задушенно прошептал тогда Чан, вскинув голову, в тщетных попытках не дать слезам хлынуть из глаз. — Значит, в этом всё дело? — мягко произнёс Джисон, чувствуя, как у самого глаза вмиг наполнились слезами. Чан лишь прикрыл глаза и с трудом сглотнул, стараясь не разреветься в коридоре офиса. — Не беспокойся, хён, — прочистив горло, попытался улыбнуться Минхо. — Поедем к нам. Капля слезы всё-таки потекла по лицу Чана, приземлившись на пол. Он тяжело вздохнул и едва слышно произнёс: — Спасибо. — Мы всегда рядом, если надо, запомни уже это, — сжав его руку в своей, твёрдо произнёс Джисон, а Минхо кивнул словно подтверждая его слова. Чан издал невесёлый смешок и впервые за долгое время искренне улыбнулся. Получилось криво, но друзья радовались и этому. Ему понадобился ещё месяц прежде, чем он смог вернуться в свою квартиру. Тогда он первый раз почувствовал, каково это, когда возвращаешься в дом, в котором жизнь остановилась. Сегодня это ощущалось привычно, но не менее болезненно. Чан прошёл в гостиную, не включая свет, и устало плюхнулся на диван. Он достал телефон из кармана брюк и проверил наличие уведомлений. На экране высветились пропущенные звонки Чанбина и одно сообщение от Джисона, в котором он просил передать Чонину привет. Чан улыбнулся и подумал, что будет обязан сделать это в следующий раз. Он перезвонил Чанбину и рассказал ему, как прошёл его день, умолчав о произошедшем на кладбище, после чего с улыбкой на лице стал слушать, как младший тараторит о многообещеющем проекте, который намечается у них с Джисоном. А ведь когда-то давно они занимались музыкой втроём, но вскоре Чану пришлось оставить это увлечение по настоянию родителей. С тех пор прошло двадцать лет. Музыка осталась в прошлом, а вот дружба с Чанбином и Джисоном оказалась нерушимой. Те стали успешными продюсерами, а Чан стал клерком. Он не бедствовал, но не сказать, что был счастлив. Иногда он завидовал друзьям. Каждый из них занимался любимым делом и получал за это деньги, а Чан вкладывал силы и время в работу, от которой тошнило, чтобы получать зарплату и отсыпаться на выходных. Ему едва ли хватало времени на семью и личную жизнь. Чан повесил трубку с ещё большей тяжестью на душе. Он невольно задумался о прошлом, вспомнив, как впервые увидел маленького Чонина. Признаться честно, его появление осложнило его жизнь. Первое время Чан разрывался, понятия не имея, как балансировать работу и заботу о ребёнке. Мать Чонина отказалась от него, сказав, что родители категорически запретили ей оставлять ребёнка, после чего её увезли в Японию. (Подальше от «проблемы», как выразились её родители.) Поэтому надеяться на её помощь он не мог. Благо рядом оказались друзья. Джисон и Хёнджин полюбили малыша с первого взгляда. Минхо долго стеснялся подходить к нему, наблюдая со стороны сияющими от умиления глазами. А Чанбину запретили брать ребёнка на руки, сказав, что ему сначала нужно научиться правильно держать младенца. Тот долго возмущался и обиженно пыхтел, а когда наконец взял Чонина на руки, расплакался от радости. Чан улыбнулся, вспомнив, как весело смеялся крохотный Чонин, протягивая ему свои маленькие ручки. Воспоминание исчезло стоило ему открыть глаза и увидеть кромешную темноту квартиры. Улыбка медленно сползла с лица Чана и он вымученно вздохнул. Как ему перестать вспоминать побледневшее лицо сына и видеть в нём того малыша, в глазах которого сверкала радость? Как ему отпустить ребёнка, который когда-то бежал ему навстречу, крича: «Папа, папа!», а теперь приходил к нему во сне и неустанно повторял, что это он виноват в его смерти? Куда ему деть любовь, которая теперь травила его душу, потеряв того, кому вся эта любовь предназначалась? И почему такое прекрасное и чистое чувство горчило на его языке? Чан закрыл глаза, чувствуя, как голова вдруг начала трещать от боли, и провалился в сон, так и не включив свет. Темнота окутывала его, как одеяло, медленно проникая в его уязвимую душу. Она распространялась, как яд по венам, захватывая каждую частичку, но вдруг остановилась, встретившись с препятствием. Тем препятствием послужил свет, что излучали воспоминания. Чонин смеялся в них. Он светился от радости, получая подарки, сидел в своей комнате и увлечённо собирал пазлы, побеждал на соревнованиях и искал отца глазами, чтобы разделить радость. Он обижался и долго дулся, упрямо сложив руки на груди, плакал и просил подуть на ранку, обнимал и совсем по-детски зарывался в плечо Чана, ища поддержки. Эти воспоминания были самыми светлыми и самыми сокровенными для Чана. Они делали больно и в то же время спасали его каждый раз, не давая ему утонуть в своей скорби. В ту ночь Чан видел сон, в котором Чонин шёл ему навстречу через белоснежное цветочное поле. Чан ждал его, затаив дыхание, но тот вдруг остановился на полпути, что-то выкрикнув. Чан не услышал его и жестом попросил повторить. Чонин набрал побольше воздуха в лёгкие и снова прокричал что-то неразборчивое. Чан помотал головой, намекая, что всё равно не слышит. — Сейчас я сам подойду! — он сделал шаг навстречу сыну, но его ноги вдруг стали такими тяжёлыми. Он сделал ещё два шага вперёд и нахмурился, чувствуя, как уже теряет силы. — Я сейчас дойду, сынок, только подожди, — отчаянно прокричал он. — Ещё немного и я буду рядом, Чонин-а, дождись меня. Чан упал на колени и попытался отдышаться, чтобы встать снова, но всё тщетно. Однако сдаваться он совсем не собирался, поэтому стал ползти на четвереньках, устремив взгляд на сына, который смотрел на него глазами, наполненными слезами. — Не плачь, — выдохнул Чан, — папа больше не оставит тебя одного. Он без сил рухнул на землю и чувствовал, как что-то внутри него рвётся наружу, чтобы утешить сына, который теперь обливался слезами, продолжая кричать что-то неразборчивое. Провалившись в темноту, ему показалось, что он услышал чей-то отчаянный голос, который совсем как в бреду повторял тихое: «Прости меня». Чан распахнул глаза и привстал на кровати, чувствуя, как бешено бьётся его сердце. Он положил ладонь на грудь и тяжело сглотнул, ошарашенно хлопая глазами. В воздухе повисли отголоски сна. Он мог поклясться, что до сих пор чувствовал тяжесть в своём теле и истошный крик, застрявший в горле. Чан покачал головой и провёл руками по лицу, пытаясь избавиться от этих ощущений, после чего плюхнулся обратно на кровать, закрыв глаза. Он пролежал бы так целый день ведь спешить некуда, сегодня у него выходной, но желание сходить в туалет никак не давало ему вновь провалиться в сон. Чан нехотя поднялся с кровати и с грустью посмотрел в окно. В этот момент что-то вдруг щёлкнуло в его голове и он ошарашенно застыл. Как он оказался в своей спальне, если заснул в гостиной? Ладно, на самом деле это ещё можно было свалить на лунатизм, который стал результатом его хронической усталости и недосыпа. Но какого чёрта за окном весна, если вчера была зима? Чан осмотрелся и вдруг наткнулся на собственное отражение. Из зеркала на него смотрел помолодевший и посвежевший Чан, которого он не видел вот уже три года. Он медленно подошёл к зеркалу, не отрывая глаз от отражения, после чего прошептал, чувствуя, как в нём просыпается истерика: — Что, чёрт возьми, произошло? Из паутины мыслей вырвал звук льющейся воды, после которого последовал щелчок и шум чайника. Чан замер и в ужасе перевёл взгляд на дверь своей комнаты. Он попытался взять себя в руки и, схватив бейсбольную биту, которую когда-то купил, чтобы играть с Чонином, направился на кухню как можно тише наступая на пол. Он остановился у входа и стал прислушиваться к шагам незнакомца. Тот бродил по кухне в тапочках, которые явно принадлежали его сыну, что ещё сильнее разозлило Чана. Он подождал, когда незнакомец подойдёт ближе к входу, и резко выскочил, замахнувшись битой. — Кто разрешил тебе надевать эти тапочки, ублю– — Чёрт, пап, ты что делаешь? — воскликнул… Чонин? Чан застыл с битой в руках и, распахнув глаза, уставился на сына. Последний раз, когда он видел Чонина, его лицо было таким бледным, а алые губы отдавали синевой. Он выглядел таким сломанным и потухшим, а сейчас… Сейчас перед Чаном стоял возмущённый и такой живой Чонин. Видимо, заметив его странное поведение, Чонин приподнял брови и помахал рукой перед его лицом, ожидая какой-то реакции. А Чан судорожно выдохнул и, бросив биту на пол, прижал сына к себе, вдыхая его родной запах. Он чувствовал его тепло и лёгкость, он чувствовал жизнь, что билась в груди Чонина, и невольно издал всхлип. Он сжимал Чонина в руках до тех пор, пока тот не издал жалобный скулёж: — Пап, ты меня сейчас задушишь. Чан выпустил его из рук и поместил лицо сына в свои большие ладони. Он провёл пальцами по теплой щеке Чонина и посмотрел в его сияющие глаза. — Это правда ты, сынок? — прошептал он, стараясь не расплакаться, как ребёнок. Чонина лишь озадаченно нахмурил брови. — Конечно, я, кто же ещё? — спросил он. — Ты меня пугаешь. Всё хорошо? Даже слышать голос сына было таким неописуемым счастьем. Губы Чана задрожали, но он продолжал улыбаться. — Да, я бы даже сказал, отлично, — ответил он. — Мне просто… приснился один жуткий сон. — Что там такого произошло? — с беспокойством спросил Чонин. — Мне приснилось, — Чан тяжело сглотнул и продолжил, — что я потерял тебя. Чонин похлопал глазами и выпалил первое, что пришло на ум: — Где, в торговом центре? Плечи Чана затряслись от смеха. Он прикрыл глаза, наполненные слезами, и вытер их прежде, чем они смогли скатиться по его лицу. — Да, в торговом центре, — сказал он, улыбаясь, и вновь притянул сына к себе, оставив поцелуй на его макушке. — Я так долго искал тебя, но здание было таким огромным, что в какой-то момент мне показалось, что я потерял тебя навсегда. — Может, мы просто разминулись? Чан вопросительно промычал, не понимая, что имеет ввиду Чонин. — Если бы я потерялся, то тоже искал бы тебя. Мы могли разминуться, пытаясь найти друг друга. Улыбка Чана сползла и он невольно задумался обо всех тех моментах, когда Чонин просил провести время вместе, звал его на всякие школьные мероприятия, жаловался, что они давно не играли в бейсбол вместе, просил поговорить и каждый раз получал до боли заученное: «Сегодня не получится, давай в другой раз». Чан упустил момент, когда Чонин перестал просить чего-либо. Не обратил внимание, когда сын впервые прошёл мимо, не пожелав ему доброго утра. Он заметил изменения, только когда Чонин вдруг стал спорить с ним из-за всяких мелочей, не говорил, где пропадает с друзьями, а когда возвращался, не звонил, чтобы сообщить об этом, и редко выходил из своей комнаты. Стоило Чану выразить своё недовольство, Чонин тут же отмахивался от него. А если дело доходило до ссоры, он совсем не выбирал выражения и даже пару тройку раз сказал ему, что нужно было предохраняться и тогда не было бы никаких проблем. Чан злился на него и спрашивал, как он смеет говорить такое отцу, ни разу не задумавшись, почему он так говорит. Да, Чонин переходил рамки дозволенного, но как ни крути, он всё ещё был ребёнком, хоть и казался взрослым. Возможно, стоило сесть и подумать, откуда у этого ребёнка такие мысли; почему он считает себя проблемой, намекая, что жизнь Чана была бы легче без него. А отыскав корень проблемы, нужно было объяснить Чонину, что он ошибается, что он не обуза, а самое драгоценное сокровище. Да, если подумать, они действительно разминулись. Чонин искал его в этом выдуманном торговом центре, задолго до того, как Чан понял, что потерял его. — Прости меня, — произнёс Чан, чуть крепче обняв сына. — За что? — За то, что слишком поздно спохватился. Чонин отстранился и заглянул в заплаканные глаза отца. Он долго смотрел на него, нахмурив брови, и сказал: — Ты как будто уже совсем не про сон говоришь. Чан лишь помотал головой, боясь, что его голос сломается, если он попытается сказать что-то. Он прижался лбом к плечу сына и стал тихо проливать слёзы. Тот неуверенно погладил его по голове, пытаясь утешить. — Всё хорошо. Мы же всё-таки нашли друг друга, — улыбнулся Чонин, чувствуя ком в горле. — Я постараюсь больше не теряться, ладно? Он крепко обнял Чана и зарылся в его плечо, чтобы скрыть собственные слёзы. Чонин привык видеть папу собранным и позитивным, что бы ни случилось, поэтому видеть его таким разбитым было очень тяжело. Сейчас он был готов на всё, чтобы заставить отца улыбнуться. — Ладно, — ответил Чан, издав смешок. — И обещай мне, что запомнишь кое-что. — Что? — спросил Чонин, шмыгнув носом, как маленький ребёнок. Услышав это, Чан заулыбался и погладил сына по голове. — Что я очень сильно люблю тебя. — Обещаю, — тут же ответил Чонин, после чего совсем тихо добавил. — Я тебя тоже. В этот момент Чану показалось, что в его груди растаял многолетний лёд и расцвели первые цветы, заставляя зиму отступить. Он вдохнул полной грудью, чувствуя себя словно вновь научился дышать, и, посмотрев в окно, прошептал куда-то в неизвестность: «Спасибо».