***
Когда это случилось в первый раз, Сабо показалось, что мир потерял все краски. У них было собрание. Они обсуждали обычные вещи: цели, планы, меры предосторожности. Карман, в котором лежала вивр-карта Луффи, был далеко от его мыслей. Вместо этого его мысли были заняты королевствами, жестокостью и великой миссией. Но в один миг он почувствовал тепло, слабый намек на дым, так непохожий на его способности. Потребовалось мгновение, чтобы понять, что происходит — откуда исходит тепло и запах. Слова, которые произносил Морли, превратились в жужжание, и Сабо увидел, как его собственная рука опускается в карман и достает остатки вивр-карты, уже на треть исчезнувшей. Он держал ее в дрожащих пальцах, наблюдая, как все больше и больше ее части исчезают в никуда. Он хотел встать, побежать к брату, но как? Он знал, что Луффи, скорее всего, в Вано. Это было слишком далеко, невозможно далеко. Но он должен был добраться туда. Он не мог просто… хотя он и не понимал, как могла ситуация с Эйсом… но как он мог… как… снова? Через стол он видел выражение лица Драгона, жесткое и напряженное, но Сабо достаточно долго находился рядом с ним, чтобы уловить беспокойство в его жесткой позе. Вполне справедливо. В какой-то степени он — отец Луффи. Он знал, что должен испытывать какие-то чувства по этому поводу, но все, что он мог чувствовать, — это нарастающий ужас, пока бумага медленно превращалась в пустое ничто на его ладони. А потом исчезла. Собрание вокруг него замерло, наблюдая за происходящим, и наступила тишина, пока Сабо пытался сообразить, как к этому отнестись. Что все это значило. Его достигала реальность, пепел которой покоился на его руке. — О нет! — как потом вспомнил Сабо, молчание нарушил Иванков, голос которого был полон печали и сострадания: — Только не он. Этот парень… Это было так сюрреалистично, что он не мог передать чувства, что клубились внутри него, но в то же время казалось, что это все, что можно было сказать. Луффи… И бумага восстановилась. Сабо моргнул. На его ладони появился уголок бумаги, край которой, как и прежде, был испещрен красными, золотыми и черными пятнами. Но вместо того, чтобы уменьшаться, он теперь рос, рос и рос, пока бумага снова не стала целой в его руке. — Что за… — произнес Иванков, но Сабо было плевать. Слезы, не упавшие, когда он думал, что его брат погиб, потекли по его лицу. Позже он узнает, что произошло — о невозможном поединке, о невозможной правде дьявольского фрукта Луффи, о невероятной победе, освободившей Вано, — но в тот момент он ничего из этого не знал, и ему было все равно. Луффи был жив, и все остальное не имело значения.***
С тех пор это происходило снова, и снова, и снова. Каждые несколько недель, каждые пару месяцев, на рассвете или глубокой ночью. Жар. Ужас. А в конце — облегчение. Это цикл, который каждый раз разрывает его сердце, но он приветствует его, потому что как только цикл прекратится… Тогда… — Что тебя беспокоит, Сабо? Коала всегда более наблюдательна, чем ему хотелось бы, когда он пытается сохранить что-то в тайне. Он знает, что она оставит его в покое, если он скажет ей, что хочет оставить это при себе. Но, повзрослев вместе с Эйсом и Луффи, он понял, что, несмотря на то, что делить ношу с теми, кто тебе дорог, может быть неприятно, но в конечном итоге это помогает. Поэтому он говорит ей. — Луффи снова сделал это, — сказал он, потянувшись в карман и достав бумагу, хотя, к счастью, сегодня она выполняет только главный трюк — мягко тянет влево, туда, где Луффи где-то там, в погоне за своей мечтой. Она посмотрела на бумагу, а затем на его лицо. — Он умер? — Не совсем, — запротестовал он… но разве это в самом деле не так? Разве не это происходит, когда вивр-карта сгорает, превращаясь в дым и пепел? Разве он не видел это раньше, с членами Революционной армии, которые не вернулись домой? Но она кивает. — Значит, новая способность, — дипломатично произносит она. И это, конечно же, правда, в манере всех дипломатических ответов. Сабо видел фотографии, лицо, форму, улыбку, которые как принадлежат, так и не принадлежат Луффи. Это как будто что-то другое, что-то более дикое и необузданное, чем Луффи, надело его кожу. Но это все равно его брат, напоминает Сабо себе каждый раз, когда видит фотографию. Он любит своего брата и твердо намерен не удивляться этому лицу, если в следующий раз, когда они встретятся, Луффи будет в этой форме. Он заобнимает Луффи, хочет тот того или нет — какими бы ни были его волосы и улыбка. Если, конечно, его бьющееся сердце сможет зайти так далеко.