***
Может, мне и удалось укрыть тебя от нескольких дождевых капель, но от ливня — нет. Жауме Кабре «Я исповедуюсь».
Из-за порывов ледяного ветра всë внутри тебя промерзает и заставляет неосознанно съëжиться. Звон колоколов раздаётся по всей территории монастыря и продолжительно отзывается по округе, и этот отзвук, как и холодный ветер, помогает вернуться тебе из недр того, что ты предпочёл бы забыть, но невольно вспоминаешь каждый раз, как остаёшься наедине с собой. Оттого ты здесь, смиренно ждёшь меня в саду подле монастыря, но я не тороплюсь к тебе — ведь я знаю, что ты готов прождать меня вечно. Сад представляет собой небольшую аллею со статуями ангелов, цветами и посаженными моими предками деревьями вдоль — здесь я провожу много времени в раздумьях, нахожу спокойствие. Ты проводишь озябшими пальцами по яблоневым деревьям, вглядываешься, подобно Адаму и Еве, когда чёрный дрозд присаживается неподалёку, право, о чём-то задумывается вместе с тобой, а, может, тоже ждёт меня. К концу недели внутри тебя не остаётся чувств, только сплошная звенящая пустота. Я вижу, Дмитрий, — тебя вновь замучали кошмары, которых ты не способен избежать, только если не откажешься от сна вовсе. Тебе остаётся лишь дожидаться их, пряча под подушкой руки, пока сознание постепенно окутает мрак, и кошмары любезно проводят тебя в прошлое, граничащее с настоящим и никогда не происходившим. В молчаливой тьме воспоминаний ты снова повстречаешь каждый фрагмент памяти, однако какие-то воспоминания будут стоять на виду под ярким светом лампочки, а какие-то — останутся в неосвещённых углах или тумане. Многое ты жаждешь вычеркнуть из памяти, и твоя психика попытается помочь тебе в этом — со временем ты действительно забудешь большинство событий, что так сильно травмировали, но это не значит, что этого никогда не было. И не значит, что они не вернутся. Отец, я боюсь засыпать. Я боюсь увидеть то, что меня там ждёт. С этим ты и пришёл ко мне впервые, прошлой весной. Я хорошо помню тот день. Ты сидел в одиночестве в дальнем углу сада, окружённый сиреневыми кустами и пением соловьёв, не в силах заставить себя войти в монастырь, и отрешённо вглядывался в небо. Я помню как твои чёрные, как смоль, волосы ниспадали вдоль лица упругими мелкими пружинками, большие карие глаза смотрели с куда-то в пустоту. В руках ты держал пострадавшую от времени «Библию», наивно полагая, что отыщешь в ней ответы, но у тебя возникло лишь больше вопросов к миру и самому себе. Поэтому ты, весьма наслышанный обо мне, отце Родионе, пришёл исповедаться, но обнаружил я тебя лишь под вечер, собираясь домой, ведь ты так и не решился зайти внутрь. Передо мной предстала твоя разбитая душа — я разглядел её сразу же, как только взглянул на тебя, будто между нами пробежала некая искра. Я понял всë, что ты так хотел мне сказать, но боялся столкнуться лицом к лицу столкнуться с той реальностью, от которой тщетно пытаешься убежать, чтобы не сойти с ума. «Здравствуй, Дмитрий», — поприветствовал я тебя и сел рядом, вдыхая запах цветов, которые наконец расцвели. «Откуда вы знаете моё имя?», — искренне удивился ты, а дрожь в голосе выдала твоë неподдельное благоговение передо мной. «Ты – копия своего, царствие небесное, отца», — ответил я, попутно вглядываясь в твои глаза, полностью чёрные. В ту ночь ты почти ничего не поведал мне, и я понял, что нам предстоит долгий путь. Ты регулярно приходил сюда, терпеливо дожидаясь меня на одной и той же лавочке в саду, с той же книгой в руках, и всегда с виду потерянный, терзаемый чем-то извне — менялись лишь времена года и я. Но ты никогда не заходил в монастырь. Ты так и не рассказал, по какой причине. С каждой воскресной встречей в саду я узнавал тебя лучше, пусть и очень медленно. Разговаривая со мной, Дмитрий, ты никогда не поднимал головы и не смотрел мне в глаза, в то время как я пытался заглянуть в твои, но безрезультатно. В один момент я даже посмел предположить, что ты боишься меня, и тем не менее нуждаешься в моем обществе. Ты говорил исключительно отрывками, перескакивая с одних событий на другие. Вероятно, потому, что именно так и устроены твои Дворцы памяти. Я ничего не спрашивал и не перебивал — только внимательно слушал. Твоя история явилась мне как отдельные мазки кистью, которые однажды воплотятся в полноценную картину, как пазл, который я неторопливо складываю вразброс. Ты был загадкой, которую мне предстояло разгадать. Ты был сокровищницей, ключ от которой мне предстояло найти. Отец, стоит ли мне открыть для вас эту дверь? За ней — трупы, которые приходят ко мне каждую ночь. Ты боишься спать, Дмитрий. Ты рассказал мне, что в кошмарах к тебе приходят мёртвые люди, которых ты убил на войне, и те, которых ты не смог спасти. То была русско-японская война, из которой наша страна вышла с позорным поражением и большими потерями. Те воспоминания, которые ты так усердно прячешь, неизбежно настигают тебя во снах, когда ты наконец решаешься закрыть глаза, обступают твою кровать и наседают на грудь, не давая сделать вздох. Поверь, после войны это происходит с каждым, но ты не был к этому готов — ты ведь был обычным студентом, симпатизирующим царю. Ты и предположить не мог, что после «маленькой победоносной войны» трупы будут являться к тебе, сгнившими, с кровавым месивом вместо лица, с отверстиями от судорожных, неумелых выстрелов по всему телу, с молчаливым осуждением и ненавистью. Поверь, Дмитрий, я знаю об этом не понаслышке. Война разбила тебя. В ней ты растворился. Молитвы помогали заглушить крики в ночных кошмарах. Но шрамы на спине, предплечьях и ногах скрывать от себя не получалось, и каждый раз при взгляде на истерзанную кожу, на остатки кровоподтеков к горлу подступал ком ужаса и боли. Что-то внутри ломалось. Ты не мог простить себя. В каждой тени тебе виделось нечто. Нечто, у которого нет даже названия. А что я мог сделать? Твои мысли сгущались, словно тучи перед грозой, создавали непроглядную тьму в сознании, не позволяли мыслить цельно. Под ветвью черёмухи я внимательно вслушивался в твой голос, улавливая каждую дрожь, подступающий комок к горлу и желание разрыдаться. Таким голоском в детстве ты умолял отца не пить. Я поглаживал тебя по волосам, как это делал твой отец перед тем, как ударить тебя. Я видел, что со мной ты чувствуешь то же самое, что и подле него — и тем не менее не уходишь. Ступая на войну, ты хотел отыграться за всю ту боль, что причинил тебе отец. Но это не помогло. Дмитрий, изначально в твоей голове сложился неправильный образ касательно меня. Ты, такой наивный мальчик, вообразил, будто пред тобой монах из тех книг девятнадцатого века — будто я собираюсь всю жизнь посвятить богослужению, разговариваю исключительно цитатами из «Библии», истово верю в то, что ниспослан Богом и ни разу не предавался греху, даже не смел и думать о таком. Я считаю, с чем ты, конечно, мог бы поспорить, что богослужение является прежде всего моей работой, подобно любой другой. Вне работы я такой же человек, как и все остальные, как и ты, Дмитрий. Я никогда не молился по-настоящему, ведь молиться стало моей обязанностью. Я не собираюсь отпускать тебе грехи — это бесполезно, пока ты не сможешь сам себя простить. Твоей ошибкой было полагать, будто я нечто выше, чем человек, оттого ты не считал меня другом или что-то около такого; ты был готов стать передо мной на колени, молиться на меня. Вместо молитвы ты рычишь моё имя. Твоей ошибкой было проецировать на меня фигуру своего отца. А увидев во мне отца, ты невольно отдался целиком и полностью в мою власть. У тебя в груди жгло от неописуемой боли и вьющихся детских воспоминаний, что мучили и по сей день. Хватило бы поманить пальцем, чтобы ты, дорогой юноша, безвольно последовал за мной. Но я по-прежнему не мог разгадать тебя. Тучи, тяжёлые, мрачные, угрожающие в любой момент разразиться ливнем, заслонили небо. Холод пробирал до костей, ветер жалобно завывал, в остальном же город вокруг был до ужаса тих. День уже сменился безлунной ночью, чёрный дрозд улетел. Ты ждал меня с воскресной службы, не выспавшийся из-за кошмаров. Я, чуть припозднившись, принёс для тебя цветы с клумб вдоль аллеи, чтобы немного подбодрить тебя. Тогда ты выглядел сосредоточенней, нежели обычно; сквозь круглые очки я видел твои тёмные глаза цвета дубовой коры, которые искали ответа. Собственно говоря, я также целый день был погружён в раздумья, в основном — относительно тебя. Впервые в жизни я не мог подобрать нужных слов. Сидя на лавочке, мы долго молчали. Безмолвие выбивало из лёгких последний воздух. Казалось, что ты внимательно читал мои мысли. Без улыбки ты в моих глазах казался ещё прекраснее: умиротворенный, невинный и, что самое ужасное, желанный. «Можно мне к вам?», — спросил ты, прерывая молчание между нами. «Ко мне — это куда?», — переспросил я, хоть и прекрасно понял, что ты имел в виду. «К вам домой», — смущённо пояснил ты. В ту ночь я осознал, что де-факто ничего не знаю о тебе. Тебя зовут Дмитрий Разумихин, тебе двадцать лет от роду, у нас восемнадцать лет разницы в возрасте, ты страдаешь от ПТСР после участия в русско-японской войне, тебя отчислили из университета за симпатию к революционерам и ты всю сознательную жизнь жаждал убить своего отца, но он умер быстрей, не удостоив тебя этой чести. А в остальном — я не знаю ничего: ни где ты живёшь, на какие деньги ты выживаешь, что стало с твоей матерью, есть ли у тебя кто-то, кроме меня, во что ты веришь и что ты делаешь вне территории монастыря. Про меня ты, Дмитрий, не знал же вообще никакой информации помимо моего имени и возраста, ну и, возможно, слухов, которые порой пускали другие проповедники ввиду моей чрезмерной скрытности. И тем не менее — между нами тонкая стена и размытые границы. Запретный плод сладок, мальчик мой. Это неоспоримая истина. Ты пойдёшь за мной куда угодно, но это не значит, что я захочу повести тебя за собой в ад, мальчик мой. Меня-то ни в ад, ни в рай более не пустят. Я поведу тебя в свой дом, всегда полный тишины, которую нарушает лишь редкий скрип половицы под моими ногами. Дома меня никогда никто не ждёт, кроме собственных демонов, что сжирают меня день изо дня. Иногда мне не хочется возвращаться домой. Тебе знакомо это чувство, верно, Дмитрий? Ты ведь тоже не хотел оставаться наедине со своим отцом, что является воплощением твоих демонов, вставших между нами, но вместе с тем — именно они подтолкнули тебя ко мне. Когда ты возвращался домой после школы, тебя отец не встречал, ведь так? Не целовал в лоб и не спрашивал, как дела на учёбе? Ты всегда молча проходил в свою комнату и делал домашние задания, и, если повезёт, то в лучшем случае весь оставшийся вечер так и проходил в могильной тишине. Ты боишься тех, кто имеет некую власть над тобой, как твой отец, и вместе с тем — ты хочешь, чтобы тобой властвовали. Ты ведь сам отдался целиком и полностью в мои руки, за что я не виню тебя, мой мальчик. Это так хорошо — чувствовать, что за тебя всë решено. Твой отец использовал свою власть не так, как стоило бы, но, поверь, мне ты можешь довериться. Проходи за мной, Дмитрий. Ты обмяк в моих руках, но не переживай — я всë сделаю за тебя. Пока я раздеваю тебя, расскажи мне, насколько тебе одиноко. Ты попытался найти утешение в Боге, но тебя это не спасло, так? В твоём возрасте я также пришёл к богослужению оттого, что полагал, будто я истинно нужен Богу. Так я находил поддержку в Его лице. Я и до сих пор пытаюсь верить в то, что я Ему нужен. А для тебя Богом, в конечном счёте, стал я. Не собираюсь осуждать тебя за это, мальчик мой. Ведь если нас обоих всë устраивает — в чëм проблема, верно? Я наверняка не первый, в ком ты видишь своего отца. Дмитрий, крайне печально лицезреть того ребёнка внутри тебя, который плакал каждый раз, когда отец куда-то надолго уходил. Ты так и остался этим маленьким мальчиком, который боится, что его вот-вот бросят. Но я тебя впредь не оставлю, отпусти свой страх. Ты будешь делить со мной постель, где тебя не достанут ночные кошмары; ты и вовсе забудешь о том, что тебя так травмировало. Я приберусь в твоей голове и вычищу всë то, что портит тебе жизнь. Ты спрячешься в моих объятиях, в которых впервые за долгое время почувствуешь надёжность. Я буду ласкать тебя под подолом одеяла, чтобы ты не думал ни о чëм другом, кроме меня и моих холодных ласковых рук в данный момент. Твой отец никогда не обнимал тебя, поэтому ты стараешься прильнуть ко мне при каждом удобном случае. Я всегда приму тебя, мальчик мой. У меня даже в мыслях не возникнет отвергнуть тебя. Я позволю познать тебе, как яблоко, каждую частицу моего тела, изучить каждый милиметр и попробовать на вкус. Ты будешь ходить со мной на воскресную службу, ведь ты так и не сможешь до конца простить себя за всë то, что сделал и не сделал. Как бы я ни хотел, я не смогу заставить тебя забыть прошлое окончательно. В глубине души тебя продолжит тревожить то, до чего даже я буду не в силах дотянуться. Но я дам тебе всë то, что не дал тебе отец. Я возьму твою жизнь в свои руки.***