Фата-моргана

      Её ладони, лилейно-белые, совсем не похожие на те, что бывают у женщин её возраста, бережно заворачивали края савана так, точно она пеленала младенца, а не молодого мужчину.       Его шлем откатился в сторону, а конь умчался ещё в пылу боя, и никто бы не сказал, где он нашел себе пристанище. И нашел ли его вообще. Рядом лежал разбившийся от чьего-то удара щит. Мужчина, нет, скорее молодой юноша ещё сжимал его остатки в руке, когда она нашла его на поле боя меж других мертвецов.       Глаза, настолько темно-зеленые, что казались черными, без слёз смотрели в лицо усопшего. Непривычно спокойное, как если бы юноша просто спал.       Как странно… совсем не так должен выглядеть человек, проткнутый насквозь копьем и умерший в мучениях и одиночестве.       Рука сама потянулась к чужому лбу и огладила большим пальцем непривычно гладкий промежуток между бровями.       Он всегда хмурился, сколько она помнила. Даже когда был ребенком, не способным удержать в руках меч.       Маленькие пальчики обхватывали рукоять, и коротенькие ручки изо всех сил тянули клинок, чтобы вытащить его из ножен. И едва ли острие вышло хотя бы наполовину, как побелевшие от натуги кулачки мальчика разжались – и меч с грохотом вернулся обратно.       «Совсем не похож на своего отца, - думала она тогда, поджимая губы, пока ребенок дул себе на ладошки. – На меня, впрочем, тоже».       В этот момент мальчик обернулся, и их глаза пересеклись. Если глаза женщины были почти черными, у этого ребенка они были ярко-зелеными, точно молодая, только-только распустившаяся листва в мае.       Май…       «Да, он родился в начале мая», - и она вряд ли бы смогла это когда-нибудь забыть. Даже если бы захотела.       Они оба молчали и не отводили друг от друга взгляда. Мысли женщины блуждали, а мальчик… мальчик хмурился, точно бросая ей вызов.       «Ах, точно, - неожиданно поняла она тогда, - он похож на своего деда».       Разве что взял от неё темный цвет волос.       Это было даже забавно. Такое очевидное сходство – и опознать его могли лишь те, кто помнил предыдущее поколение. Совсем немногие.       И тогда, глядя на мальчика, она рассмеялась и ушла, оставляя его морщить лоб и кусать губы.       А сейчас его лицо, уже лицо мужчины, разгладилось и даже будто помолодело.       Её пальцы огладили бровь умершего, а потом очертили резкую высокую скулу – и тут кожу оцарапала щетина. Совсем небольшая.       «А ведь он всегда старался бриться начисто», - вдруг вспомнилось женщине, пока жесткие волоски покалывали подушечки её пальцев.       Когда же она успела это заметить? Когда он впервые появился с царапиной на подбородке и шее, с румянцем на щеках и красными ушами? Или, когда он в очередной раз начал ей возражать и упрямо вскинул голову – и женщина впервые заметила, что он уже выше её на полголовы – и становился всё выше?       Когда она поняла, что он уже вырос?       Ах, точно… как она могла это забыть? Когда они во второй раз прибыли ко Двору…       Не то что бы они вдвоем были желанными гостями – особенно она – но так ли легко игнорировать сестру короля, пускай и единоутробную?..       О, нет, только не её. Особенно её.       Они шли вдвоем через сад, и он придерживал её под локоть. Наверное, это смотрелось забавно и нелепо, как они, идя рука об руку, упрямо отворачивали друг от друга лица.       Будто оказались на этой дорожке случайно.       Перед отъездом они страшно поссорились: он совершенно не желал посещать королевский замок. Особенно – сопровождая её.       - Будто я не знаю, что это часть твоего очередного плана! – кричал он на неё, сжимая в ладони эфес меча, будто в самом деле хотел пустить его в ход. Смешной. – Я уже по горло сыт твоими интригами!       - Какой же ты ещё ребенок, - усмехнулась она в ответ. – Неужели ты в самом деле веришь, что, если запрешься в своем замке, все про тебя тут же забудут? О, ты глубоко заблуждаешься.       Она встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха, и почти одними губами прошептала:       - Не забывай, чей ты сын.       Его лоб рассекла, точно рана, глубокая морщина, когда он свел брови, а потом сквозь зубы выдавил:       - Будто ты дашь, - и, развернувшись, унесся прочь, напоследок хлопнув дверью.       Встретились они только в день отбытия, и до сих пор не проронили друг другу ни слова.       Удивительно, как может быть холодно в весеннем саду, где во всем цвету розы, и их белые лепестки совсем не похожи на хлопья снега.       Появление королевы первым заметил, конечно, остроглазый юнец, смотревший куда угодно, но не на свою спутницу – и замер.       Женщина проследила за его взглядом и тоже увидела чуть поодаль небольшую беседку, увитую плющом и вьюнком, где за шитьем сидела королева.       О, она была хороша. По ней нельзя было сказать, что она годилась в матери хоть кому-то: светлокожая и тонкокостная, с золотым шелком волос, в которые вплетались лентами лучи вечернего солнца – она походила на заблудившуюся фею.       Женщина перевела взгляд с королевы на своего спутника. Он смотрел на жену короля почти не дыша, точно завороженный.       «Что отец, что сын, - фыркнула она мысленно, но край губ чуть-чуть, но приподнялся. – Смотри, глупыш, внимательно. Дай себя очаровать, дай нежному и сладкому яду проникнуть в сердце».       Она его не торопила. В конце концов, это тоже было частью плана… но легкий укол раздражения всё равно почувствовала.       Они всегда выбирали не её.       Если королева нежная белая роза, то она – аконит: прорастет где угодно и отравит, уничтожит всё, что встанет у неё на пути.       Кто бы это ни был.       - И долго ты будешь стоять с открытым ртом? – она со смешком потянула глупого юнца за собой. – Будто впервые видишь женщину.       Он передернулся всем телом, будто ему за шиворот сунули крапиву, и бросил на говорившую горящий от ярости взгляд.       Она ожидала, что он взорвется прямо сейчас, выскажет всё, что думает и о ней, и о её планах, но юноша лишь вырвал руку – и широкими шагами покинул сад.       … а в её глаза бросилась широкая даже в темной тунике спина. Когда из нескладного подростка он успел вырасти в молодого мужчину? Когда меч перестал выскальзывать из неловких рук – и стал послушно выписывать серебристые росчерки в воздухе?..       Теперь его клинок лежал в траве, и вдоль острия кровь уже запеклась красновато-черной коркой, точно кровоточило само лезвие.       Светлую ткань савана окрасили зеленоватый сок травы и багрянец… ниже грудины расплылось липкое пятно.       Кто-то из рыцарей смеялся, что у такого хмурого человека кровь должна быть черной, а сердце – куском железа.       Дураки.       В отличие от этих напыщенных лицемеров, выкрикивающих о своей прекрасной даме на каждом шагу, чтобы потом утешиться в объятиях баронессы или её дочери, этот мрачный мальчишка всегда молчал.       Молчал, когда дама его сердца улыбалась другим, а его встречала с неловкой гримаской. О, она прекрасно знала, кто был его матерью – и никогда об этом не забывала.       … интересно, о чем она подумала, когда узнала, кто был его отцом?       Женщина позволила себе кривую ухмылку: о, она помнила, как побледнело лицо королевы, искаженное от ужаса и отвращения. Но что могла сделать эта нежная хрупкая роза? Уличенная и опороченная?..       «Так кто из нас хуже, милочка?» - думала теперь её соперница, пока пальцы бездумно перебирали рассыпавшиеся по земле темные пряди чужих волос.       По крайней мере, она не притворялась невинной жертвой и даже не пыталась быть милосердной.       Разве что…       Да, в тот раз. Один-единственный раз, когда этот глупый ребенок сам пришел к ней. Хмурый и бледный, с чуть подрагивающими ресницами. Пролетел мимо неё и сел к очагу, лицом к огню.       Она его не торопила, хотя и догадывалась, что случилось. Они гостили в королевском замке уже четвертый или пятый раз и задержались почти на месяц, и за это время сложно что-то скрыть от молчаливого, но очень внимательного юноши.       К тому же влюбленного.       «Совсем не похож на своего отца, - подумалось ей при взгляде на согнувшуюся как от тяжелой ноши спину, - он ведь ничего не ждал, не просил и не желал».       Никто бы не мог сказать, как долго юноша просидел, глядя на щерившие клыки всполохи пламени. Она его не торопила, лишь присела в кресло по соседству и раскрыла книгу на том месте, где остановилась в последний раз.       Её глаза впустую пробежались по нескольким абзацам, когда сбоку от неё раздался хриплый, полузадушенный голос:       - Ты ведь знала, - он не спрашивал, а она была слишком гордой, чтобы отрицать очевидное. К тому же, он слишком хорошо знал её.       - И что? – женщина перелистнула страницу, а потом поняла, что не помнит даже последних прочтенных строк.       Она всё ещё смотрела в книгу, но краем глаза видела, как лицо юноши повернулось к ней. Он не плакал, но уголки глаз покраснели.       Всё-таки он сильно пошел в своего деда, а тот был хорош собой. Очень хорош. Даже её мать, в конце концов, смогла смириться со смертью своего предыдущего мужа.       Только не в красоте счастье.       - Ты знала, королева… и тот рыцарь…       - Конечно, - она отложила книгу, скрестив руки на коленях. – Ведь что может быть романтичнее, чем нежная любовь рыцаря и его прекрасной дамы? Она любуется на него из высокого окна, а он дарит ей срезанную с дикорастущего куста розу. Она повязывает ему на эфес меча ленточку, а он обещает хранить верность ей одной. А потом они тайком встречаются у куста орешника и…       - Тебе лишь бы съехидничать! – его покрасневшие, даже чуточку больные глаза сверкнули.       Женщина решила удержать насмешливое: «Ах, чуть больше уважения к орешнику! Благодаря одному из них ты и смог появиться на свет!» - но… она промолчала. Никогда не приятно сознаваться в собственной глупости.       Вместо этого она спросила:       - Что же тебя расстроило? – настолько, что он едва не плакал, хотя с детства не отличался ни громкими криками, ни слезами.       Юноша вновь отвел взгляд, кусая губы. Женщина глядела на его темную опущенную макушку – и догадывалась, чему именно он стал свидетелем. И на долю мгновения ей захотелось опустить ладонь на его голову, приглаживая взлохмаченные волосы.       Глупый влюбленный мальчишка.       - По крайней мере, она не твоя жена…       Он вновь вздернул подбородок, и его глаза недобро блеснули в отсветах камина.       - Ты всё знала! – глухо выдавил он из себя. – И разыграла очередное свое представление!..       - Знала? – она хмыкнула. – Всего лишь предположила.       - «Всего лишь», - он скривился, - что ты, черт возьми, пытаешься сделать? Для чего столько ухищрений?! Чего ты хочешь?!       Его руки тряслись, и женщина молча смотрела на них. Они больше не походили на чуть пухловатые детские ладошки. Совсем не походили.       Большие, с мозолями от меча, который меньше сверкал яркими росчерками в воздухе – и чаще вонзался в чью-то плоть, разрубая кожу, мышцы и кость.       Женщина подняла взгляд, и их глаза вновь встретились. Лицо юноши наполовину утопало в тенях, точно оно принадлежало заплутавшему в темном лесу путнику.       Она наклонилась к нему, обхватив ладонями его щеки. Юноша вздрогнул и наградил её взглядом исподлобья.       - Что?..       - Я всего лишь хочу немного справедливости. Для себя.       - И как твои интриги связаны с этой «справедливостью»? Что тебе сделала королева?       - Она? – женщина тихо рассмеялась, качая головой. О, ей бы очень хотелось обвинить во всем свою венценосную соперницу. Это было бы проще. И милосерднее. По отношению к глупому юнцу. Только женщина не могла себе этого позволить. – Эта дурочка, не способная хорошенько раскинуть своими мозгами? Это даже не смешно. Она просто… назовем это сопутствующими жертвами.       - Тогда кто?       … ещё одна тропка, манившая её сорвать: ах, скажи, что всему виной потерявший голову от любви рыцарь. Скажи, что увидела его первой, что влюбилась, понадеялась, а он увидел в ней лишь ядовитую гадину (впрочем, как и многие до него). Чем не выход? Чем не вариант? Мальчишка знал, насколько мстительной была она.       Непозволительная жалость, которую женщина выгнала из своего сердца.       - Тот, кто не замечает, что происходит у него под носом, - улыбка на её лице изломалась, а пальцы на лице юноши сжались, оставляя красные следы. – Доволен?       Морщинка между бровями стала ещё отчетливее.       - Что ты, черт возьми, выигрываешь? Что? – его зеленые глаза пытливо смотрели на неё, и в потемках они казались почти такими же черными, как и у сидевшей напротив него женщины. – За что ты ненавидишь короля?       Её грудь сдавило от просящегося изнутри крика. Ненадолго. В конце концов, ей уже давно было не семнадцать лет…       Но слова рвались из неё, как вода из треснувшего кувшина.       Женщина наклонилась к самому его уху и тихонько прошептала:       - За то, что он – твой отец.       Юноша отшатнулся и неверующе уставился ей в лицо. В тишине отчетливо щелкали дрова в очаге, а за окном хлестал по листве ветер.       Она смотрела на него в ответ, подмечая, как изламывается линия рта, а брови изгибаются и вновь сходятся на лбу.       А женщина смотрела и смотрела на него – и чувствовала легкий укол жалости. Совсем небольшой.       «Вот так мир и запрыгивает тебе на плечи, стараясь переломить хребет», - думала она, пока её несчастный мальчик сидел, спрятав лицо в ладонях.       Она не видела, плакал ли он или нет, лишь его подрагивающие плечи и загнанное дыхание.       Бедный-бедный ребенок, который не должен был рождаться на свет.       Когда он вновь распрямился, все краски отлили от его лица, ставшего похожим на маску мертвеца.       - Я ненавижу тебя, - надтреснувшим голосом произнес юноша, а потом встал и неловко на негнущихся ногах вышел прочь из её покоев.       Женщина смотрела ему вслед с толикой насмешки… и понимания.       Есть вещи, которые хочешь никогда не узнавать… потому что потом назад дороги нет.       Но какое это имело значение? Кружево этой истории уже почти доплелось до конца и было поздно идти на попятный.       И она вновь углубилась в чтение – если так можно назвать почти бездумное скольжение взгляда по словам, забывавшимся раньше, чем до сознания дойдет их смысл.       Из этого состояния её вырвал скрип дверных петель, а следом за ним тихий хлопок.       - Ты успокоился? – и подняла голову.       Следующие слова застряли у неё в горле как рыбная косточка, а пальцы добела сжались на книге, сминая страницы.       - Сестра, - позвал он её, осторожно приближаясь в светлый полукруг от очага.       Женщина с трудом, но взяла себя в руки и многозначительно фыркнула.       - И что же ты забыл посреди ночи в моих покоях, брат?       Её непрошенный гость тяжело вздохнул и сел в кресло перед ней. Он будто постарел ещё лет на двадцать, если бы можно было при этом не покрываться морщинами. Разве что в короткой бороде и у висков чуть засеребрилась седина, почти невидимая в светлых волосах.       - Я надеялся, что время хотя бы немного… смягчило твой характер.       В притворном удивлении она вскинула брови и усмехнулась.       - Ах, какая незадача! – она рассмеялась, а потом швырнула в него книгой. Бедный том по лекарственным травам ударил короля в грудь – и упал ему на колени. Кажется, на страницах, посвященных лютикам. А может, белладонне. – Я не всепрощающая дурочка, готовая всё забыть за пару жалостливых взглядов!       Он прикрыл ненадолго глаза.       - Ты знаешь, что я имел в виду не это.       Конечно, она знала. Как знала и то, что он её жалеет. Бедная-бедная сестрица.       - Лучше скажи, что тебе нужно от меня, - она фыркнула, откинувшись на спинку кресла. Пальцы до скрипа сжали подлокотники, но, к чести её брата, он даже не моргнул, глядя ей в лицо. – Не верю, что ты зашел спросить, как у меня дела.       Светло-голубые глаза с печалью смотрели на неё.       - Я знаю, что ты заказала роспись щита для одного из моих рыцарей…       Женщина усмехнулась:       - Разве это преступление?       - Мастер уже сообщил, что на нем изображено.       Улыбка на лице его собеседницы стала ещё шире, а глаза прищурились.       - Неужели ты удивлен?       - Будет скандал.       - Будет, - кивнула она, - но и светлая головка твоей супруги тоже должна соображать, где крутить своими юбками.       Король покачал головой.       - Ты хочешь устроить свару.       - Всего лишь показываю её настоящее лицо, - и, упершись локтем в кресло, положила подбородок на ладонь. – Тебе никогда не приходило в голову, почему ваш брак бездетен?       Он промолчал, но взгляд говорил за него: ей не стоит продолжать эту тему.       Женщина хмыкнула, отворачивая от него свое лицо. Тем не менее, краем глаза она видела, как её брат кивнул.       - Что будет, то будет. Наследника нет, но пусть им станет достойный из рыцарей.       Её рот перекосило от смешка, полного яда. Дерево под пальцами левой руки заскрипело.       - Конечно, ведь бастард ничего не заслуживает!       - Ты знаешь, что дело не в этом! – впервые за весь их разговор он повысил голос. А потом даже не прошептал, а выдохнул. – Его не признают. Никогда.       Её горло сжала судорога.       Как же это всё было мерзко и несправедливо. Нечестно.       - Это всё, что ты хотел сказать? – с трудом, но смогла она произнести. – Тогда уходи. Не заставляй себя быть дружелюбнее, чем ты есть.       Король покачал головой, но поднялся с кресла. Прошел к двери, чьи очертания в темноте лишь с трудом угадывались по тусклому отблеску засова, и, коснувшись ручки, остановился.       - Я сожалею, что так вышло.       - Действительно, какой позор…       - Ты была бы лучшей королевой.       Острота, просившаяся на язык, замерла.       Король не стал дожидаться ответа и тихо вышел в ночь. Женщина провожала его пустым взглядом.       Уже было поздно.       Колесо неумолимо вращалось, и она сама подтолкнула его туда.       И вот теперь женщина сидела на остывающей земле, всё ещё покрытой телами тех, кто был сражен мечом ли, стрелой.       Или копьем.       Она склонилась над бледным лбом и осторожно коснулась его губами. Мертвый холод – вот и все, что осталось… Мертвый холод – и темная слава незаконного сына, отцеубийцы и смутьяна.       И, сколько ни кутай его тело в саван, уже ничто его не согреет.       Не любимый ни отцом, ни матерью – единственное, что он мог сделать, это воздеть свой меч против всего мира.       Глупый недолюбленный мальчик.       Краткая искра влюбленности породила пожар ненависти: к королеве, к её возлюбленному рыцарю, королю… и к ней.       Что ж, ненависть она и хотела. Так было легче. Чтобы не привязываться.       А теперь она убирала его тело, брошенное на растерзание воронам. Потому что никто другой не сделал бы этого для него. Кроме неё. Она обмыла его тело и раны. Расчесала волосы частым гребнем.       Пахло сырой землей и медью.       На краю поля росла небольшая тисовая рощица. Там, под самым раскидистым деревом, была вырыта неглубокая, продолговатая яма у самых корней. На большее слабых женских сил уже не хватало.       И, ухватив за края саван, она потащила тело юноши за собой.       Дело шло медленно. Он был выше и тяжелее… к тому же доспехи… кольчуга, наручи, поножи…       Часть сознания говорила, что проклятые железки нужно стащить – они добавляли и без того неподъёмному телу вес. Но другая…       Другая молча тянула за жесткие, туго скрученные края, врезавшиеся ей в ладони, сдирая кожу. Выбившиеся волосы налипли ей на лоб, и казавшееся небольшим расстояние вдруг разрослось, стало непреодолимым. Точно тисовое дерево росло на краю света.       Доспехи даже сквозь ткань цеплялись за каждую корягу, камень и выбоину, гремели и скрипели. Земля врезалась женщине в ступни сквозь тонкие сапоги, будто она передвигала с места на место гору.       Неожиданно в голову врезалась мысль: она ведь никогда не держала его на руках.       Когда повитуха после нескольких часов мучений между болью и беспамятством показала женщине сверток с торчащим оттуда красным одутловатым личиком, она отвернулась. Не могла заставить себя протянуть руки. Не могла. Не после того, как узнала…       Тяжелые ветви тиса нависли над их головами, и только тогда женщина остановилась, опершись плечом о старый могучий ствол. Отдышалась. Над головой слышалось карканье ворон.       «Нет, вы не доберетесь…» - глухо хмыкала женщина, подтягивая тело юноши последние несколько дюймов до ямы.       С тихим шорохом оно соскользнуло вниз. На саван и лицо падали комья земли.       Женщина замерла у края. Её охватило странное оцепенение.       Вот и всё…       Присев на колени, она наклонилась и стряхнула землю с холодного бледного лба, которое больше никогда не пересекут морщины.       Оправила вновь растрепавшиеся волосы. Выпутала каким-то чудом попавший в них лист.       Взяла саван за края…       … и ведь она никогда его не пеленала.       Пальцы дрогнули, и её ладони замерли.       Вот и всё…       Какое у него спокойное лицо. Безмятежное. Будто вот-вот приоткроет веки.       Рука, потянувшаяся за горстью земли, замерла.       Глупости, конечно. Мертвые не просыпаются.       Мертвые не возвращаются.       В отдалении печально запел рог.       Король умер.       Вот и всё…       Все концы обрублены. Теперь точно всё.       Женщина встала на ноги, бросила взгляд вниз.       Совсем не похож ни на неё, ни на своего отца. Если бы был жив старый король, он бы понял, что случилось. Понял, отчего, вроде бы ни разу не видевшиеся брат с сестрой держались друг от друга по разным углам зала.       Что бы он тогда сделал?       Ах, «что бы» и «если бы»!       Сколько яда в этих словах.       Старый король был бы в ужасе. Её мать промолчала бы, но подумала, что в этом есть своеобразная ирония.       Но никто ничего не узнал. Ровно до тех пор, пока она не представила своего сына, тогда ещё мальчика десяти лет ко Двору. Слишком юное, чтобы сходу видеть родство, лицо, но достаточно выразительное, чтобы виновный вспомнил…       … а по левую руку от него сидела молодая королева, прекрасная как летний цветок-пустоцвет.       Любил ли король свою жену? По-своему. Скорее, это была жалость к чужой жизни, ставшей разменной монетой между двумя королевствами. Жалость к птице, попавшей из одной клетки в другую.       Поэтому он и закрывал глаза на очевидное отсутствие наследника, на непрозрачные намеки и слухи.       Вот только король без потомства всё равно, что гнилая опора у моста.       А королева не молодела…       Будь у этой дурочки чуть больше разумения, она бы быстро сообразила, куда дует ветер – и почему с каждым разом он всё холоднее и холоднее.       И вот теперь глупую птаху ждал лишь один монастырь, где она, может быть, укроется от грядущих бурь мятежей и смут.       А что оставалось ей самой?       Она стояла у могилы собственного сына – и не могла даже заплакать. У неё просто не было слез.       Ветер подталкивал её в спину, а над головой надрывно кричало воронье.       Нет, они не доберутся до него.       Пусть остальные обольют этого глупого ребенка грязью, заклеймят предателем и самозванцем – она не отдаст его на поживу зверью.       Это последнее, что она могла сделать для него.       Пальцы взяли древко лопаты, а первая горсть земли упала на ещё белевший в сумраке саван.       На этих похоронах не было ни скорбящих соратников, ни достойных проводов, ни добрых слов о покойном.       Ничего, её ещё ждут и богатая тризна, и жалобный плач, и мрачная процессия, отправляющая упокоившегося монарха в последний путь. И она, вместе с остальными женщинами, обмоет и приготовит его тело, положит в чёлн, точно прославленного героя древности, и она сядет в него вместо бледной от ужаса королевы, которая замрет перед холодными водами реки.       И тогда она, Моргана ля Фэй, взойдет по мосткам и, отодвинув глупую королеву, сядет за весла.       Бока лодки оттолкнуться от берега, и река подхватит суденышко, которое направится сквозь утренний серебристо-серый туман к благословенному острову Яблонь.       И больше её никто не увидит.