Русал без хвоста.

      Тарталья распахивает синие глаза, смотрит перед собой, протяжно стонет.       Боль где-то в боку ощущается сладостной, вязкой и постепенно отступает — или ему так только кажется? Взор туманный, Тарталья не может вспомнить, где он. Осматриваться пытается безуспешно, но понимает только, что провалился в грот, но ни как, ни когда, не знает.       Где-то неподалеку плещется море, кричат чайки, однако звуки постепенно становятся не важны. Аяксу кажется, что он умирает.       Темно. Лишь заходящее солнце едва-едва выхватывает чей-то силуэт совсем близко, Тарталья едва может ухватиться за невесомое касание по скуле шершавых пальцев.       Неужели на грани жизни он увидел русалку?       Ведется на нежные пальцы, кончиками обводящие его лицо, спускающиеся ниже.       — Кто ты? — выдавливает из себя тихий хрип и пытается сфокусировать взгляд на лице неизвестной, когда та нависает над ним и опускается чуть ниже.       На щеки падают светлые пряди.       — Тише. — молвит русалка.       Хотя голосом совсем не похож на женщину.       Впрочем, Тарталье всё равно. Он умирает в этом Богом забытом месте, но хотя бы не один.       Пальцы мимолетно касаются ключиц, и Тарталья вновь стонет, потому что боль стрельнула обжигающе в боку. Чужак перехватывает его голову, укладывает на свои колени, не мягкие, как у женщины, но от этого они не стали холоднее.       Наоборот. В гроте зябко, мерзко, скользко, а теперь тепло. Аякс вдыхает носом чужой морской запах, подмечает цитрус, жмется носом в чужую льняную рубашку.       Да… Чужую.       — Кто… ты? — повторяет Тарталья и подтягивается к руке незнакомца, перехватывает пальцы.       Не сопротивляется. Кажется, и не русал вовсе, раз под головой у Аякса не жесткие чешуйки.       — Сказал же, рот закрой.       И грубый. Тарталья пытается усмехнуться, и тогда шершавые пальцы вновь касаются его приоткрытых губ, оттягивают нижнюю, а Аякс и не против несколько секунд тянуться вслед за уходящим движением чужих пальцев, вот только глаза непроизвольно закрываются.       Силуэт теряется в темноте собственных век. Пропадают и светлые волосы, и горящие алым глаза.       Как странно…       Тарталья рад этой болезненной неге, этому холодному месту и этим теплым прикосновениям к его обветренной загорелой коже.       Он чувствует, как рука прижимается к его щеке целой ладонью, поглаживает большим пальцем от носа к скуле, и впервые Аякс окружен заботой.       И в первые он проваливается в бессознательное, охваченный любовью.       ***       Тарталья разлепляет веки, видит пред собой не силуэт ласкового незнакомца, а деревянный потолок каюты.       Садится так резко, что рёбра пронзает болью, мычит невнятно проклятия, а затем осматривается.       Натыкается на знакомое лицо.       — Черт, если я сдох, то какого хера оказался в аду. — ругается Аякс, касаясь ладонью перевязанное тело.       — Намекаешь, что я бы тебя только в аду ждал? — смеется Кэйя, сидящий на стуле совсем рядом с койкой, на которой Тарталья справлялся с болью в боку. — Я же вообще-то ангелочек.       Аякс взглядом говорит, что это нихера не так. Затем спрашивает:       — Что со мной случилось?       Кэйя взбудораженно подскакивает с места, энергично жестикулирует и начинает.       — Чувак, ты!.. Мы грешным делом думали, что ты подох там! Испанский флот ударил по нам с боку, потом нахлынули английские корабли, а ты как взял, как выскочил — ну герой, герой! Кароче, — он безжалостно хлопает Аякса по плечу, где обнаруживается синяк. Тарталья шипит, но Кэйя не обращает на него внимание. — Наш капитан как всегда всех спас.       — Ага… — кивает.       Кэйя хлопает снова и стремительно удаляется к выходу из капитанской каюты.       — Кароче, отдыхай пока. А потом поднимайся наверх, капитанствуй. Скоро причалим.       Тарталья снова кивает и, когда Кэйя оставляет его в одиночестве, смотрит на свои огрубевшие руки.       Легонько касается щеки, не замечая, как краснеет.       И вздыхает.       Может быть, они еще встретятся.