«Баллада о Колдуне и Рыцаре»

Ветхое дерево посреди поля устало роняет свои последние лепестки, что совсем недавно были изумрудным украшением кроны дуба.Под тенью серебряного неба оно кажется совсем одиноким на простирающемся пустыре.Это место было ни королевства, ни крестьян, ни кого-либо еще.Совсем одинокое местое, ставшее приютом для многих людских сердец, что сбегали от города, желая побыть наедине.В далеко распускаются, словно цветы чёрной розы, клубья дыма, стремящиеся достать до неба своими столбами.Первые узоры тёмного газа виднеются вдали с пустого места, где величественно хранит воспоминания старичок-дуб.Его слабые сучки машут на прощание двум любящим душам, а сильные ветви будто клянутся, что будут хранить их общий на всю публику секрет до самого конца.Листья опадают один за другим, словно падающие слёзы. Раздаётся крик в толпе, каждый собрался узреть его — человек, что стал хуже дьявола в народе.Его разум подчиняет себе тела, очи, мысли простых людей, что не в силах противиться колдовскому искусству.Каждый был уверен, что их убьёт рано или поздно чернокнижник, вверяли жизни гвардии и храбрым рыцарям. Теперь достигнута общая цель народа, троекратно ударил на башне набат.Каждый присутствующий ликовал, видя истощённого Камиширо, что не был в силах бросить и единый взгляд на сотни лиц, окружавших его и возвышение для казней.Сотни горожан устремились на волшебника, пока тот не был уверен, что сможет видеть что-то подле себя.Грубые мужские руки тащат перед собой дряхлое юношеское тело, едва способное подавать малейшие признаки жизни.Он напоминает живого мертвеца, даже если огонь в его сердце пылает. Головорез заносит тесак в воздухе, пока не раздаются гулы недовольства со стороны крестьян. — Сжечь колдуна! — Не дать такой лёгкой смерти магу! Рут сглатывает ком, образовавшийся в горле.В самый последний момент было принято решение передумать и разжечь костёр.Для него нет выхода, ничто не заставит безумцев сжалиться, плата за грехи была слишком тяжкой.Дьявол бы заплатил двойной ценой за душу паренька, что вознес себя выше смертных, отрёкся от церкви, поставив её ни во что, ушёл от людей. Для него глухим звуком остаются мольбы и плач горожан, что боролись с дрожью, слыша одно лишь имя.На слуху у всех детей и взрослых, женщин и мужчин, самый известный преступник королевства.Предатель людской расы и изменщик Родины, у него было множество самых нелестных имён, дарованных озлобленными жителями.На самом деле ими двигала ни гордыня, ни зависть, даже ни гнев, а самый настоящий страх.Известно ли хоть кому-то из них о подлинной сущности ребёнка, дарованного летней парой Сатане?Его душа была с рождения обречена, а желая спасти себя и всех, женщина избавилась от нерадивого дитя, оставив на погибель в лесной глуши.Никому не известно, откуда у него такая сила и власть, почему он не умер на месте и почему преследует души. Но готов ли сам чародей искупиться в своих грехах молитвой?Да, церковь объявила его виновником многих бед без участия Руи, но его язык был готов шептать спасательные речи, а ладони скреститься в молитвенном жесте.Он бы искупился весь, если бы понадобилось, но один сладкий и манящий плод тот вкусил без остатка. Манящие чувства Белого воина, слывшего великим героем среди нации.Гордость всего королевства, великий сын своей родины и удалый рыцарь, сложивший гору голов во имя носителей короны.Безупречный и неуловимый на поле брани, но вот одну победу он пытался догнать как мог, да она была хитрее.Были ли это чары?Ох, теперь никогда не узнать о этом, но потерять рассудок Тенма смог безвозвратно.Ничто не пленяет взгляд сильнее, чем змеиная улыбка колдуна.У их вражды было начало, но у их любви никогда не было и не будет конца.Обвиненные вдвоём, они возьмут эту кару на свои плечи и будут нести до самой смерти, пока костлявые ладони не выдернут их из игры в жизнь. Госпожа с косой узрела вдвоём на пару с Белым воином первую гибель.Пламя от опавшей листвы и золотого сена охватывает местность, перебегая на верёвки и столб, также быстро касаясь ткани и кожи.Здесь нет места воде, слезам, сожалениям и извинениям.Великий маг грешил в последний раз, нарушая правила, как с острого подбородка капает слеза, а уста произносят единственную и никому не слышную фразу: "Прости меня" *** Твёрдый сан и стальной взор остаются непреклонными и неотъемлемыми атрибутами рыцарского строя.Чёрная тень волочится словно шаль за силуэтом в белых одеяних, что купается в скромных лучах луны, ласкающей молодой лик.Ветер сладко шепчет на ухо, то и дело поправляя локоны блондинистой макушки, словно желает пробежаться пальцами через светлые пряди.В поле ему есть где разгуляться, не сдерживая своих шалостей, а о гостях и в радость заботиться, отвлекая их от бывшего огненного представления. Цукаса стоит в первых рядах, но совсем не весел, вспоминая картину, увиденную ранее и гул крестьян, смешанный с гоготом мещанинов.Не хочется верить собственным глазам, перед которым догорает последняя искра.Последнее дуновение сумеречной свежести и он остывает навсегда.Действительно ли паладин более не услышит чужих речей, малость безумного смеха и грешных сладких фраз, разгоравших румяно на щеках? Воин согласен даже на проклятие из уст любимого, лишь бы услышать родной голос.Он не был нежным или сладостным, скорее хриплым, осипшим из-за временных мук.Запомнился надтреснутым тоном и мелодичным звучанием, лёгкий и скрипучий звон, который сердце желало ещё хоть разок вкусить. Рыцари встают на колени редко, но никогда не станут преклоняться пред колдунами и ведьмами, опорочившими род людской.Впервые Каса, как воина любил называть волшебник, пренебрегает правилами, которым следовал всю свою жизнь.Ноги предательски дрожат, едва держа на своих двоих меченосца, чьих последних сил держаться уже не хватает.Бравый меч и храбрый солдат ломаются на пару, пройдя столько путей и оборвав несчислиямое количество жизней.Родина и королевство запомнят Тенму героем на века, но был ли смысл? Был ли толк от бесконечных битв, влекущих новые сражения и пустые победа.В руках теперь не клинок, выкованный из калёной стали, а остатки тела, смешанные с обугленными костями. Бледный лик стал изуродован беспощадным пламенем, оставив лишь жалкое напоминание о бывшем страхе горожан.Юноша с яркими глазами и вечной улыбкой теперь утратил даже то, что ранее называется «лицом».От органов остаётся лишь жалкое напоминание, виднеются угли, имеющие очертания рёбер.Одежда мага напоминает о нем, ведь некоторые элементы были огнестойкие, но даже эти небольшие вставки не смогли спасти Руи от гибели.Ткани и покровы стали лишь топливом для усердного темпа пламени, сжиравшего на своём пути всё.Что не съел огонь, так начнут вороны, слетавшиеся возле ведьмака. В чужих объятиях ему спокойнее всегда, чувствует защиту, когда рыцарь принимается телом.Изменит ли благочестивый воин желаниям своей единственной любви? Гладя уцелевшие пряди, Тенма с тоской вспоминает радостные моменты их совместного отдыха, когда те скрывались от миров.Миров, где царила вражда и ненависть у изгнанных тёмных колдунов вместе с людьми, старшими опорой общества. Хотелось забыться, стать обычными и ничем не примечательными, но судьба дала жаждущим сердцам непосильное задание.Они были готовы сразиться с целым миром, пока могли держаться вместе за руки и чувствовать дыхание друг друга.Теперь же это последняя и первая битва, когда Цукаса проигрывает кому-то, он принимает поражение самому себе, теряя на поле брани самого дорогого. Руи спит непробудным сном.Возле него начинают скапливаться вороны.Даже после смерти Тенма не перестанет защищать чародея, прижимая окропитые алой жидкостью напоминания о возлюбленном.Одна рука касалась черепа, вторая отгоняла назойливых птиц.Воцарилась идеальная тишина и покой, нарушаемая немыми всхлипами.Даже ветреные потоки стихают, отдавая минуту молчания.Всё, кажется, опять теряет время, когда они в объятиях друг друга.Всё, кроме чужих шагов, на которые мечник не обращал внимания, до тех пор, пока те не разрезали слух за спиной — Не трогай его! — раздаётся истошный крик, вместе с звоном клинка, вынутым из ножн. Воздушная тишина вновь поднимается в воздухе, вместе с лезвием, направленным на незнакомца.Фигура, словно тень с трибуны, стоит и не смеет опустить взгляд на зрелище бывалой славы рыцарской и некогда воплощения грации, ныне перепачканного в пепле и черноте грязевой. Небо накрывает сцену шатром, сдавливая сумеречный воздух тяжестью.Звёзды и их прима — луна, бросают театральную колону стоячего, словно с речушки отраженного, луча.Густой столб космической пыли покидает героев, оставляя их ютиться в тени поздней, а сокрытое мантией лицо купается.Кругом лишь поле, раскинутое до бесконечности, не имеющее краёв и мыслей, языка и глаз. Никто не остаётся после главной пьесы, лишь постановщики да поклонники, желая завидеть, в первом случае, успех, а далее уже и актёров.Тенма внемлит равнодушной тишине, дрожащая, словно качающаяся ветка на пурге, ладонь из последних сил хватается за крайне бесполезный и ненадобный меч. Сейчас лишь слова могут разрезать больнее всякого металла. Белый Рыцарь словно в углу, нет отступления и помилования на бое впервые.Звёздные глаза впиваются в очертания лица, едва знакомого, едва уловимого человека, но это ещё не доказано.Хотя вряд ли будет иметь значение одеяние, именная и фамильная часть, а также узоры тайной физианомии.В этот миг будто готовы сломаться и бравый воин, да его славное оружие, положившее множество голов на плаху.Холодный пот стекает со лба, а пальцы все сильнее хватаются, в страхе дать выскользнуть рукояти.Даже зубы сточиваются до порошка, пока в зеркалах души пылает пожар чувств, самых разных и неизведанных ранее. Каждое из этих впечатлений побуждает душу не бросать любимого, а сохранять кавалерскую верность.Страх, боль, сострадание — даже это.Впервые бравый солдат опускается до брошенного пса, стоящего на коленях и скалящего зубы перед прохожими. Незаметно, но на устах фигуры появилась лёгкая спокойная улыбка.Ему точно все известно, точно настолько, что это и была бы настоящая причина такого грубого жеста.Да впрочем каждый из этой сферы и сословия те ещё улыбчивые праведники. — Полно-полно, давайте не начинать с этого, — палец давит на тонкое лезвие, склоняя к земле.По голосу явно находятся сходства, определённо некто из уже известных Касе личностей.Не приспичило же новым видам нечисти вести охоту на него?Среди людей репутация будет уж с трудом, но приятнее, хоть и ненамного. — Лорд, застудитесь ведь на морозе, почему бы не взять накидку? Не успевает королевский служащий ответить, как плечи поражает меховое тепло, щекочущее через рубашки тело.Не такой ход от, секунду назад, соперника выжидал воспетый герой.Как оказалось, то вовсе и не соперник перед ним, не страшный враг, а духовный советник.Эти холодные руки, пропахшие ладаном, без дрожжи и малейшей оплошности поправляют плечи, воротник, словно на манекене, а ни живом Тенме. — Настоятель, почему Вы здесь? — язык рыцаря едва шевелился, а губы размыкались лишь невидимой ниточкой, тонкой и аккуратной.Каса сквозь силу выдавливал слова, глядя туманной пеленой в глазах на жреца. В лазурных глазах блеснул намёк на заинтересованность, вскинув бровь, священник не стал медлить с ответом, лишь затаив демонстративную паузу, подобающей члену труппы перед началом выступления. — Почему?Какой наивный вопрос.Ваша Милость, разве не юному уму знать нашу работу? — монотонный тихий голос заставляет терять бдительность, от того и "Милость'' вздрогнул, когда ладонь касается собственной, алой от слез, щеки. — Направить сбившегося на путь истины, отпеть упокой погибшего, молиться за ныне живущих и не дать грешным страстям одурманить ни в чём невинных жителей — всё это и называется "священным долгом". С минуту монах лишь бережливо глядит, бросая тень на двух возлюбленных, что, как и прежде, были заключены в объятия друг друга.Янтарные очи направлены к лазуритам, глядящих сверху вниз на эти тела.Сдавливающее грудь чувство заставляет вцепиться в угли под собой, а меч держать словно змея клыки.Пылающий ум почти не знает и не слышит того "отпевания", о котором грезят священнослужители.Что же они будут делать с его колдуном?На кой он нужен им?Разве его не подавно "отпели" сжиганием на виду у всей толпы?Нет нужды говорить, все скажут за вас зеркала души.Проницательность — дар, посланный самим небом. — Сожалею этой утрате, — также настояльчески и с притупившимся опекунством отвечает монах. — Приму честь заботиться о нём на том свете, как и о вас на здешнем. Нотки ласки проплыли в этой речи, будто сам родник принёс дары Всевышнему, обрамляя земли его волнами да всплесками.Засушливые губы воина разомкнулись, словно он желал сказать что-то, но так и не смог.Лишь пустой без жизни взгляд наблюдал за приближенным королевской свиты, как за настоящей иконой, начавшей мироточить и осыпать его усеянную беду тропу лучами золотого благословения. — Имею удовольствие отказать вам, — прошептал, нахмурив светлые брови, суженый погибшего мага.Нет, не место ему среди свечей и молитв, его меч унёс море жизней, столько не молился язык дьякона в церкви, столько не должны поощрять или воздвигать как подвиг.Отдал сердце дьяволу — не являйся на порог под золотым колоколом.Именно это знал и твердил себе Цукаса. — Но не имеете Её Высочеству, — он давал рыцарскую присягу, склонив голову и колено.Но кто он, чтобы исполнять её теперь?Да и не пристало даме печься о том, кто ей вовсе не телохранитель.В руках советника объявился свиток, начавшийся завихренными буквами, ставшие словом "Помилование".— Письменный отказ от наказания. Тут же поспешил пояснить раб божий.Тенму ввергло в шок указание, давшее ему второй шанс.Искупление?Так его судьба это не изгнание, не казнь, не отстранение, а лечение в храме?Не смея перебивать воодушевленного, он и вовсе плавно растворился в тянучихся звуках мужского голоса, позабыв и слушать.Не нужно ему это.Ничего.Не жизнь с богом, не жизнь без него, да хоть без молитвенника.Теперь теряется все с потухшим обликом Камиширо. — Не вздумаю оставить его, бросить здесь, под одиноким деревом и сожженной траве. Любяще поглаживая оборванные языками огня волосы, Тенма опустил взгляд на сомкнутые очи, вовсе не видя холода в чужих.Как же не любил верующий колдуна, терпеть не мог при жизни этого еретика.На его взгляд, тот даже слишком милосердно расстался с жизнью. — Добро сердце Ваше, не даром и Белым рыцарем зовётесь.Но в его чаше для Вас лишь яд и атеизм.Он поил вас этим, доведя до слёз и горя нынешних.Сплюньте же и очистите себя от тех страданий не во имя Господа. Мечник послушался и, приняв руку помощи, поднялся от земли, ведомый в сумерках лишь чужой ладонью.Вскоре подоспел личный дормез старшего, а по восходу солнца прибыл бывший рыцарь к новому дому. Ветер нагонял облака, точно титан отворял ставни ворот во вход своего царства.Пробившиеся лучи до боли въелись в золотистые очи, выедая уставшие глазницы светом.Цукаса щурился, а сёстры и священники приветствовали патриарха, прибывшего с гостем.Виднелось уважение на этих лицах, восхищение в тонах и обращениях.На второго то и дело бросали ужаснувшиеся взгляды, стоило приметить содержимое его рук.На просьбы убрать её он не отвечал, но лишь святой отец Кайто вразумил отчаявшегося солдата.Рыцарю не хотелось расставаться с единственным любимым, но исхода не было иного. Ему выдали комнату, он там её и оставил.Не как трофей или украшение, а частичка плода их любви с колдуном.Единственное оставшееся напоминание о том, что он был и существовал, жил и выживал, страдал и любил.Помещение было небольшое, но, как завещал старший, и вправду с окном.Серые стены и пылинки на подсвечнике украшали собою скуку и немую негласную строгость.Прямо напротив кровати возвышалась богородица, глядящая на Тенму как на уподобившегося сладостям развратника. Узорчатая цветком тюль закрывала от внешнего мира собою новичка-постояльца.Из книг тут находились священные писания, такие же вьевшиеся в бытие работников, как и молитвы.Стены и потолки были неплохи, высоки, но давили собою.Они, конечно, милее комнаты пыток или темницы, но пугали, удто упадут и навсегда закроют его страницу.Со слов епископа, место удачное, небольшое, но уютное.Правда Светлый воин его таковым не находил и вовсе. Она отличалась от всего храма, больше походившего на особняк, вдохновленный крестами и золотом.Это был огромный титан, стоящий на окраине столицы, точно держащий собою небо.Его стены были ограждением настоящего рая, окна и витражные стекла как прорехи, дававшие обычным людям попасть под озарение святынь. Настоящее чистилище для собственных пороков и потаенных желаний.Исповедь тут не просто речь лицом к лицу, а настоящая беседа с самим Творцом через его поклонников и сынов.Ни одна индульгенция очистит животное нутро, сколько бы золотых не оставили на пожертвование.Взять самого юного пастора — расскажет молитвы от и до, без записок, препинаний или ошибок.Каждый представлял сошедшую с картин икон, будучи образцом всего патриархата, равняясь на патриарха Кайто.Его слово было сродни Господня, решало кому жить, кому молить о прощении на коленях ради спасения души.Счастливая для него доля пала взять под крыло Тенму, чей клинок ступился о чары колдуна, а разум покрылся туманом самодурства богопротивной любви. Наставник, коим прозвал себя старший, приучал не к посрамленным правилам бесчинства, а соответствующим высоким духовным запросам юного служителя, смог удачно склонить исповедаться даже.Конечно, ему и прежде доводилось видеться с воином в своих стенах, но не поучать как своё продолжение.Тому нравилось уделять лишнюю минутку Цукасе, наблюдать с приокрытым глазом, как он читает молитвы. Всячески любоваться стараниями нового последователя храма, будто он превращает воду в вино, а не носит канделябр и меняет читает священные писания о житие божественном.Не было особого значения у такого времяпровождения, развлекать себя нечем: меч изъяли, книги о религии только, а письмо ему никто не додумается отправить.Исповеди и помощь такому честному и благодетельному человеку, как святой отец, были ничем иным, как желанием искупить вину перед Родиной.Вину, которую он не чувствовал, но осознавал.Подобное расценилось рвением высокого порыва, а вознаградилось похвалой.Первые недели советник едва сдерживался, дабы прямо при прихожанах не растекаться Тенме воском в овациях.Уж полюбил тот сыпать языком комплименты, что оставались без должного внимания. Идёт время, а их связь остаётся прежней, но не в небесно-синих глазах, видящих лишь желаемое.Желаемое — Цукаса. Лесная тишина, нарушаемая редкими монологами сверчков, оберегает каждое слово, брошенное так неосторожно, но трепетно на волю.Чёрное покрывало укрывает две фигуры нагим безоблачным небом.Что же такое на этом вышине сверкает?Будь то звезды, обернувшиеся всем назло их мелкостью, будь то крошечные светляки, поднявшиеся к видимой Луне. Цукаса думает, что хочет сорвать все до единой и подарить чудящему магу.Отдышка после боя требует уединения с природой, таковым видется отдых вне рыцарских лат и гула стальных звонов, а Камиширо желает ознакомить сердечного человека с обрядом.Подушкой вдали от дома служила каменная плита, сырая почва, укрытая изумрудными травинками, намокшие доски — всё не шло в малейшее сравнение с шерстяной буркой чернокнижника. Покамест войлокняное изделие в солнечных глазах рыцаря было самой мягкой подушкой под голову.Макушка покоилась на сложенной ткани, отделенная владельцем, будто частица его тела.Изнеможённму Тенме ведь выделили для дневного сна накидку, а он уже открыл очи, внемлющие сумеречному пейзажу.Родная душа, чья сгорбленная спина осталась укрыта тонкой льняной рубашкой, будто не гулял в воздухе холодок с вечера, не заметила и пробуждения воина.В тонких руках тот сдерживал рубиновый огонёк света, не давая пропасть или разрастись.Тенма вернул вещь её хозяину, опоясав чужие костлявые плечи нагретым плащом.Слышится слабое хихиканье. — Чем ты занят? — сонным охриплым голосом вопрошает Белый солдат. В ответ улыбка и протяжный молчаливый взгляд. — Это подарок Цукасе-куну, чтобы он мог найти своего заклятого врага всегда-всегда, — в руках растворяется алым языком огня последняя искра и лишь Луна указывает друг на друга. — Я и так не сомневаюсь в Его Чести, ставшей защитникиком империи. Они сложены как Инь и Ян, наблюдая друг друга с расстояния нескольких футов.Не видя лица друг друга, но всё продолжают болтать о всяком, о глупом: алкоголе, поборах, полку, волшебных камнях, анекдотах с таверны, унылых людских нравах и сиянии кольчуг мечника.Слова.Такие тёплые и ласковые слова лились, точно чарку сладким вином наполняют.Нет времени.Нет войн.Нет бед.Они уже сознались сами себе, так и не озвучив без того понятные чувства друг друга. Тот прощальный фитиль красного цвета исчез в руках, более не появяясь, но осев лишь в душе, спрятав заклятием все тело.Алхимик свершил ритуал над собою, ставшим последним его успехом при жизни. Тенма смотрит прямо на неё.Такая же мертвенная, как и всегда.Хочется рассказать, поведать что-то о жизни здешней, да слова не лезут, застряли в горле.Патриарх разрешил забрать лишь частичку, и бывший рыцарь выбрал голову.Хуже не станет ни ему, ни священнослужителям.Первый потерял все, лишившись только одного — вечного соперника.Вторые же отдали всё добровольно, став заложниками рабства божьего. Вот завершился долгий вечер после службы и пения в смешанном хоре.Цукаса срывает робу, бросая её в в мятом виде на серые простыни.На столике красуется возлюбленный.Его лик уже испытал на себе косметику, бинты, кинжал и глину, но ничего так и не восстановило прежний вид мага.Дослужившийся до звания иерея сам не понял, как пришёл к этому рангу.Он не приследовал цели, очевидно, что лишь Святой отец имеет на него планы.Иначе, кто если не он? Усталость преследует всюду, словно грех, прикованный цепями к оболочке Тенмы.От него не отвязаться, не молитвой приласкать, не убежать в глухую степь.Яркий и бойкий взгляд сменяет потускневшее злато, истравтившее свою яркость.Истлел ястребиный взор, ставший притупившейся курицей без крыльев.Нет счастья среди блестящих напускным светом куполов, бесед о далёком Всевышнем и радостных похвалах многопочтенного, но осточертевшего наставника.Его слова все более связаны нитью не подчинённых одного Господа, а одинокого мужчины, что нашёл бедняжку, которую можно прибрать себе. Эти исповеди лицом к лицу не дают даже шанса на искупление.Не ставят ноги Тенмы на ступень исправления и улучшения души. Всё бестолку.Даже текст на всех молитвах одинаковый, он зазубрил его, выучил, что можно хоть грибу дать отпущение его тяжких.Иерей сам как остался протыкающим забытам мечом на поле боя, так и влачил свой след этого кредо.Одинокий, чуждый, лишний, вычурный.Не к лицу он иконам и крестам. Лишь единственная отрада помимо дерева без листьев — старая поляна, оставшаяся пустой и нетронутой.Рвалась на свободу вольнолюбивая птица внутри прошлого рыцаря.Только ей подрезали крылья с хвостом, заключив в душащий график храма.Подъем — молитва, работа — молитва, отдых — молитва, отбой — молитва.Голова вскружилась, позабыв другие слова вне священных писаний.Но с первым повышением приходит и первая неосторожность главного.Кайто возжелал лично отпраздновать такое событие, изъявив исполнение желания.Лишь то самое слово "лес" напомнило о глуповатой улыбке, о бледных и дрожащих кистях, о длинных словах и всяческой болтовне.Можно ли просить большего?Человека красит скромность, а уединение с природой ничуть не хуже. Старый-добрый луг.Никого нет, никогда и не будет.Каса не чувствует абсолютно ничего.Биение собственного сердца играет не у него в груди, а будто шумом в несколько миль отдаётся.Зелень и краса тайного места свидания сгорела вместе с половинкой сердца.Ручей неподалёку вовсе не волшебный и не чарующий, а обычный и грязный поток воды.Сорняки заросли, землю разорвать корнями стараясь, точно поглотить цветки желая.Самое колющее и терзающее сотней игол — он один.Даже с врагом этот уголок света окажется милее, теплее, чем встреченный холодным плевком. Лишь одно неизменно, а именно желание вздремнуть, отдать земные заботы и встретиться с царством снов.Каким же твёрдым кажется пол под ногами без одеяний колдуна.Приятное удивление сопровождает отход в мир Морфея — долгожданное избавление от одной и той же картины: пылающего тела влюблённого.Сколько не читай и не посылай Творцу речей, так всё по-прежнему из мыслей не исчезнет образ милого, скованного людской злобой и ненавистью.Он оказался отвергнут любовью и объявил войну всему миру, дав выиграть лишь одинокой Лилии, что насадила с чужого позволения на свой меч вновь трепещущее сердце. Разум затуманился пеплом, оставленным на казне алого урагана, а покой потерялся с последним опавшим листком на дереве.Наконец он освобождается от цепей земных, от речей слабовольных священников, прожужжавших все уши скверным церковным пением, от вечного душевного мора.Сами собою закрываются уставшие очи, заставляя выбившуюся из клетки птицу лечь на пол. Над ухом звучит сладкий голос, такой же мурлыкающий и беззаботный, как всегда, почти забытый и оставшийся в груди печальной трелью, следом на закоулках людской памяти.Нет и нужды называть имя, пытаться одеть в мыслях образ, он сам явится без лишних слов, все по-прежнему отчаявшийся, отдаленный и чарующий собою колдун, чья речь плелась в стихи будто по собственному желанию, словно ей дотошно являться обыденной, серой, как у толпы.Даже она была как бы отдельно от Камиширо, дополняя его, едва ли живая, умеющая существовать отдельно.Все детали в нём как маленький механизм, растущий вне целостной системы.Тенма продолжает верить: это лишь сон, никто его не назовёт "Цукаса-кун" вновь, никто не всколыхнет так нежно пару прядей, никто не станет щекотать звуками и замученными стонами от людских затей и богословных тем.Не любил Руи искреннюю веру.Лживую тоже не любил.Свыкся видеть кишащий город муравейником, набатом забитым букашками, что так и гоняются все друг за дружкой.А сам не хотел быть затоптан лапками копошищильков, сторонясь полчищ работяг. Лицо ласкает тёплый шарм то ли от солнца, то ли от ветра, то ли от горящих листиков в костре.По открытию зеркал души Цукаса осознал: все идеи промахнулись, как и он.Призрачный покрой, точно из книжного романа, окружал все тело почившего любовника, у лица и вещей пропал цвет, лишь слабый лавандовый отличал его от стёклышка.По фантому блуждали огоньки: небольшие высунутые язычки очага горения. Цукаса трёт кулаком оба глаза, не веря им, не веря и себе.Тот явно спал, а происходящее ему чудилось, принимая облик мёртвого Камиширо.В оцепенении бывший рыцарь не находил слов, лишь бессильно глядел на лик перед собой, не поднимая головы.А тот лишь улыбался, касаясь фантомной кистью холодной щеки. — Ты так крепко спал, Цукаса-кун, мне не хотелось тебя будить, — как ни в чем не бывало отвечает маг. Нижняя губа расходится с верхней, а язык стремится ответить, выразить испуг и удивление и без того видные.Тело бросает в дрожь при виде сохранившейся кожи, целого лица даже без единой царапинки или шрамика.Иерей словно изранил себя полностью, не опуская или поднимая руки, чтобы ухватиться.Когда же ему, наконец, удалось пошевелить плечом, тот первым делом поспешил дотронуться, коснуться, потрогать потерянное.Стоило почти ухватиться кончиком ногтя, как тут же маг растворился в воздухе, исчезая с виду.Напоследок раздался звонким шепотом пригласительный и добродушный тон: — Я буду ждать тебя вновь на нашем месте. Тенма вскоре оказался на пороге церкви.Бывшая Белая Лилия не спешила возводить молитвы за покаяние, делить свое счастье, а может и горе, с обывателями куполов.Он не видел себя больным или нуждающимся в помощи, ему хотелось потерянной любви — вот все доводы, проделанные ради итога.Он верил в то, что не потерял рассудок, не собирался и слушать, если ему внутренний голос станет твердить обратное. Пускай сам патриарх отрицать будет явное, но не Цукаса откажется от своих слов, вернее они первее от него!Кругами шли шаги по комнате, напоминая хоровод вокруг столика с головой, что сразу по возвращению принялись ласкать поцелуями.Никогда так трепетно и нервно эти уста не проходились по плоскому лбу, тонким щекам, песочным векам, обугленному черепу и костлявому носу.Цукаса кружился в объятиях с ним, точно проснулся дух романтики, а в душе запели новой мелодией птицы, закружились в воздухе опадающие лепестки вишни, а аромат терпких чувств заполонил всё пространство комнаты. Теперь, когда он пел в хоре, запинался на местах, где прежде всегда выбирал правильный тон, никогда не фальшивил неверной нотой.Невзначай улыбался сёстрам-настоятельницам, когда смотрел в стенку и мечтательно думал о том, как на её месте появится фантом, отчего сразу же ловил косящиеся взгляды женщин.Во время службы несколько раз успел обжечься об кандило, оставив свежие багровые пятна.Молитвы то тараторил, то сам сбивался на моменте ответственном.Со стороны это заслуживает лишь печальных вздохов наставника и покачиваний головы, как знак чуждого беспокойства.Едва ли того пугало это, но не на шутку смутило. Подумать только — может он и не жив, но и не совсем мёртв!Теперь в сердце не восстановилась прежняя искра, но появилась новая ветка этих чувств, словно Феникс родившийся из пепла своего праподителя.В груди снова бьётся сердце, а между миром мёртвых и живых построен мост благодаря алхимику и его заклинаниям, связавшим души навеки. Отныне началась погоня за любой возможностью встретиться вновь, да как же?Повышение ему только недавно дали, а покинуть церковь вновь едва ли удастся.Хотелось порвать томик Евангелие в руках, когда осознал, что встречаться как и при жизни едва выйдет.Да и неужто дух будет всегда с ним, ожидая как на цепи, на одном месте?Разве магу не хочется доли вольности, как он и завещал?Цукаса же не глупил более, ведь святой отец заинтересовался им, стоило ещё более халтурить на молитвах.Опять одно и то же: глупые исповеди, что не давали плодов.Они словно услада не тому, кого пытаются излечить, а самому Кайто, ищущему свою прелесть в чужих излияниях. На сей раз Тенма не говорил правду, лишь не договаривал.Почему с ним происходит это?Что же за чувство такое рассеивающее?Он отмахивался как мог, ведь раскаиваться о своём видении — прямая дорога в мир надзирания и еще более строго опекающего взгляда в свою сторону.Проболтайся хоть слово, так советник потребует всех деталей, каждой поведать ему надобно, дабы знать, какое лекарство искать от лукавого.Верующие люди действительно с ним в разных тарелках живут.Молчание гарантирует ровно пол успеха, точно также как и пол поражения. Как и стоило ожидать: из монаха тот стал попечительницей, что стерегла каждый шажок юного Тенмы.Сколько не проси святого отца об обратном, так ему и в радость такая забота о ближнем, будто нет иных дел.Обед у них всегда на соседних лавках в одно время.Отныне будят не утренние петухи, а стук в дверь от патриарха с чуть не поющим призывом проснуться и отправиться на утреннюю молитву.Правда, чтобы излечить все недуги наверняка, тот молился уже два раза по утру.Первый — наедине с наставником, так им никто не мешает, мысли чистые и никто не отвлечет.Цукаса с Кайто могут сосредоточиться лишь друг на друге, полностью отдавая себя общему господу.Однажды старший попробовал скрестись ладони в молитвенном жесте, но не как обычные прихожане.На сей раз он сплёл пальцы с бывшей Лилией, что та аж невольно дрогнулась, а на подобное действие ответили смешком, но не стали прекращать близость. После такого великодушного акта Цукаса устремился после молитвы омывать руки святой водой.И так каждое утро.Засыпает под скрип двери, закрываемую наставником, просыпается под такой же, весь день подле него, дабы не случилось конфуза или очередной "лажи".Поэтому из свободного у него лишь ночь, причём ещё меньше часов, чем раньше из-за двойной молитвы.Тот едва не забыл о встрече с Руи из-за плотного графика, в котором можно было написать синей краской лишь одно слово: Кайто.Даже пропали единственные шансы на следующую встречу.Только успеваешь привыкнуть к одному темпу, как тут же его повышают и ты оказываешься бабочкой в мире пчёлок. Пришлось ещё ждать, возможно уже прошло более двух месяцев до крупного религиозного празднества.Все суетились до последнего дьякона, не находя себе места.Один лишь Тенма, оставшийся иереем, в момент глубочайшей занятости всех и каждого успевает поспешно покинуть храм.Конечно, за эти месяцы его чувства едва не притупились, но все черты перешли, когда бог знает куда дели её!Такого бесчинства он точно прощать не собирался, будь то наставник или его приближенные.Единтсвенное напоминание о самом дорогом, о самом милои лишь взяли и отобрали из его же комнаты.Разрешение брать любую часть Камиширо было уже пустым звуком, ничем более, кроме нежеланного внимания от советника. Никто не смотрел, отвлекшись от ближних, занявшись собою, а он успел и покинуть стены святого места, оставшись лишь напоминанием. На сей раз фантом встречает честно, без утаек и исчезновений посреди разгара бесед.Отныне Тенма обещается стать аккуратнее в делах с такого вида разделением любви как два мира.Трогать — строго запрещено, раз он плавится снегом на пожаре.Посему чувства тот сдержит в хлипких ручонках, некогда державших в одной ладони рукоять стального клинка, а теперь не тяжелее ладана.Взгляду предстаёт прежняя улыбка, такая же умиротворенная и желанная как прежде.Дрожащие кулаки крепче сжимают подол робы, не давая себе сорваться с одеяний на бедного духа.Они осторожничают, будто вновь знакомятся. Тенма все никак не может разгадать искажение в своём милои маге: потеря шрамов и отголосков неудачных заклинаний, оставивших след на своём лице.Да и не это сейчас важно, а время, долгожданное и потерянное, за те несколько месяцев с гибели колдуна оно давалось веками, тысячелетиями, нескончаемой пыткой без плана побега.Бывшая Лилия жадно хваталась за образ, не сводя взора с одежд, надетых тогда в последний раз.Не отводил глаз он. Сначала срывается робкая, едва слышная фраза — предвестница беседы.Тенма опасается спугнуть свой "огонёк", разжечь в нем страх к себе.Он сбрасывает робу, вовсе не задумываясь о ней более.Та падает свободным направлением к земле.Руи не терпел и не потерпит религии, как и его бывалый рыцарь.Ярко светит солнце, а его лучи играют на волосах фантома и смертного.Они вновь пытаются узнать друг друга по-новой, разделенные миром жестокой толпы и загробного рая.Потом второй цепляется за слово и сам вытягивает уже из любимого.Руи и Цукаса никогда не вели столь выбивающей из колеи беседы.Пускай все подождёт, пускай Кайто будет волноваться, пускай сестры его упрекнут, пускай они все упьются собственными мыслями о потерянном иерее. Время уже переваливает за полночь, едва ли можно назвать живого живым после столь долгого разговора.Они не хотят прощаться, Цукаса не желает вновь отпускать кого уже пришлось навек потерять. — Я не уйду от тебя, — твёрдым тоном заявляет бывший воин. С чужих уст слышен смешок, короткий и полушутливый. — Ты, главное, приходи, в следующий раз мы с тобой покинем мир живых — нам нет здесь места. Его строки замирают запыленном церковью сердцем.Он вновь не находит ответа, устремляя глаза в пол, когда вновь поднимает, то подле себя лишь пустота.Срывается обречённый вздох, а ноги уставше волочатся в сторону города. Вот старая комнатушка, прежние книжные полки и недостающий элемент.Он уже вымотан, не замечая за собой чужого ревностно жестокого взгляда.Настоятель не будет так сладко спать уже, когда его самый любимый раб божий затерян вне поле зрения.Без сил и без озарения он уходит в царство снов, оставляя бедного религиозного советника наедине с пожирающими мыслями.Они оба готовятся, но каждый к своему.Тенма — бежать, Кайто — не допустить этого. Ещё даже не наступила первая утренняя молитва, а его след простыл.Он ушёл молча, без слов и без объяснений, он шёл на собственную тропу вечного счастья.Приятный ветер ласкал ночные покровы, охлаждая страхи и предрассудки.Он стал птицей, обрезавшей себе крылья, отныне он убьётся о клетку ради свободы, дарованной лично.Если его жизнь это однотипные текста, жуткий советник и никакой свободы или чести, такая жизнь не нужна ему и во век.Он привык быть вольным, отдавая себя делу мужества и достоинства.Раньше он действительно любил и почитал священнослужителей, но теперь же сбегает, готовясь совершить самый тяжкий грех. Встречает вновь его любовь.Он приходит в нужное место, а его ожидают.Как это ласкает душу.Он сбрасывает оковы, а Руи помогает, именно этого желает для того, ради кого пылал.Развязывается игриво-беззаботная беседа, они шутят, играют на словах, будто весело проводят последние минуты в этом аду.Тенма и не заметил ничего, не заметив никого, оцепенев, услышав пробирающий до дрожжи спокойный и жуткий голос.Кровь стынет в жилах от единого упоминания. — С кем ты разговаривашь, Цукаса? — у бывшего иерея дёргается глаз от едкой заботы. — С Руи, конечно же, — не медля отрезает бывшая Лилия. Глаза Кайто отдают не полуночным блеском волн, а настоящим зверским льдом, уносящим с собою жизни.Впервые полу-улыбка бросает его в оцепенение. — Разве ты не отпустил его?Он ведь убит давным-давно. Цукаса мотает головой, не правда, это всё ложь, обман, пустые слова. – Он всегда был со мною, а я буду с ним. Бывалое рыцарство хранится в голове даже перед одним из фаворитов Её Высочества.Мертвенное спокойствие чужого лица не даёт ему право дрогнуть и опустить голову. — Он негодяй последний, которого пришлось убрать церкви во народа и во благо Белой Лилии.Разве ты не рад быть с тем, кто искренне тебя любит?Кто не отдается грязи и мерзким ритуалам как какой-то чернокнижник.Неужто тебе и правда милее эта блажь, чем весь белый свет? В горле нарастает ком, скапливающий в себе самые страшные чувства.Когда величественное молчание утвердилось со стороны советника, то эту помпею прерывает бывший рыцарь. — Вы не понимаете! Кайто продолжительно вздыхает, беря чужую ладонь в свою руку. — Пойдём, нечего прохлаждаться в глуши. Взгляд вспыхивает буйством отрицания, неприятия такой судьбы.Не этого он желал себе и Руи, чтобы оказаться порознь.Тенма выдергивает руку, что держали не крепка, словно вели ребёнка домой.Протест оказался не тем, чего желал патриарх. — Я останусь с Руи, уйду только к нему. Наставник щурит по-хищному взгляд, застыв на месте.Они лишь глядят друг другу в глаза, не сводя и на миг очей.Кайто делает шаг, второй, затем третий.Их с Цукасой отделяет так немногое.Внезапно он прижимается к своему ученику, принимая того в терпкие объятия.Сраженный удивлением, тот не нашёлся что ответить. — Почему ты так со мной поступаешь?Неужели новая жизнь тебе так ненавистна, что ты готов уйти даже на тот свет? — младший опешил, не находя слов. — Даже позволив выжечь этот яд, ты все равно отравляешь себя. Как жаль, что бывший иерей не рад стараниям наставника.Эти слова будто подлинный кинжал вонзились в его тело.Перед тем как оттолкнуть наставника, Цукаса хватается за золотой крест с острыми концами на груди.Он по горло сыт, по горло устал и накормлен лживостью и поклонением себе со стороны советника.Как он смеет так отзываться о Руи?Как он смеет так отзываться о нем?Прекратив акт объятий, тот заносит уже кровоточащую руку с сорванным атрибутом над головой.Не успевает он и услышать последние слова патриарха, вонзив острие прямо в собственную голову. Было ли это действительно заклятие Руи?Может наставник вовсе не фарисей, а по-настоящему болен здесь Цукаса?Он уже не узнает.