Человек в чёрном

      Я много раз бывал здесь. Маленьким и большим, в кругу незнакомых мне лиц и совсем одиноким. Я помню все моменты, связанные с этим местом, они чётко засели в моей голове, словно нескончаемый сон, который перематывали каждый раз в начало. Цвета тут всегда были тëмные. Никакого счастья, никакой радости, только лишь всепоглощающая тишина (иногда с ней за компанию приходил дождь, и мне казалось, что сама погода оплакивала это место).       Я часто замечал здесь ворон. Они летали и громко каркали, изредка останавливались, восседая на сухих ветках немногочисленных деревьев.       Я всегда помнил, что ветер там был холодный, словно мëртвый. Он часто пробирал до костей, заставляя всë тело содрогаться от его ледяных порывов.       Иногда мне страшно думать о том, что я могу забыть. Забыть и больше никогда не вспомнить дорогу сюда, больше никогда не окунуться с головой в то, что опустошало меня с каждым разом, хотя куда уже больше.       Мне часто становилось одиноко. Среди многочисленных людей, что окружали меня, это чувство никогда не покидало разум, оставляя липкое, неприятное ощущение. Я не знал этих людей, хотя возможно и когда-то был с ними знаком. Но находясь тут, я не чувствовал себя брошенной игрушкой в их руках. Это место видело меня любым, счастливо улыбающимся и горько плачущим. Хотя плачу я чаще, чем улыбаюсь.       Сырая земля неприятно липла к ботинкам, а толстый слой пыли оставался на перчатках. Они спасали от прохладного ветра, не давая замёрзнуть окончательно.       Я часто видел ребёнка во сне. Он звонким голоском кричал что-то, но, что именно мне не удалось разобрать. Он приходил ко мне почти каждую ночь. Долго сидел у небольшого озера, кидал камешки, из-за чего на водной глади появлялись замысловатые круги, да и лепетал что-то себе под нос. Только под вечер его забирал человек в черном, и они в глухом молчании покидали озеро. В их глазах стояла печаль — мне она не нравилась, но и помочь я им ни чем не мог. Их силуэты постепенно окрашивалась в тëмные цвета. С каждым сном всë больше, а мне искренне становилось их жаль.       Цветные краски обрывками продолжали преследовать меня. Вон красный зонтик у девочки, что под руку шла с матерью. Они обе плакали, только по-разному. Девочка надрывно, громко, оглушительно, а мать тихо всхлипывала, потирая свои красные глаза, словно пыталась успокоиться. От их слëз мне становилось тошно. Чуть дальше стоял мужчина с ярко окрашенными волосами. Он закуривал уже пятую сигарету, его взгляд был опущен, а одна рука спрятана в карман, кажется, он задумался, и, думалось мне, мысли его не самые лучшие.       Ещё одним ярким пятном в моей жизни были лилии. Я их никогда не любил. Но люди часто приносили их сюда, вызывая у меня всё большее отвращение.       " Твоя матушка любила их… "       От услышанной фразы неприятно ныло сердце, что-то всколыхнулось в моей памяти, что-то, что было очень давно. Я тоже приносил сюда цветы. Среди мрачных, серых плит, они были лучиками солнца. Что не согревали и не давали новое начало. Приходя в это место грудь неприятно сжималась, а в глазах щипало. Но как бы я не напрягал память, так и не смог вспомнить, кто именно вызывал у меня такие чувства.       Я много раз задумывался над фразой, гласящей о том, что мозг стирал самые болезненные воспоминания. Может, поэтому я ничего не помню? Но люди, чьи изображения я видел перед собой, не казались мне плохими. Один знакомый старичок много рассказывал о них, на его лице всегда была улыбка, но в глазах стояла печаль, стоило ему лишь посмотреть на меня.       Я никогда не понимал его, но больше всего понять мне не удалось себя самого. Словно недостающие, самые важные, кусочки пазла никак не хотели складываться. От этого голова начинала болеть ещё сильнее.       Она начинала болеть и от многочисленных жалостливых взглядов, которые люди посылали мне. Я никогда не любил их, ведь не знал даже причины такого отношения к себе.       Я каждый раз боялся прикасаться к лепесткам лилии, словно они могут обжечь или развалиться. Цветы, мне так казалось, были единственным способом что-то вспомнить, единственным способом связать меня с этими людьми.       Но каждый раз всë было тщетно.       Дождик постепенно усиливался. Одежда и волосы намокли, отчего они неприятно прилипали к телу. Со временем люди расходились, не было больше тех ярких пятнышек, что хоть как-то разбавляли это место. Остались лишь жёлтые цветы, что в скором времени просто не выжили бы под натиском природной стихии.       Погаснет ещë одно солнце.       — Простите… Я так и не смог вас вспомнить.       Голос был надломлен и чуть хрипел, а на сердце кошки скребли. Но сказать всë равно больше нечего. Всë то время, всё обдуманные слова и фразы, что больше бы походили на утешение самого себя, уже были не к чему. Их слушатели давно ушли. Отправились в мир ярких красок, радости и покоя. В мир, где нет места печали и ненужным извинениям.       Но, несмотря на это мне всегда нравилась тишина. В ней легче было окунуться в себя. Она помогала мне в моём одиночестве, укрывала пледом, обозначая тем самым своë немое присутствие. От этой фантомной заботы становилось легче.       Но сейчас, мне хотелось бы, чтобы тишина закончилась, чтобы я снова услышал тот детский звонкий голосок, чтобы вспомнил и чтобы непонятные чувства пропали…       — Хва, ты снова тут.       Дождик больше не касался макушки, и голос раздался совсем рядом. Я заметил жёлтый зонтик над своей головой. Он был ярким. Таким же ярким, как и его владелец передо мной. Его я помню, старые воспоминания казались совсем свежими, хоть и появлялись обрывками. По ним улыбка юноши всегда была тёплой, словно летнее солнце. Но мне казалось, что он никак не сочетался с этим местом. С хмурым, холодным кладбищем, с гнетущей тишиной.       Но это ничуть не смущало его. Даже сейчас он улыбался, словно нашëл что-то ценное, и мне казалось, что я увидел новое яркое пятнышко.       — Так и знал, что найду тебя здесь. Ты ведь всегда приходишь сюда, каждое седьмое число месяца, — зачем-то объясняет он. Может, думает, что я забыл? Хотя такое, скорее всего, возможно, но почему-то именно это я помню.       — Джун, я помню.       Юноша смущённо трёт шею.       — Знал бы ты, как Уён перепугался, когда ты пропал. Он чуть всех на уши не поднял.       — Я помню. Такое случалось каждый раз, если я уходил никого не предупредив.       — О, здорово. Кажется, ты идёшь на поправку, — на лице расцветает широкая улыбка. — Тогда, что ты хотел узнать?       Он отвёл взгляд, я видел, как он волновался, но затем, пересилив себя, снова вернул его ко мне.       -Кто они, эти люди? — тихо спросил я, возвращая свой взгляд к изображениям.       — Они твои родители, Сонхва.       Я почувствовал, как Хонджун подошёл совсем близко, так, что наши плечи почти соприкасались. Он осторожно положил небольшой букет около моего, и всё с той же улыбкой посмотрел на могилы.       — Ты расскажешь мне о них?       — Конечно, всë что пожелаешь. — Он снова посмотрел на меня.       Голос Хонджуна был медленным и мелодичным. Рядом с ним меня не покидало чувство радости за то, что тишина не заполняла собой всë вокруг. В глазах юноши не было той самой жалости, которую я ненавидел, была лишь любовь и забота, словно оберегали самое дорогое сокровище.       И тогда я понял, что этот человек был самым ярким пятном в моей жизни, которое я уже точно не забуду.       Лепестки лилии утонули в солнечных лучах.