Так я перешел черту?

Быть учителем, вообще, работа и без того неблагодарная, но в особенности — летом. Когда за окном зеленые деревья, играющие на поверхности окон солнечные лучи, трава так мягко колышется на ветру: разве в такое время можно думать об уроках? Мадара знал это как никто другой. И сейчас, рассказывая детишкам историю римской империи, он понимал, что слушает его в лучшем случае парочка отличников. Остальные смотрят в это чудесное окно, где лето, где игры и веселье, где тепло и хорошее настроение. Всяко лучше, чем слушать, как римский император сжег полстраны ради странной шутки. — Ну, урок окончен. Задал бы вам чего на лето, да вы ведь этого все равно не сделаете. Проваливайте, мелкота. Все под радостные визги выбежали прочь, с такой скоростью, что даже смерч на его фоне показался бы лишь детской игрушкой. Мадара невольно улыбнулся. Что-то было в детской радости, такой легкой и простой, что не могло не умилять его — давно зачерствевшего взрослого. И тут он заметил, что один парнишка все еще сидит в кабинете. Обито собрал в рюкзак вещи и не спускал глаз с учителя. Мадара несколько смутился столь… пристальному вниманию, но уточнил: — Все в порядке, Обито? Обито встал из-за парты, закинул на плечо сумку и, подойдя к Мадаре, спросил: — Учитель. Мы ведь с вами друзья, так? Мадара кивнул, в его глазах на миг блеснула гордость: не каждому учителю ученик может такое сказать. — Вы можете помочь советом? — Конечно, Обито. Спрашивай. Обито немного покачался на месте, будто раздумывая, что бы сказать. Замычал и наконец произнес: — Мне нравится один человек. И я не знаю. Не знаю, как себя вести с ни… С этим человеком. Мадара сел в кресло, сложил ладони вместе и приложил их к губам. Вообще-то отношений у него никогда не было, да и влюбленности свои он едва помнит. Слишком много времени он тратил на младших братьев и их нужды, чтобы найти хоть немного на личную жизнь. Но раз ученик спросил, нужно же выдать хоть что-то: — Попробуй дать понять ей, что она для тебя особенная? Замечай мелкие изменения во внешности, уделяй время, говори, что она для тебя значит. Мне кажется, это хороший подход. Обито задумчиво кивнул. После чего сказал: — Я бы хотел записаться к вам на дополнительные уроки. Мадара приподнял бровь: — С каких пор ты проявляешь интерес к истории? Обито пожал плечами. — Просто ваши уроки для меня особенные. Он сказал это и направился к выходу. У дверного прохода он развернулся, оценивающим взглядом осмотрел Мадару, и добавил: — У вас сегодня… красивые волосы. И вышел за дверь. Мадара какое-то время смотрел ему вслед, только и думая: что это, черт возьми, такое было? Всю следующую неделю Обито приходил на уроки Мадары. Он один. Всех остальных разобрали учителя, чьи направления казались более «перспективными». Но с Обито было хорошо. Они говорили не только об истории: об учителях, об учениках, иногда о совсем личном, шутили, смеялись, делились любимыми фильмами. Для Мадары это было чем-то новым: так открыто общаться с кем-то, кто не является его младшим братом. Был, конечно, еще один человек, но об этом он предпочитал забыть. Но в один из дней их идиллию прервали. Мадара стоял, опираясь о доску и рассказывал Обито о Гладиаторе — его любимом фильме — как вдруг в кабинет вошел директор. Он осмотрел привычно хмурым и недовольным взглядом сначала мальчишку, а потом и Мадару. — Вы этим занимаетесь на дополнительных занятиях? Его голос звучал даже не грубо, скорее презрительно, с такой легкой усмешкой, будто он давно надеялся поймать Мадару на чем-то подобном. Но тот лишь пожал плечами: — Мы обсуждаем историческую картину, Тобирама. Обсуждали, пока ты не ворвался. Тобирама сложил руки на груди. — Я бы с радостью послушал. Мадара покачал головой, устало вздохнув: — Если старший брат опять отказался выслушивать твое нытье, не нужно срывать гнев на мне. Иди и занимайся своей работой. Тобирама хотел было что-то сказать, но тут же закрыл рот и вышел из кабинета, при этом добавив: — Ты на волоске, Мадара. Я предупредил. Он вышел, Обито вопросительно посмотрел на Мадару. Тот подошел к двери, убедился что Тобирама действительно ушел, прикрыл ее и, подойдя к Обито, сказал: — Этот идиот каждый месяц приходит ко мне с «проверкой». Обито презрительно фыркнул. — Лучше бы прическу свою проверил, там наверняка вши завелись. Мадара тихо усмехнулся, еще раз посмотрел на дверь, схватил ближайший стул и сел напротив Обито. — Вообще-то, — сказал он тише — пару лет назад на должность директора должны были взять меня. Обито удивленно раскрыл глаза, показал пальцем на Мадару: — Тебя? Тот кивнул. — Бывший директор обещал, что поставит меня за успехи и общую успеваемость моего класса. Но что-то пошло не так, и вот, здесь сидит его брат. Обито расстроенно улегся на парту. — Ну и несправедливость. Как могли такого. Он же просто мудила, постоянно до всех придирается, а подхалимов не наказывает. Мадаре, как учителю, следовало бы отчитать Обито за подобные слова, но в сердцах он был согласен, что Хаширам… Тобирама, редкостный мудак. Так шло время и Мадара начал чувствовать странное напряжение между ним и Обито. Будто в словах и действиях появилось что-то такое, доселе неведомое, что заставляло его сердце вздрагивать, а руки потеть. И это ведь точно не то, о чем Мадара думает. Не может быть им. Но вот как-то раз, они снова сидели друг напротив друга, Мадара рассказывал о развале империи, и в какой-то момент случайно положил свою ладонь на ладонь Обито. И сразу же одернул. Обито приподнял бровь: — Что-то не так, учитель? Мадара потер руку. — Да. Все нормально. Просто. Обито, я просто сам не свой в последнее время. Тогда Обито, уже требовательно, сказал: — Тогда верните руку обратно. Мадара не нашелся что сказать, кроме звучного «Э?». — Положите ладонь на мою. Это не страшно. Мадара посмотрел на входную дверь кабинета, на окно, в которое так хотелось сейчас выпрыгнуть, и сглотнул. — Обито. Я не хочу переходить черту. Все-таки, я учитель. Обито пожал плечами: — А я всего лишь травмированный ребенок, который так проявляет симпатию. Никто не переходит границы, учитель. Мадара поджал губы. — Ты… Уверен? Обито смерил его твердым взглядом. Мадара потянул руку к ладони Обито, чувствуя как сердце бьется все быстрее и быстрее, наконец почувствовал чужое тепло, такое манящее и нужное, и наконец коснулся кожи. И все завертелось. Все пропало. Месяц бежал за месяцем, время перестало что-то значить, Тобирама со своими нудными проверками вообще сравнялся с земляным червем: почти все плохое потеряло свое влияние. И очнулся Мадара только в постели с учеником, и был у него один единственный вопрос: — Как думаешь, я еще не перешел черту? Обито, сложив чужую руку у себя на груди, ответил: — Нет. Спи дальше.