Отзвук всесильной любви

      Амен брёл по незнакомым улицам и совершенно не помнил, как здесь оказался. Солнце уже скрылось за горизонтом, и, словно повинуясь ему, всё вокруг как бы тоже застыло, в объятиях мрака засыпая глубоким сном. Ни души ему не встречалось; в окнах не горел свет; Амен был абсолютно один. Взор цеплялся за всё подряд, в надежде заметить что-то живое; охотничий слух обострился, и в жутком безмолвии и бездвижье послышался чей-то торопливый шаг. Поворот головы; Амен напрягся, соображая, где идёт человек, и быстрой, тяжёлой поступью устремился на звук. Он спешил, подгоняемый неясным предчувствием, смутной тревогой, что с этим местом что-то не так.       Перед ним ковыляла девушка; он увидел её со спины, как она, будто отягощённая ношей, страдая, идёт к двери. Что-то в её походке показалось знакомым, хотя целиком была спрятана тканью одежд; она исчезла в маленькой хижине, и Амен подбежал следом к порогу. Попытался безуспешно войти — дверь не поддавалась ему; постучал — никто не ответил, и тогда он позвал:       — Немедленно открывай. Приказ верховного эпистата.       Послышался звук, как если бы что-то упало, и спустя долгие мгновения тишины раздался дрожащий женский голос:       — Как зовут верховного эпистата?       Он не понял, зачем его имя понадобилось, но назвался, потому что почувствовал, что должен назваться, и уже собирался хорошенько надавить на дверь, как она отворилась.       Перед собой увидел Эву, бледную, словно встретила мертвеца. Она зажала ладонью рот; большие глаза ещё больше расширились, потрясённые, и сквозь пальцы просочился полустон-полувсхлип. Она прошептала:       — Это правда ты?..       Амен слегка растерялся, не ожидая такой реакции, и от неведения начинал закипать, потому что уже тот факт, что оказался ночью неизвестно где, с неисправной памятью — не предвещал ничего хорошего. Он сверлил её взглядом, и Эва, видимо, поняла, что хочет задать ей вопросы, потому, всё ещё поражённая, сделала шаг назад и пригласила войти.       Она зажгла свечу, и тусклое пламя осветило бедное убранство хижины: койка, стол с посудой и пищей и стул. В углу прятался небольшой сундук. Больше ничего не было. Амен быстро метнул взгляд к Эве и на несколько секунд потерял способность мыслить и говорить.       Она была в положении. Во тьме этого было не видно, но даже света одинокой дрожащей свечи оказалось достаточно, чтобы прикинуть срок — седьмой месяц. Амен, обескураженный, охваченный жутким оцепенением, смотрел на её живот и не находил слов, чтобы выразить беспокойство. Он ведь только сегодня её целовал? Днём, в её доме, когда Эва предложила помощь в перевязке ладони.       Эва выглядела смертельно напуганной, и Амен, прикинув в голове некоторые предположения о происходящем, так и не нашёл разумного объяснения. Он спросил:       — У меня два вопроса. Где мы, и… как вышло, что ты ждёшь ребёнка?       С тяжёлым дыханием, придерживая живот, ни живая ни мёртвая, Эва опустилась на стул; Амен остался стоять.       — Мы в Эсне. Я переехала сюда из Фив после… — она сглотнула, — после утраты полгода назад.       Её взгляд жадно бегал по Амену, неверящий и ненормальный. Амен уточнил:       — Исман погиб полгода назад?       — Три года и два месяца назад. Я переехала не после его смерти.       — После чьей же?       Её глаза наполнились слезами.       — После твоей.       Амен присел на кровать. Как мог он умереть, если сейчас перед нею живой? Полгода назад? Эва содрогалась от бесконтрольных рыданий, а потом вдруг вскочила, подбежала необыкновенно резво для женщины в положении и упала на колени у его ног, обнимая его. Амен попытался её поднять, вразумить, но голос звучал не строго, а только хрипел:       — Встань, что ты… встань сейчас же.       Эва не слушала, вцепившись в его штаны, и всё плакала, плакала… Амен мог бы отдёрнуть её силой, но она в положении — не стал бы так обращаться с женщиной, да и, видимо, по какой-то причине её сильно подкосила его погибель, потому Амен спустился на пол вслед за ней. Он держал её в своих руках, а внутри всё металось: чьего ребёнка носила? Какой мужчина её покорил?       Её истерика не заканчивалась, а у Амена оставалось ещё много вопросов, и он предпринял попытку её отвлечь:       — Твой муж когда возвращается? Разве понравится ему, что сидишь так с другим мужчиной? Успокойся.       Она подняла свои большие заплаканные глаза.       — Ты — мой муж. Был… и ребёнка я жду от тебя.       Из её нестройного и прерывистого рассказа Амен узнал, что они жили вместе три года, что погиб он, защищая её ночью от нападения четырёх человек — Эва успела сбежать, а его добили толпой. Позже она обнаружила, что беременна.       Казалось, всё в нём шипело, как на раскалённых углях. Он ещё раз оглядел покои, и заклокотало с новой силой в груди от увиденного — Эва была нищей, почти бездомной, если б не стены. Посмотрел на неё с жалостью:       — На что ты живёшь сейчас?       — Продаю глиняную посуду. Ты настоял, чтобы я сменила ремесло, после того, как…       Она подозрительно замолкла, словно испугалась.       — После того, как?..       — Как узнал, что я шезму.       Его будто огрели по голове. Амен подумал, что точно рехнулся. Была шезму, жили вместе три года, собственная кончина, ребёнок, другой город и разрыв во времени… Но всё казалось таким реальным. Он посмотрел на Эву внимательно, сжимая ей плечи — её кожа была горячей и настоящей, но и себя он ощущал живым тоже. Поэтому, когда оцепенение отступило, стал размышлять.       Человек порядка, приверженец системы, Амен всегда сходу улавливал правила игры и легко к ним приспосабливался. И если это всё не дурной сон, то новый порядок таков: он оказался в будущем, и неизвестно, сколько времени ему предстоит здесь провести. День, неделю, год, всю жизнь? Он решил не противиться воле богов, а подчиниться, чтобы как можно скорее влиться в новую среду, обзавестись связями и встать на ноги.       Его также взволновало известие, что он станет отцом. Эва привлекала его, хотя он старательно отгонял от себя её образ; в прошлом (он решил сразу называть своё время «прошлым», а будущее, где оказался сейчас — «настоящим», даже в мыслях смиряясь с этой странной ситуацией) Эва только проживала утрату Исмана, у них только-только случился первый поцелуй, а здесь — она уже принадлежала ему и носила его ребёнка.       Амен верил ей, потому что легко мог отличить правду от лжи, и был убеждён, что Эва ему не лгала. В нём ещё не проросла та глубокая привязанность, что пускает корни в самую душу людей, долго живущих вместе; в нём только расцветало влечение, страсть, нежность к ней в прошлом, но, несмотря на разницу в чувствах, он не испытывал отторжения. Раз в мире Эвы они уже миновали этот рубеж, то ему остаётся только подстроиться под законы нового дня. Ответственность, со слезами брошенная на его плечи, тоже не испугала его.       Амен поднялся и Эву потянул за собой на кровать, чтобы не застудилась. В постели было тесно вдвоём, но Эва не собиралась его отпускать, удерживая необыкновенно сильно и крепко для такой хрупкой женщины.       — Какими были эти три года?       Эва всхлипывала, рассказывая:       — Очень счастливыми. Поначалу ты был строг и холоден, но постепенно оттаял. Меня влекло к тебе с первой встречи, но я боялась… А потом… Знаешь, если бы ты объявил, что хочешь быть со мной в тот день, когда мы впервые поцеловались, я бы согласилась. Мы потеряли столько времени, любимый…       Она снова горько заплакала.       — Прости… Тебе, наверное, странно это всё выслушивать… Я вижу, что ещё не любишь меня…       Амен обнимал её, и казалось, что из-за боли в груди он не может больше дышать. Болело сердце; сожаления о ещё не случившейся собственной смерти душили его. Ему так ясно представилось, что он потерял Эву, хотя ещё не успел обрести, как и их дитя; что его лишили величайшей радости в жизни, и он твёрдо решил сделать её счастливой, а каждый день проживать, как последний.       — Я так скучала… Я столько слёз пролила… Но я должна быть сильной, я пообещала себе быть сильной ради нашего ребёнка и больше не плакать. А теперь ты здесь, и я не могу остановиться…       Изнемогая от желания утешить её и отвлечь, Амен не знал, куда себя деть. Он спрашивал снова и снова, ещё и ещё:       — Расскажи, как я с тобой обращался. Не обижал ли тебя?       — Нет, никогда. Ты любил меня, в этом я не сомневалась ни секунды.       Она прижималась всем телом, глотая слёзы и выливая на него признания:       — Я так люблю тебя, так сильно люблю… Амен, родной…       Она шептала, обращаясь уже не к нему:       — Незримый, если это сон, то я не хочу просыпаться, только не забирай его у меня…       Растроганный и ошеломлённый, Амен слушал её прерывистый голос, и словно вся тяжесть мира обрушилась на него. Он думал о несправедливости жизни, о том, что злая судьба подарила им капельку счастья и тут же отобрала. Почему кому-то дозволено видеть, как рождаются и взрослеют их дети, кому-то дозволено любоваться женой, растворяться в теплоте и любви, а кому-то это всё недоступно? Амен всегда жил, как до́лжно, как правильно, и разве этим не заслужил себе право на счастье, разве он не достоин?       Они уснули, не расцепляя объятий.       Наутро его разбудил тихий шорох какой-то возни. Амен открыл глаза и поймал взглядом занятую приготовлением пищи Эву; она в ту же секунду отложила дела и, придерживая живот, подошла так быстро, как получилось в её положении. Села на краю постели и нежно обхватила его ладонь.       — Любовь моя, мне нужно сейчас уходить…       Она должна была идти на работу, но Амен настоял, что пойдёт вместе с ней, чтобы и себе найти, чем заниматься. Ему было неловко, что Эва без обсуждения, будто так и надо, решила тянуть его на себе, его, взрослого мужчину, пусть и любимого.       В пути он придерживал её под руку, и люди вокруг них шептались, но стоило Амену посмотреть кому-то из них в глаза — тут же трусливо смолкали и отворачивались. Он привык, что приковывает взгляды своей внешностью, но если раньше из-за его устрашающей должности люди ещё как-то сдерживались, то здесь, в Эсне, где он не верховный эпистат, не слуга фараона, где его в принципе не должно существовать, — этот ажиотаж шевелил в Амене злобу. Эва ласково погладила его предплечье:       — Они просто удивлены, что меня сопровождает мужчина.       — Почему?       Эва посмотрела на него снизу вверх, как на глупенького.       — Я ведь совсем одна была… Никто мне не помогал.       И он подумал, что непременно должен помочь ей, должен обустроиться и начать зарабатывать, чтобы Эва могла отдыхать и готовиться к рождению их ребёнка. Огромный и сильный, он прекрасно подходил как для физического труда, так и для руководящей должности, но до неё ещё предстояло дослужиться, потому Амен начал с ма́лого. В тот же день его наняли рядовым стражем в подчинении местному чиновнику.       Новое ремесло было не таким высокооплачиваемым, как служба при фараоне, но уже в несколько раз превосходило жалование Эвы, поэтому с первой выплаты он купил просторную кровать в их жилище, где можно легко уместиться вдвоём, колыбель для ребёнка, ковёр, чтобы малыш не ползал по холодному каменному полу, когда подрастёт, и прочие вещи для быта.       Амен вёл себя сдержанно, но мягко, не пытаясь сохранять дистанцию или отгораживаться — новые обстоятельства сблизили их сами собой, и было бы глупостью избегать прикосновений и объятий. Но и позволить себе слишком много Амен пока не решался: хотя они и засыпали в одной постели, для него эта связь только начиналась, и он действовал соразмерно началу отношений с женщиной. Он ухаживал. Приодел, следил, чтобы не голодала, обставил хижину, чтобы Эве было приятно возвращаться домой, для себя тоже приобрёл новых одежд и достал масло. Она веселилась, когда растирала его спину:       — Все три года этим занималась.       Перед сном обнимал Эву, прижавшись к ней со спины, возбуждаясь от тесного контакта, но словно какой-то внутренний барьер не давал ему воли ей овладеть. Эва только целовала его, с каждым разом смущённее и боязливее, и Амен распознал в этом некое извинение. Наверное, ей было не до физической близости с большим животом, и она таким образом просила прощения, что не может отдаться.       Спустя месяц такой жизни, когда Амен уже прочно уверился, что остался здесь жить навсегда, Эва проснулась посреди ночи и нашла его бодрствующим. Она осторожно и ласково коснулась его груди, тихонько спросила:       — Не спишь?       — Нет.       — Тебя что-то тревожит?       Он вкратце поведал, какие мысли его занимали: хотел увеличить свой заработок и размышлял, как это устроить, чтобы обеспечить безбедную жизнь ребёнку и Эве. Она внимательно выслушала, не перебивая, а потом вдруг всхлипнула. Амен весь обратился к ней:       — Что случилось?       — Я… нет, ничего…       — Говори.       Она стыдливо замялась, не решаясь начать говорить, но, видимо, всё же тревоги её одолели, и Эва с лицом, выражающим гнетущее беспокойство, прошептала:       — Ты никогда меня не полюбишь… Я знаю, чего я могла ожидать? Сейчас я совсем не похожа на ту стройную девушку, которую ты полюбил… Должно быть, я отвратительна…       И она сильно заплакала. Увидев её отчаяние, её горькие слёзы, невыносимые страдания, которые он продолжал причинять, заблуждаясь, по ошибке и глупости решив за неё, чего Эва хочет, Амен вдруг ощутил себя последним мерзавцем. Поэтому он, отдавая себе полный отчёт, обнял её бережно и проговорил:       — Я люблю тебя, Эва. Тебя и наше дитя, нашу семью.       Амен впервые признавался кому-то в любви, и такое волнение захватило его, что руки непроизвольно задрожали. Её взгляд, сомневающийся, тревожный, измождённый тоской, но полный любви и признательности, обезоружил Амена и сделал бессильным. Он навеки с ней связан; где она — там его дом, и Амен томился потребностью излить огромные чувства, ещё никогда прежде не ощущая себя настолько взволнованным. Она виделась ему хрупкой и нуждающейся в защите, но стойкой и своенравной, и каждая её неповторимая грань находила в нём отклик. Лишь её он мог полюбить, вне всяких сомнений, что тогда — юную, непокорную и свободную, что сейчас — повзрослевшую и серьёзную, утомлённую глубокой печалью, готовящуюся стать матерью. Теперь и навсегда его сердце принадлежит этой женщине, принадлежало с первого дня. Эта мысль озарила его. Словно прозревший, Амен глядел на неё, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься со всей своей страстью.       Она первая потянулась к нему; Амен развернулся набок, чтобы быть ближе, и поцеловал, прижимая к себе. Он ещё ничего не знал о ней, ни что она любит, ни как доставить ей удовольствие, зато всё о нём знала Эва. Она прикасалась с трепетной лаской, словно не верила, что ей это позволено. Но скоро объятия, поцелуи стали жадными, собственническими, и единственный страх, который сквозил в её ревнивых движениях, был страхом его потерять. Амен не знал, каких ласк она ожидает, к каким привыкла, и потому попросил:       — Расскажи, как тебе нравится.       — Ты впервые спрашиваешь…       — Не хочу тебя разочаровать.       Он хотел порадовать Эву после страданий, что по его вине ей пришлось пережить. Амен страстно желал её, ведь для него это будет их первая близость, но считал правильным обуздать своё нетерпение, чтобы не навредить.       — Мне нравилось всё, что ты со мной делал, всегда…       Он стремительно заводился. Приподнялся на локте и, придерживая за талию, начал осыпать влажными поцелуями шею, вдыхая её аромат, чувствуя, как горяча её кожа, слушая жаркие вздохи. Эва беззастенчиво гладила его грудь и тихо постанывала; Амен ощущал, как сильно она дрожит, и просто дурел.       — Такая отзывчивая…       Она выдохнула:       — Из-за тебя…       Пальцами поддевая её сорочку, потянул наверх, чтобы снять, но Эва вдруг заупрямилась и вцепилась в юбку. Амен непонимающе посмотрел, и она, словно разбитая унижением, объяснила:       — Я большая сейчас… Тебе не понравится…       Амен хмыкнул, весь возбуждённый, и сказал тихо, почти шёпотом, склонившись к виску:       — Ты очень красивая, Эва. Хочу видеть тебя и ласкать.       Убаюканная искренними словами, она помедлила и разрешила. Амен её обнажил; Эва затихла в смущении, ожидая, что сделает дальше, а он смотрел. Для него не было разницы, что её тело стало другим, для него лишь имело значение, что перед ним — Эва, а всё остальное было не важно. Его ладонь мягко легла на живот, проскользила к талии и поднялась выше, к полной груди. Амен приблизился, слегка приподнимая рукой, раскрыл рот и провёл языком по соску. Изящные кисти тут же упали ему на спину; Эва впивалась ногтями, наверное, того не осознавая, но Амену это нравилось.       Он ласкал её грудь, аккуратно прижимая и сдавливая, пока Эва гладила его голову, вплетая в волосы тонкие пальцы. Пылкая и чувствительная, она горячо дышала, повторяя: «Да… да…», вдохновляя его и подстёгивая сильнее ласкать. Её нежный голос сладостью ложился на слух, её касания будоражили, и Амен совершенно поплыл.       Он заставлял себя быть осторожным, хотя его руки не слушались и дрожали; он отвлекался на всё подряд: зацеловывал грудь, смещался к плечам и шее, возвращался к груди, поднимался к лицу, поглаживал талию и хватался за бёдра, пока не довёл своей жадностью их обоих. От желания уже ничего не видел и не соображал.       Голодный и страстный, сползая ниже и ниже, он развёл её бёдра в жажде поцеловать, и уже почти опустился лицом, как ощутил на плечах её нежные руки и услышал жалобное:       — Стой… не надо… просто возьми…       Этого тоже стеснялась? Амен поднялся рывком, обхватил за запястья, скрестил и завёл над её головой. Следом, не позволяя ей даже задуматься, стал покрывать тонкую шею мокрыми, чувственными поцелуями — возможно, будут следы, но он продолжал целовать, почти содрогаясь от её громких стонов. В поцелуях жарко шептал:       — Ну хватит, Эва… Дай любить тебя, как мне хочется.       Высвобождая, ослабил хватку на её запястьях и вновь оказался внизу, между ног. Взял её бёдра ладонями и провёл языком по нижним губам… От удовольствия простонал; она застонала тоже, и этот восхитительный звук его свёл с ума. На языке чувствовал её вкус, насколько она влажная и горячая, и вылизывал сильно, внимательно, теряя контроль.       Толкнулся языком вглубь, где мокро и тесно, приятно и сладко, имитируя поступательные движения, желая взять Эву и так. Она громко стонала, она так дрожала; Амен хотел бы ласкать её вечно своим языком. Пальцем повыше нашёл чувствительный нерв, прижал, надавил и вот так долго мучил, пока Эва не содрогнулась в экстазе.       Амен застыл, пережидая её восторг, затем чуть отстранился от лона и начал оставлять тягучие, медленные поцелуи на внутренней стороне её бёдер, с одной стороны и с другой. Эва беззвучно вздрогнула, словно в попытке задушить слёзы, и Амен поднялся, чтобы увидеть её и утешить. Она действительно плакала. Он знал, что это не из-за горя, а от наплыва смущения и яркого счастья, но сердце всё равно сжалось при виде измученного лица. Он целовал её скулы, губы и нос, с нежностью говоря:       — Ты все три года была такой стеснительной? Красивая моя.       В темноте было не разглядеть, но Амен знал оттенок её глаз наизусть, и в этот миг их сияние ослепляло. Заплаканные и любимые, тигрового цвета, с мелкими крапинками — её глаза.       Он целовал её веки, пока не начала улыбаться, и Амен, довольный, всё ещё возбуждённый, охваченный бурным желанием, быстро разделся, отбросил штаны и сел у неё между ног. Подумал, что Эва могла устать лежать на спине, и бережно развернул её набок. Погладил её поясницу с такой лаской, что сам удивился, как много нежности в нём уместилось, и вся — для неё. Эва смотрела на него с ожиданием, и Амен не стал больше медлить, направил член к её лону и мягко толкнулся.       Они застонали одновременно; их тела стали ближе, соединяясь, и Амен плавно проник до конца. Голова закружилась; Эва так приятно сжимала его, влажная, тесная для него. Он опёрся на руку, выставляя вперёд, а второй прикоснулся к талии Эвы, нежно придерживая, и совершил движение бёдрами, толкаясь ещё.       Он следил за её лицом, как она хмурилась, считал её вздохи и стоны, растворяясь и забываясь в любви. Всякие мысли исчезли, осталась лишь Эва, эта их близость, движение тел. Он не помнил, как трогал её и что говорил, но точно с ней разговаривал, и Эва что-то шептала в ответ. Её мягкая смуглая кожа, её соблазнительные изгибы, её аромат, её голос, её прошлый образ и настоящий — всё смешалось в его сознании, и Амен двигался, безумно влюблённый — в Эву и в целый мир.       Он проникал нежно, изменяя свой ритм, ускоряясь и замедляясь, желая доставить ей удовольствие и забрать своё. Задевал бёдрами её ягодицы, придерживал их рукой, поглаживал её ногу, живот — всё, на что падал взгляд. С жадностью наблюдал, как его напряжённый член входил в мягкое лоно; ему так нравился вид, что иногда приходилось совсем прекращать движение, чтобы успокоиться и прийти в себя.       Вышел, немного подвинув её, лёг и обнял со спины, целуя лопатки и плечи, в ладони сжимая грудь. Эва запрокинула голову, и Амен напал с горячими поцелуями на её шею, рукой обхватил член и направил в неё, вмиг собой растянув. Её стоны лились беспрерывно; Амен зарылся лицом в её волосы, жарко дышал, двигаясь резко, размашисто и глубоко.       Он не смог бы так долго, потому что совсем обезумел от откровенного наслаждения, и ласкал её пальцами, одновременно вгоняя член. Стон, рождённый вибрацией её экстаза, продолжал звучать в нём, в его сердце, как отзвук их всесильной любви, от которой не суждено исцелиться. Удовольствие их настигло, заставило вжаться друг в друга и задрожать. Взмокшие и обессиленные, они лежали, не двигаясь, почти задыхаясь. Ночь была тёплой и тихой; за окном не раздавалось ни звука, и казалось, будто сама судьба их благословила молчанием.       Амен не ведал, вернётся ли в своё время, но не желал возвращаться, потому что уже обрёл своё счастье и смысл. Он видел рождение сына и дал ему имя Яхья. А в день, когда стал свидетелем его первых шагов, заснул в объятиях Эвы и сына, но проснулся один. В Фивах. В эпистатских покоях.       Он помнил, что Эва ему говорила, помнил каждое слово, и сделал всё по-другому. Разыскал тех, от чьей руки должен был сгинуть, и первым их умертвил, а потом пришёл к ней. Зная, что её пугает влечение, совершил главный шаг, объявил о желании быть с ней, ведь уже полюбил безвозвратно, и Эва взволнованно согласилась. Он никогда не рассказывал, что именно с ним случилось, но любил повторять, что видел её во сне. Спустя несколько лет она родила ему сына.