серебро и ртуть

Шепс осторожно поливает из лейки душа чужую бедовую голову прохладной водой, только за затылок коротко стриженный держит, не давая ему подняться, пока хоть немножечко не очухается, а пьяный парень и не брыкается почти, только от воды, иногда заливающейся в приоткрытый рот, нос-то от слез заложен, отплевывается, да периодически с дрожью всхлипывает после прошедшей истерики. — ёб твою мать, да кому я нахуй нужен. когда в заднем кармане темных джинс начинает вибрировать собственный телефон, Олег выругивается злобно, решает звонок проигнорировать, думая, что это, наверное, Лия ему звонит, дура истеричная, они ведь прямо там закусились из-за того, что он собрался с Череватым свалить, даже пощечину ему зарядила, и теперь говорить с ней не было никакого желания; только вот за одним вызовом сразу следующий, и снова, пока Олег на себя тянет это чудовище, что едва пришло в себя, накидывает ему на башку полотенце, а затем садит на крышку унитаза, придерживая за плечо, и телефон хватает не глядя, тут же срываясь в трубку. — блять, я уже сказал тебе, что нахуй не хочу с тобой.. о, доброй ночи, Илья Владимирович, а что вы.. а.. Влад тут же лицо, которым в живот парня утыкался, вскидывает вверх, глаза будто бы в один момент проясняются, как только имя знакомое слышит, только Олег от него отшатывается, руку предупреждающе вперёд выставляет, мол, рыпнешься — прибью, и в ответ скулеж недовольный. — он мне написал кучу сообщений и удалил, входящий от него, а теперь телефон отключен, у вас все в порядке? Влад сейчас где? Илья все ещё на балконе стоит, укутанный в домашний халат, пусть лоджия и застеклена, но погода — не май, и зуб на зуб от холода не попадает, только вот тревога отступать никуда не собирается, не даст уснуть, пока не узнает, что с этой дурной головой. и сообщения эти не отпускают, перед глазами на строке уведомлений висят. я хочу к тебе. мне очень плохо, я хочу к тебе. прости. — все нормально, Илья Владимирович, просто Владик пережрал.. сука, я тебе щас твою руку знаешь куда засуну? ай, блять!.. нет, нет, не с вами, просто он тут немного бурогозит, разговаривать чуть-чуть неудобно, простите, что он вас побеспокоил, он так больше не будет! на фоне слышится грохот и Ларионов бровь выгибает от недоумения, возьню эту слушает, недовольный голос Влада приглушённо, словно бы просьбы отдать трубку, поговорить, только вот Шепс сбрасывает, и мужчине только и остаётся, что на экран телефона пялиться недоуменно, чувствуя, как неприятно жжет в груди. Влад, свалившийся назад с борта ванной, скулит болезненно, ушибив спину, а Олег над ним нависает, глядит грозно в глаза бесстыжие, готовый этого придурка уже придушить — весь разговор пытался телефон из рук выдрать. Шепс уже понимает, что и сам спать не ляжет ближайшие часа два, в лучшем случае, пока этого бесноватого не уложит, и успокаиваться он будто и не собирался, лицо руками дрожащими закрывает, тяжело, часто дыша, все болит внутри так, будто он умрет сейчас от этой боли, и ее никуда, блять, не деть сейчас. — почему ты мне трубку, блять, не дал? Влад эти слова скулит, голову откидывает на пол и затылком прикладывается к кафелю, боль от него по всему позвоночнику будто током проходится, заставляя тихо зашипеть; его друг ему ничего отвечать не хочет, потому что этот ответ его убьет, да куда уж сильнее — итак сам понимал, что нахуй этому мужчине не сдался, еще и звуки эти, как на повторе, терзают сознание, пусть и пьяное, и сердце в груди, бедное, оно так болит. хоть голос его услышать, услышать, как он волнуется, как спрашивает, что случилось, пусть и совсем из других побуждений — плевать, спросит же, а Влад это по-своему поймет, приласкает в измученном сердце это волнение, еще раз эту боль внутри покормит, взращивая все больше, она легкие сковывает, всю грудь, как камень; руки, совсем не те, которых хотелось, касаются запястий, осторожно убирая ладони от лица, пальцы слегка шлепают по щеке, сбивая вот-вот готовый вырваться из груди всхлип, заставляя обратить внимание. — пока не проспишься, я и твой тебе не отдам, понял? ты уже наделал дел, Влад, блять, на сегодня хватит твоих выходок, угомонись нахуй, иначе я тебя тут пришибу. голос его друга такой спокойный, но это спокойствие напускное, потому что боится за него, он впервые так себя вел, впервые дошло до такого, и от того, что дальше будет — страшно; Олег то понимает, что у Ильи своя жизнь, не рассматривает он ничего подобного и это дохлый номер, это ни к чему не приведет, дружок его, несмотря на свой характер, красивый очень, само собой, только какая разница, если мужчине это явно неинтересно, и не виноват он в этом, просто так бывает. Влад за его руку хватается, чтобы на ноги встать, тот его на себя тянет, тут же за плечи, чтобы помочь устроять на ногах, голова кружится, эта его истерика опьянение только усугубляла; закидывает его руку на свое плечо, придерживая за бок, этот бедовый за косяк дверной держится, за стены, пока голова на подушку не приземляется, он руками дрожащими кое-как с себя снимает мокрую футболку, вытирая ей же лицо, выдыхает громко, в голосе дрожь, щупает карманы джинс и снова пытается телефон найти, от того, что не находит, рычит аж. — я бы ему сказал и успокоился, блять, Олег.. — не пизди, ты сам знаешь, что еще бы хуже стало. жить надоело, сердце же не выдержит, ебанись, Влад! кричит, приходится голос повысить, он его в упор будто не слышит, на бок ложится, пальцами впивается в подушку, прямо так, в джинсах, колени подтягивает к груди и глаза прикрывает, уже опухшие, чтобы голова не так сильно кружилась; Шепс его взглядом сверлит, но молча, делает несколько шагов назад, чтобы выйти из комнаты до кухни, дать ему что-нибудь хотя бы от боли. только тут никакое лекарство не поможет, и болезнь эта въелась в сердце и разум, перманентно, и оно не переболит, время нихуя не лечит, иначе почему с этим же временем только хуже стало? — пей. — бля, иди нахуй.. не хочу, оставь меня в покое. — я сейчас вызову дурку, там не спросят, воткнут галоперидол и угомонишься сразу, давай. плечо его пальцами сжимает, заставляя приподняться, и он даже слушается, жмуря слезящиеся глаза, сердце будто сейчас либо проломит грудную клетку, либо остановится; таблетку эту с трудом получается проглотить, горло будто парализовало, воду выпивает залпом и обратно на подушку падает, снова не сдерживая болезненный всхлип. — Влад.. проспись, а потом уже все еще раз обдумаешь, хорошо? легче станет, вот увидишь, надо успокоиться, сейчас ты уже ничего пока больше не сделаешь. — да че мне думать, я постоянно думаю, сколько, сука, можно.. я его люблю, Олег, что тут думать-то? Шепс его колючей, влажной щеки касается ладонью, и от его взгляда, от того, что он говорит, самому не по себе. чернокнижник прикрывает глаза на короткое мгновение, чтобы хотя бы на секундочку вообразить, что эта теплая ладонь, что касается его щеки сейчас осторожно, что ласково большим пальцем стирает очередную хрустальную бусинку на скуле принадлежит не лучшему другу, а тому, по ком так сильно болит юное сердце; что Илья сейчас тихо вздохнет, наклонится осторожно и губами своими пухлыми коснется горячечного лба, скажет что-то, наверное, какой же он - Влад - придурок, а затем ляжет рядом, под бок, прижмется близко, всем своим телом, и тогда парень его, всегда мерзнущего, сможет согреть, но глаза приходится открыть. голубые смотрят на него внимательно сквозь сумрак комнаты, в которой, как назло, перегорела лампочка, молчит, но поджимает губы, а когда делает так, значит, не выдержит скоро да ляпнет что-то, от чего бедному сердцу станет хуже, да только куда уже? тошнит так, что наизнанку выворачивает, только в желудке пусто, ничего, кроме алкоголя — в мусорку успел на улице проблеваться, пока тащились домой, а теперь вертолеты сплошные ловит, да этот звонок идиотский крутит в голове. — кот, у него жена, понимаешь? я тебя ложными надеждами кормить не буду, у него таких, как ты, влюбленных, хоть жопой жуй, и хоть по ебалу мне надавай, а сам знаешь, что я правду говорю. Влад снова жмурится, потому что от чужих слов к горлу опять ком подкатывает, а на глазах, что едва ли не ножами режет, проступает новая порция жгучих слез, он пальцами в одеяло цепляется, едва ли его не расковыривая, и рука со щеки на одно из запястий перемещается, одергивая, а затем пальцы сквозь пальцы проскальзывают, чтобы переплести и крепко сжать, лёгкой болью напомнить о себе — как бы ни было ебано, у тебя все ещё есть я и пачка сигарет в кармане. — тише, мой золотой, знаю, болит, но ты хоть хуже себе не делай. вторая рука медиума осторожно касается лба и гладит мягко к макушке, в висках стучит, но касания кого-то близкого немного гасят этот пожар внутри, потихоньку превращая его в пепелище — тлеет все ещё, но не горит пламенем, больно, но не адски, не так уже, как болело в самом начале. нет, никаких между ними чувств, кроме дружеских, почти что кровно родственных, настолько уже друг другу близки были, в таких состояниях друг друга видели, вот и породнились, да похожи были, на самом деле — из себя строили сук-сердцеедов, недоступных и холодных, а на деле — тактильные, слишком эмоциональные, вот и не считали зазорным друг друга вот так успокаивать, прикосновениями и теплом своим, чтобы хотя бы немного легче стало. — я не вывожу уже, не могу его ни видеть, ни слышать, хоть на стену лезь, не могу. — этим только переболеть, ничего больше не остаётся, а станешь лезть к нему, можешь хуже сделать, сам же понимаешь. Олег руку его отпускает и приподнимается, чтобы толстовку скинуть, а затем нагло залезает на его кровать и рядом с этим дураком зареванным ложится, да снова руку в свою берет, крепко сжимая в своей, а тот лишь виском чуть к плечу припадает, снова шмыгает носом да жмурится от головной боли, тихо, болезненно выдыхая, и Шепс на это головой чуть качает, знает, что ему хуево, видит, чувствует это, а сделать ничего не может. — может, приворожить его? — хочешь, чтоб он сдох нахуй? буркает злобно на этого непутевого, а тот тут же притихает снова, только руку чужую в своей сжимает немного крепче да выдыхает с дрожью, а боль все никак не унимается. и Илья все ещё не спит. — лучше бы я его никогда не встречал. говорит это так тихо, таким уже спокойным, хриплым голосом, только легкие нотки дрожи от немного отступившей истерики все еще проскакивают, и несмотря на то, каким его голос был спокойным, Олег знал — это еще хуже; потому что внутри все в клочья, потому что это уже от бессилия он едва языком воротит, потому что не из-за того, что не болит, а из-за того, что болит настолько сильно, что уже не ощущается. медиум только вздыхает тихо на его слова, думает, что, наверное, так и есть, да только какая уже разница, если случилось, время назад не отмотать и из сердца эти чувства не вырвать; только вот Влад даже не думал отступать, нет, пока вот он сам лично, прямым текстом нахуй его не пошлет, он не сдастся, не подумает даже, пусть у него жена, пусть у него таких, как Влад - студентов влюбленных и вздыхающих — кучи, только они все и рядом не стояли, они просто влюбленные, а он — любит, и пусть все идут нахуй. Олег, конечно, знает, что что бы он ему сейчас не говорил, это лишь для успокоения, просто чтобы он остыл немного, на деле же понятно было, ясно, как день, что не собирается он сдавать назад, что все равно будет лезть, все равно будет каждую его шутку всерьез воспринимать, упиваться этим, каждым мгновением, обманываться будет раз за разом, и это вызывает только тяжелый вздох; вот такой он был потому что, дерзкий, эмоциональный и прямой, мог за себя постоять всегда, только вот сейчас просто посыпался. — но это уже случилось. — я хочу к нему.. блять, у меня все болит, я просто.. все бы отдал, чтобы быть с ним. — Влад, ты знаешь, что это должно работать в обе стороны. и медиум не знает, что сказать еще, утешать его ложными надеждами — зачем, он сам это отлично делает, доутешался уже, что от этой любви теперь скулит, как псина побитая, и ведь продолжает это делать, да и.. к черту, вот просто к черту, он не маленький мальчик, он знает, что он делает даже несмотря на то, что помутнение от этих чувств, и ответственность за себя тоже сам несет, а Олег, как друг, делает все возможное. снова тихий, болезненный всхлип, и на плече, к которому Череватый виском прижимался, чувствуется влага, снова плачет, и откуда только в нем столько слез, и раньше доводилось подобное наблюдать, но не до такой степени; рука сжимает руку крепче, чтобы этим немного отрезвить, попытаться сбить снова накатывающую истерику, только вот чернокнижник еще сильнее сжимает, до боли аж, зажмуривая глаза, и ощущение было, будто из них кислота льется. а в понедельник придется снова его видеть. — Илюш.. ты чего не спишь, м? молодая женщина тихо входит в кухню, где сидел ее муж, хотела попить воды, но в постели его не нашла, решила проверить; она красивая, сонная такая, и Илья на нее смотрит с мягкой улыбкой, натянутой, потому что голова переживаниями забита, но тут же с места встает, к ней подходит и обнимает ласково, губами лба касаясь. — уже иду, Оль, не спалось просто. — что-то случилось? — да.. студент один мой опасения вызывает, боюсь, как бы не натворил ничего. — ну какая работа, Илья, время пять утра, я там одна мерзнуть не собираюсь. завтра нужно будет съездить к ним и проверить, как он, знать хотя бы, что все в порядке, но не знать, что будет только хуже после этого визита. Влад губы поджимает, их щиплет, искусанные, от собственных слез, сердце болит, мечется в груди, как птица в клетке, и его оттуда вырвать хочется, чтобы не было этих чувств, самому, но вместо этого, каждый раз, когда оно от любого, даже самого малейшего контакта с этим мужчиной, к его же ногам падало, это делал он. вырвал, сам того не понимая. — спи, пожалуйста, засыпай, хватит, хотя бы на сегодня, хватит себя убивать. но я делаю это постоянно, и каждый раз надеюсь, что станет легче, каждый раз наступаю на одни и те же грабли, и это ты, ты со мной это делаешь; и я знаю, ты сейчас с ней, обнимаешь ее, греешь своим теплом, она, блять, она чувствует это все: твой запах, руки, тепло, тело рядом, она, но этого хочу я, больше, чем кто-либо вообще, и я так нуждаюсь в твоем тепле. знаю, что засыпаешь с ней. но приснись мне, пожалуйста. хотя бы во снах будь моим, я прошу тебя, даже если станешь убегать под утро, даже если буду знать, что это всего лишь наваждение, всего лишь лишь сон, приходи. я очень буду ждать тебя.