серебро и ртуть

будто бы ни грамма любви, ни грамма желания не осталось к той, кто рядом был долгие годы, и вроде должна сводить с ума вина, да только и ее нет больше, все мысли заняты совсем иным — глазами черными его, бездонными, улыбкой-оскалом, запахом его кожи — им одним. [просто хочу, чтобы ты знал] [хочу пить вино и целовать тебя до самого утра] Влад чувствует, как сердце в этот момент будто замирает, чтобы потом снова начать биться, но каждый удар отдается болью в груди, жгучей и давящей; черные глаза снова и снова бегают по этому сообщению, перечитывая, и с каждым разом будто больнее, потому что то, что там написано, кажется чем-то слишком. просто слишком и все, и так непонятно. но так сладко, до ломоты в костях. [мне кажется, твоя жена будет против] мальчишка снова давит, будто упрекает, но его можно было понять, а вот сам себя Илья, если честно, не понимал — что, блять, он делает? зачем пишет ему все это, зная, что делает этим хуже? почему вообще вдруг захотелось все это ему сказать, ведь из-за жалости это делать ты бы не стал, это слишком откровенно, слишком искренне для жалости; смотрит в экран телефона, будто ждет чего-то еще, и в этой тишине и темноте комнаты, где они так недавно были только вдвоем, словно что-то меняется, что-то, что тащит наружу то, о чем даже не думал до этого момента. или просто не хотел думать? [разве тебя так волнует это?] [я лежу сейчас в постели и думаю только о том, что хотел бы, чтобы рядом был ты] [мне кажется, ты должен это знать] и это больно ударяет под дых, а вместе с этим так ласкает израненное этими чувствами сердце, и если честно, то Владу и сказать на это нечего; смотрит в экран телефона, думает о том, чтобы нажать на звонок, так ведь будет легче говорить, услышать его голос, и диалог будет идти проще и быстрее, да только зачем? то, что он пишет ему сейчас — зачем? это больше походило на издевку, попытку успокоить и загладить вину за то, что тогда взял и буквально выставил за дверь, но.. почему так сильно хочется в это верить и видеть в этом большее? ты настолько отчаялся, что будешь цепляться за каждое слово, Череватый? очевидно, что да, если цеплялся тогда, когда Илья откровенно шутил, то сейчас и подавно; встает тихо с места и подходит к окну, идти на балкон не хочется, холодно, да и лишний раз выходить из комнаты не хотелось, как будто если выйдет, то и разговор этот закончится внезапно, а так не хотелось; садится на подоконник, прямо так, в одних только домашних штанах, с голым торсом, закуривает, как обычно, от спички, пока Ларионов, сам не знает, почему, так сильно ждет, когда вновь появится «печатает» под его именем. [я тоже этого хочу] [если бы ты сказал мне сейчас, чтобы я приехал — я бы сорвался и приехал, Илюш] быстро строчит ответ, а пальцы почему-то дрожат, аж покалывает кончики от волнения, и тут же телефон блокирует, чуть выглядывая из окна вниз — восемнадцатый этаж, а под ним сейчас вся Москва, светится ночными огнями, но думает все равно о другом — взгляд так и тянет вниз, и мысли эти приходится отгонять от себя силой. [я знаю] короткое и емкое, и ничего больше, от этого реальность больно бьет по щеке, заставляя немного прийти в себя, и от легкого недоумения, почему он сейчас говорит все это, сводит спазмом все тело; стряхивает пепел с сигареты, и ответить на это, все так же, нечего, потому что поцеловал бы сразу, если бы был с ним сейчас, но какая бы ни была настойчивость, характер и дерзость — заставить полюбить себя он не мог. [Влад?] [уже спишь, звездочка?] [только прошу тебя, не плачь, пожалуйста] [меня сейчас нет рядом, чтобы утереть твои слезы, и мне очень жаль, что это из-за меня] младший молча буровит экран своего смартфона, видя эти сообщения, а глаза то ли от ветра, то ли от едкого дыма сигарет становятся влажными; или это вообще не от этого? ведь даже если ты рядом, я все равно — чужой. [если жаль, то зачем сейчас все это говоришь?] скажи, не молчи, что любишь меня. что я тебе дороже, чем просто любовник, что хочешь меня всего — мои мысли и чувства, мое сердце и душу, не только тело, что хочешь быть со мной рядом не только ради плотских утех, а просто потому, что это я, что я нужен тебе, что я важен тебе, скажи, пожалуйста, не молчи. Влад рвано выдыхает едкий дым и прикрывает глаза — так будто бы чуть легче и даже пальцы немного перестают дрожать, только сердце не прекращает трещинами глубокими покрываться, хотя казалось, что на нем для них уже нет места, все итак через мясорубку пропущено; опять вспоминать их последнюю встречу, сегодня днём, когда целовал в ответ, даже не пытаясь сопротивляться. [потому что ты заслуживаешь быть самым счастливым на свете, а не плакать из-за такого придурка, как я] [ты — самая яркая звёздочка, сияй, пожалуйста] я бы очень хотел, чтобы ты полюбил кого-то другого; чтобы сердце твое не болело и не скулило, и кто-то нежно бы целовал твои родинки на щеке и плечах, кто-то бы улыбался тебе ласково и сгорал в твоих руках от твоей любви, отдавая тебе свою, чтобы кто-то забрал всю твою боль, и мне жаль, мне так жаль, что этот кто-то — не я. потому что я тебя не заслуживаю. Влад закрывает лицо ладонью, уже выкинув истлевший окурок в окно, не сдерживая дрожащий, болезненный всхлип, и смотрит на горящую огнями Москву, а сердце колотится так болезненно быстро в груди, и все, чего сейчас хочется — просто увидеть его; не коснуться даже, не прижать к себе, а просто хотя бы увидеть это моложавое, улыбающееся лицо, его яркие большие глаза, слишком наивные и невинные для него, для того, что происходит между ними, для того, кто причиняет столько боли и удовольствия одновременно. [я бы очень хотел тебя не любить, но я не могу] [спокойной ночи, боль моя] и выходит из сети, отключая интернет, и телефон едва ли не с размаху кидает на постель, а колени к себе подтягивает, да лбом в них утыкается, глотая такие горькие-горькие слезы, задыхаясь тихими всхлипами; а на том конце Москвы, в спальне, где тихо и тепло, мужчина молча, губы поджав, смотрит на экран телефона, и от этого «не в сети» сжимается все больно-больно; рядом, под боком, сопит негромко супруга, за окном ещё пролетают редкие машины там, внизу, а от горечи хочется стереть себя в порошок. я так к тебе хочу. но я не понимаю, почему, почему мне-то легче не стало после того, как я думал, что получил то, чего хотел, почему я сейчас лежу рядом со своей законной женой и думаю о том, как бы хотел вернуть ту ночь, чтобы тебя не отпускать; просто хочу и все, и этому чувству больше нет объяснения, кроме как.. желание. еще одно желание, надо же, Илья, а не слишком ли много в последнее время? но это — другое; это не то животное и дикое, что было тогда, оно в тот момент было чем-то слишком резким и накрывающим, спонтанным, как по щелчку пальцев, и именно оно и дало какой-то толчок к этому необъяснимому и странному чувству внутри; я точно могу сказать, что не назову это любовью, но также точно это то, что больше в разы, чем похоть — желание быть рядом; без подтекста, просто потому, что хорошо, потому что так правильно, как с ним, не чувствовал себя никогда, несмотря на абсолютную неправильность этого всего. просто хочу и все, и никаких других подтекстов и смыслов здесь нет, просто так бывает, хорошо может быть и без любви, ведь так? Илья еще несколько минут, как завороженный, смотрит на чат с ним, он так и не появился больше в сети, и почему-то сердце трогает странная, болезненная тревога за этого мальчишку, и это даже не отеческое, не наставническое, это совсем иное, просто боязнь того, что человек может исчезнуть из твоей жизни; тихий, тяжелый выдох, руками по лицу, потирая уставшие глаза, нужно уже ложиться спать, завтра вставать рано, завтра снова видеть его — яркого и улыбающегося, снова открывать их переписку прямо на паре и ловить его черные глаза на себе, чувствуя, как по телу проходят толпы мурашек; опять слишком громко думать. парнишка дрожащими руками закрывает окно, стараясь сильно не шуметь, Олег наверняка уже спит, слишком тихо за стеной, да и свет выключен во всей квартире, а если и нет — лишний раз тревожить его хотелось меньше всего, итак все это наблюдает уже столько времени; с подоконника слезает, вытирая лицо руками холодными, и тут же ложится в постель, перед тем, как на подушку голову положить, пару раз брызнув этими духами, его, почти его, и этот запах будто по венам растекается через легкие, а по языку — горечь, от досады, боли и зависти, и Влад никогда не имел привычки никому завидовать, а вот его жене завидовал так, что сжималась челюсть, не знал только, что сейчас мужчина, лежа именно с ней, ее даже не касался и не смотрел. я лучше, лучше нее, только какая разница, если это не имеет значения? если бы позволил себе — приворожил бы тебя, проклял бы ее, но это не то, что я хочу, чтобы ты чувствовал; я хочу, чтобы тебе было плохо из-за меня, из-за меня переживал и винил себя, чтобы стыдно было, что угодно, только не больно; я тебе боль причинить не смогу никогда, и сейчас понять не мог, все то, что осталось в наших сообщениях — правда? беспокойный сон сменяется беспокойным утром, темным и тяжелым, не хотелось ничего, глаза болели от того, что было ночью, и как только доходит, что не приснилось — сжимается сердце; быстрые, торопливые сборы, чтобы друга не разбудить, ему сегодня к обеду только, и весь оставшийся день проходит, как в тумане; до того момента, пока не начинается пара у Ильи, и вместе с ней эти диалоги взглядами друг на друга, будто уже даже не скрываясь, будто вообще никакой совести и барьеров уже не было; как и не было воли, чтобы взять и не смотреть на этого мальчишку. откуда в тебе столько сил, мой красивый мальчик, что ты так ярко улыбаешься при том, что я знаю, что у тебя внутри? [тебе очень идёт этот свитер] телефон тихо вибрирует на столе во время самостоятельной работы группы — ищут какую-то информацию в учебнике, что-то конспектируют, ничего особенно важного, и мужчина, разблокировав экран, тут же кидает взгляд на первую парту, туда, где сидит Влад, улыбаясь едва заметно, и подмигивает тут же, словив на себе взгляд преподавателя; тому, к слову, очень тяжело сдержать улыбку в ответ, но он практически справляется с этой задачей, снова возвращая взгляд к своему смартфону, а затем беря его в руки. [а тебе очень идёт улыбаться вне зависимости от того, что на тебе надето, звёздочка] [останешься после пары?] глаза невинные-наивные снова поднимает на него, на своего юного любовника, тот смотрит в телефон и улыбается, боже, блять, как же он улыбается, и светится изнутри — будто больше нет боли, но это все ложь, её, родимой, все ещё полные лёгкие. а после пары, последней на сегодня, дверь запирается изнутри, и Илья, осев на свой стол бедрами, руками тёплыми скользит под его пиджак, пока губы бессовестно терзают губы слишком сладкими поцелуями, и больше нет никакого желания даже притворяться сопротивляющимся, потому что то, что происходит, желаннее всего. просто целовать его, пока кислород в лёгких не закончится, а после понять, что не можешь просто так его отпустить, и захлёстывает с головой. сесть в машину вместе с ним, быстро сбежав из университета, найти ближайший мотель и выкупить не самый паршивый номер на несколько часов, и, только попав в него, жадно и торопливо снимать с него одежду, разбрасывая ее на полу, желая, наконец, добраться до едва ли не раскаленного тела, гладить его, сжимать, царапать, ощущая в ответ, как точно так же обращаются с твоим и млеть от этого, а после млеть под ним, снова будучи вжатым в скрипучую кровать, не давать ему отстраниться, не давать ему отдышаться, а просто брать, блять, то, что положено, отдаваться ему вот так, без остатка, и скулить это имя, стонать это имя, им дышать пусть такое короткое время; а после лежать на его плече, притираясь к горячей коже щекой, да пальцами на груди рисовать нежно понятные только себе значки, ощущать, как по телу его мурашки бегают в разные стороны, и надеяться, правда надеяться, что это всего лишь желание. только увозить его домой отчего-то больно, видеть этот разбитый взгляд, подарить короткий, но мягкий поцелуй на прощание, и вернуться в свою квартиру, к жене, к чьим губам больше не хочется прикасаться, но.. она прямо на пороге встречает в одном белье и берет за запястье, практически сразу, целуя в неверные губы, уводя в спальню, прося того, что, как она думает, ей все ещё полагается, и дать ей это. и целовать, закрыв глаза, представляя чужие губы. день за днём, как день сурка — утром и ночью писать друг другу, только проснувшись и засыпая, видеть друг друга в стенах универа и делать вид, что ничего нет и не было, пока чертов день не закончится, а после прятаться, как дети, где угодно, лишь бы не нашли, и целоваться, целоваться, целоваться, пока не разболятся губы и не зайдется в истерике сердце. и все эти переписки. полные желания, нежности или боли, в любое свободное мгновение писать друг другу что угодно и умирать от ответов медленно, тихо, для остальных незаметно, и думать только друг о друге. разве это просто желание? не спать по ночам только для того, чтобы подольше поговорить с ним, каждые полчаса спрашивая, как он, и даже знать, пожалуй, ответ на свой вопрос, горький и болезненный, но все равно продолжать говорить ему о том, как сильно хочется к нему сейчас, надеясь, что хотя бы на мгновение мальчишка снова улыбнется; начать прятать телефон и каждый раз класть его экраном вниз, чтобы не вызывать подозрений, но ты ведь уже их вызываешь тем, как улыбаешься, глядя в экран своего смартфона, только почему-то той, кому уже не предназначены эти теплые чувства, будто все равно, будто она не хочет этого замечать. а на работе, в университете, ждать с нетерпением окончания занятий — его или своих, делать вид деятельности до того момента, как в двери не появляется знакомый до дрожи силуэт, улыбка эта, слишком яркая для того, кто носит в себе все эти чувства и боль; но такая ему подходящая и заразительная, что в ответ не улыбаться было невозможно; только почему-то каждый раз чувствовать, как собственное сердце щемит от одного только взгляда на него, от того, когда глаза каждый раз сталкиваются в аудитории, когда среди кучи других людей находишь его. и скучать. так сильно скучать, когда не видишь слишком долго. и, естественно, Влад тоже замечает такое к себе отношение, другое, в этом нет уже одного только животного, низменного желания, здесь больше, здесь сквозит тем, чего он так сильно хотел от него, только почему-то от этого каждый раз было будто больнее — непонимание, почему так, и как бы сильно не нравилось, как бы сильно не ждал теперь каждого нового дня, когда он заканчивался, было не по себе от смятения. я так привык к тому, что между нами лишь страсть, и пусть я всегда проявлял к тебе эту нежность, мне непривычно получать ее от тебя, но я упиваюсь ею каждый раз, чтобы потом, когда снова останусь один, искать в этом подвох. и каждый раз не нахожу, когда вижу твое «сладких снов» в нашей с тобой переписке, где ты снова называешь своим. но мне немного легче, когда я думаю о том, что если скажу тебе, что люблю — ты ответишь мне то же самое, почему-то только в наших с тобой сообщениях так и не ответил. [не уходи после пары, хорошо?] [я соскучился] снова сообщения на телефоне отвлекают от занятия, хотя, сказать, что Череватый был занят парой, значило соврать; он, конечно, слушал, но то и дело что взглядом следил за тем, как мужчина неторопливо расхаживает по аудитории, рассказывая что-то, жестикулирует, смотрит на всех одинаково, а на него — иначе, уже будто абсолютно наплевав на то, что кто-то может заметить, хотя знали оба, что всем абсолютно плевать; и когда Илья лезет в карман за телефоном, Влад знает, что он пишет ему, а сердце, измученное, снова сжимается в груди; он отвечает ему взглядом, потому что сам видит, как эти большие, наивные глаза смотрят на него. в этих немых разговорах глазами было что-то слишком интимное. снова запереть дверь на ключ, снова касаться его и дать ему делать то же самое с собой, чувствовать его жадные, нетерпеливые руки под своей одеждой, своими касаться колючих щек и губами к губам, пока воздух в легких не кончится; снова уехать отсюда вместе, доверить ему, нервному и эмоциональному, ключи от своей машины и себя самого; написать супруге короткое сообщение о том, что задержится, пока молодой любовник сидит рядом в автомобиле, осторожно убирая со лба прядь волос своими тонкими пальцами, пока стоят на светофоре. — ну не надо, Илья, мне неудобно. — не хочу, чтобы ты заболел, уже зима, а ты ходишь полураздетый. выйти за ним из машины, пока он курит, ненавидя запах сигарет, просто чтобы в который раз надеть капюшон на его бедовую голову, потому что холодно. и уже ночью, дома, в одной постели с ней опять не спать слишком долго, опять не выспаться, чтобы поговорить с ним, чувствовать, как от каждого сообщения все внутри стягивает слишком сладко; а потом снова написать о том, что хочется к нему. а Влад каждый раз, ложась спать, надеялся, что увидит три других слова; и каждый раз не видел, только отчего-то продолжал ждать.