Wake up Johnny

      Соуп не уловил момент, когда понял, что он один. Он не понял, как оказался здесь. Он просто моргнул — и оказался в этом месте. И вот он стоит среди непонятного поля с жёлтой осенней травой. Джон оборачивается, пытается осмотреться. Это скорее равнина, чем поле, и он тут как на ладони. И как ни противоречиво, но его это мало беспокоит. Сержант словно в дрëме, может, поэтому он поднимает глаза на небо, чистое от облаков, но такое серое. Ему так спокойно не было ни разу в жизни, как сейчас. Даже лёгкий свинец в конечностях отдаёт чем-то относительно нормальным.       Кстати про не метафорический свинец, он не может найти своего оружия. Ни на себе, ни где-то поблизости, будто он где-то его оставил и долгое время шёл, шёл, шёл, как одержимый. И почему-то это его тоже не беспокоило. Что, сержант, выговор захотелось за утрату государственной амуниции? Ужас в том, что ему и это было безразлично.       Что-то ведь не так, да?       Ты же «мыло», а не амеба, сержант. Одумайся. Что ты творишь?        В голове, наконец, проносится первая отрезвляющая несостыковка. Если это равнина, то где ветер? Поблизости нет деревьев или хоть чего-то, что может быть похожим на лесополосу, или хоть какие-нибудь отгорождения.       Ему непонятно здесь абсолютно всё. Где все? Где он сам, чёрт возьми? Каков статус задания? Ох…        В груди вспыхивает что-то колючее, что-то такое острое, обжигающее разум и лёгкие.       Задание. Команда. Макаров… — всплывают мысли как по цепочке. И боль хлестнула его по рукам, заставив взгляд проясниться, а челюсти сжаться со всей силы. Он сжимает и разжимает пальцы на руках, выдыхает с рыком, когда с головы выветривается туманная пелена.       Он начинает быстро осматривать всего себя для оценки состояния. Проверяет целостность бронежилета, ремни, содержимое подсумков — те, к его разочарованию, также были пусты — работоспособность передатчика. Голова трещит по швам, но он это стерпит.       Так, передатчик.       — Всем позывным, это МакТавиш, как слышно? — неожиданно для себя захрипел Соуп, зажимая в ушной раковине немного съехавший гарнитур. Но в ответ тишина. Гробовая. Буквально. Даже помех не было.       Повреждена?       Плохо, очень плохо.       Следующая мысль — нужно идти. Открытое пространство не внушает доверия, вот только с непослушными ногами получается плохо, да и куда идти?       Кажется, в груди поднимается беспокойство, но так же быстро утихает. Он практически ничего не ощущает, но повинуется мыслям, начиная движение.       Ему нужно найти своих. Любых людей. Хоть кого-нибудь.       Идет он долго. Очень долго, но вокруг ничего не меняется — всё та же равнина, всё то же серое полотно над головой — не та красота, что ждет его в родной Шотландии.       Ни усталости, ни жажды, ни волнения. Ничего. Мысли в голову тоже не лезут. Сплошной вакуум.       Эта непонятная аморфность его существа одновременно доводила сержанта до ручки и вбирала все эмоции и размышления куда-то в пустоту. Чертов замкнутый круг. Может быть, поэтому он не замечает что-то новое на горизонте, пока не подходит чуть ближе десяти метров. Он почти вздрагивает, когда видит сидящую на невысоком булыжнике фигуру.       Он активно смаргивает, будто боится ошибиться. Эта форма, военная, и он знает её. Это же он, правда?       Соуп боится разочароваться и убедиться равновесно.       Он ускоряет шаг, и, когда подходит совсем близко, резко останавливается. Человек напротив соскочил с камня. Теперь они видели друг друга. Соуп был прав. Это он.       Гоуст принимает боевую стойку, отчего сердце Соупа сжимается. Он его напугал. Соуп никогда в жизни и не думал так подшучивать над Райли. Юморески отдельно, личное пространство и доверие отдельно. А доверие Саймона для него дороже золота.       Вокруг лейтенанта всё пространство было напряжено, в каждом жесте была видна готовность к обороне. Однако через секунду его поза меняется. Узнал.       — Джон… — и у Соупа будто открывается второе дыхание.       — Сай… — он хрипит, как старое радио. О Господи, что он тут делает? Что они тут делают? Прайс и Гас тоже здесь?       Гоуст кажется ему таким уставшим, таким замученным, что он не выдерживает и медленно тянется к нему. За четыре года для него выработалась необходимая потребность убеждаться, что с его лейтенантом всё хорошо. Он буквально кожей ощущает чистое отчаяние.       Не встретив никакого сопротивления, он кладёт ладонь на плечо товарищу. Неужели Саймону настолько плохо?       Соупа коробит, не нужно этого делать. Он его выведет из состояния такого хрупкого равновесия. Нужно вести себя более сдержанно, но Соуп просто не может. Он, как кот, который чувствует чужую боль.       — Всё хорошо, — шепчет МакТавиш, прижимая Гоуста к себе. Он знает, как тот реагирует на повышенную тактильность со стороны сержанта, но не может удержаться. И он буквально чувствует, как его собственное сердце начинает стучать о грудину, когда чужие руки ложатся на его собственные плечи в ответ. Да, Саймону очень плохо.       МакТавишу больно. Плечо и под лопаткой печёт.       — Капитан? — прилетает тихое.       Что?       Твою мать, как ему больно. Голова плохо соображает. Кажется, у него поднялось давление, раз глаза готовы выпасть из орбит.       — Что? — повторяет мысли в слух и отстраняется, но всё ещё придерживая британца за плечо.       Он долго смотрит в глаза за тёмными очками, не понимающе моргает и ждёт хоть каких-то объяснений.       Что-то здесь не так.       А вместо слов — один жест. Саймон дрожит во вздохе, когда тянется к защитным очкам. Медленно, не сдержанно стягивает с переносицы, предварительно прикрывает глаза. А когда открывает и смотрит в глаза напротив — Соуп задыхается.       Он смотрит и не может не отшатнуться от яркой вспышки в голове.       Джонни слышит голоса, видит образы, чувствует весь спектр. Он видит своих сокомандников, узнаёт их, ловит каждое видение, каждое слово. Он как будто переживает все события заново, но как-то по-другому. А потом всё то хрупкое и драгоценное вспыхивает в рыжем всепожирающем пламени.       Фраза «бояться как огня» в эту секунду стала для него чем-то таким диким и бесчеловечным до рези во всем теле. Будто это он горел.       Через силу заставляет себя открыть глаза. Что он только что увидел?       Он обнаруживает себя скрючевшегося в три раза, стоя коленями на пожухлой траве. Джон хватается за голову, стараясь перетерпеть головокружение и подавить тошноту.       — Тебя застрелили? — Соуп слышит сочувствие сверху, а затем шуршание травы. Он увидел боковым зрением, как Гоуст присел на корточки в том месте, где всё это время стоял.       — Господи, Саймон, ты горел заживо, — МакТавиш дышит глубоко и загнанно. Он всё видел, и это был пиздец. Как такое может быть, что у одного человека могут настолько расходиться аспекты жизни? Это был точно Саймон «Гоуст» Райли, но какой-то…другой.       Кто из них сходит с ума?       Как можно в родном человеке узнать совершенно другого — Соуп не имел понятия. Они с ним будто из разных миров, но тем не менее они одна команда. Он это чувствует, но не может устаканить в голове. Соуп тушуется, а следом за непониманием быстро приходит что-то такое простое, будто бы очевидное. Щелчок переключателя. Это не его Лейтенант. Звучит в край поехавше, но как есть. Он это видел, ровно как и Гоуст видел, что произошло с самим сержантом.       Голова трещит вдоль линии густого могавка. Это место, с ним большие проблемы. Оно будто отравлено.       Джон улавливает тяжёлые шаги. Здесь есть кто-то ещё?       — Гоуст!       Саймон оборачивается, а затем и вовсе встаёт. Линия плеч заметно стала мягче, а кулаки расслабились.       Соуп поднимает голову и видит… себя. Нет. Не так. Он видит Джона МакТавиша. Капитана Джона МакТавиша.       Тот останавливается ровно за спиной призрака, и Джонни корит себя за то, что не заметил такой огромной разницы. Это не может быть его лейтенант. Безусловно, похож, но не он. Об этом кричало всё его естество: выправка, оборона, параметры, даже дух у него другой.       Сержант подмечает, что эти двое стоят друг друга. Видно, как жизнь их здраво потаскала. Он не может отвести глаза от лица капитана. Серые серьёзные глаза способны были проткнуть насквозь. Лицо испещрено солидными шрамами, но особо выделялся тот, что шёл поперёк глаза, рассекая бровь и щеку. Это был матерый и сильный мужчина, а ещё такой же замученный. Он выглядит старше, и сержант не удивился бы, узнав, что так и есть.       Кажется, другой он был скуп на жесты и эмоции — стоит, не моргая, как мраморная статуя перед Гоустом. Джонни готов сморщиться в оскал. Он не знал, что представляет из себя этот человек с его лицом. Сейчас его волновало другое — Соуп был привязан к Гоусту, влюблён. И сейчас у него готов вклиниться в остаток разума защитный рефлекс, причём защищать он готов не себя. И в том отчаянно-успокаивающем жесте, схожем с объятиями, он отчётливо чувствовал отклик. А что там у них на самом деле, Джонни почему-то не хотел знать. Возможно, он даже боялся худшего расклада, потому что он был самый очевидный. Они же военные — им нельзя. Всё очевидно. Но всё же…       Ладонь бывшего капитана ОТГ один-четыре-один ложится на место перехода шеи и затылка лейтенанта. Саймон вновь стискивает кулаки. Он увидел смерть.       — Мне жаль, — спокойной чеканит призрак в тот момент, когда взгляд МакТавиша становится ещё хмурнее. Его тянут на себя, прикладывая к плечу, в ответ на что он хватается за это же плечо, как за спасательный круг.       — Хорошая работа, Саймон, — говорит Соуп, словно пытался успокоить. Он устало прикрывает глаза и облегченно выдыхает.       — Отлично постарался, Джон, — отвечает Гоуст, пряча глаза в сгибе плеча, теснясь ещё ближе.       Повеяло грустью и досадой, а затем и спокойствием. Похоже, теперь даже у этих двоих всё хорошо. Теперь уж точно.       — Значит…там я капитан… Улëт… — шепчет Джонни одними губами, стараясь не упустить ни единой детали из чужого образа. Кажется, он всё это время не дышал.       В какой-то момент лоб пронизывает самая сильная волна боли, вынуждая схватиться за голову руками, крепко вцепившись в короткие волосы. Он отчётливо слышит хруст костей черепа. Ах да, ему же продырявили бошку.       Перед глазами всё плывёт, тошнота подбирается к горлу, в нос ударяет кислый запах металла. Как ему хочется обратно к Прайсу, Гасу и Гоусту. Как ему хочется, чтобы у него в запасе было на пару секунд больше положенного. Может, тогда он бы наконец пересилил себя и признался своему призраку. Своему Саймону.       По рукам вяло бегут алые дорожки, пока под пальцами ломается черепная коробка. Он падает ниже сухой травы и потрескавшейся земли. Валится в пустоту.       Как ему хочется проснуться.

***

      Он еле-как разлепляет глаза, однако бинты всё равно мешают ему видеть. Во рту всё пересохло, тело болит. Особенно голова. Он пялится в серый потолок. Прямо как то небо во сне. Или это был не сон?       Он знал лишь одно — Макаров не промахнулся.       В многострадальной черепушке возобновляется поток мыслей.       Его окутывает полумрак. Где он? Это госпиталь или морг? Что с его командой и как они? Что с этим гребанным Макаровым? А бомба?       Больная голова ногам продыху не дает, может, поэтому он медленно шевелится под одеялом в попытке скинуть его с себя. Ему до звёзд в глазах хочется увидеть своих. Однако его вошканья прекращаются в тот же момент, когда сержант ощущает резкое движение рядом с предплечьем. Повернув голову в сторону источника движений, его сердце делает кульбит, а в душе начинает распускаться что-то такое тёплое и щекочущее.       Саймон приподнимает голову со своих сложенных предплечий. Балаклава сжата в одной из рук. Смотрит на сержанта так, как никогда до этого не смотрел. И первым желанием было позвать медиков и отзвониться Прайсу. Но он не спешит, будто не верит в правду происходящего. Капюшон чёрного худи скрывал все те эмоции от всех живых и неживых душ сейчас, открываясь только Соупу. Джон впервые видел как Саймону было настолько страшно.       Соуп хочет его успокоить. Он старается собрать все остатки здравомыслия в кулак, но выходит плохо. Его хватает лишь на то, чтобы найти рукав толстовки и немного потянуть, ловит потерянный взгляд бездонных кофейных глаз своими небесными и не может сдержать кривую улыбку.       — Ты не представляешь, какая херня мне снилась, ЭлТи, — без голоса говорит шотландец, со своей аккуратностью касаясь незащищённой маской бледной скулы в том месте, где тактическая маскировка была растерта.       Ох, лейтенант, сколько ты так просидел? А сколько он сам провалялся?       Это был первый раз, когда Соуп боялся прикосновения. Он не хотел, чтобы что-то такое дорогое ушло подобно песку сквозь решето собственных пальцев.       У Саймона болезненно блестящие глаза. Неужели он собирался лить слезы из-за какого-то сержанта? Да ладно, Гоуст. Это слишком большая честь.       — Я слушаю, — отвечают ему так же тихо, немного с хрипотцой, и Соупу становится до фонаря на своё состояние.       Ему абсолютно всё равно, мёртв ли он сейчас или его смогли откачать каким-то чудом. С ним рядом его лейтенант, а это для него уже победа.       Саймон позволяет ему огладить щеку и висок, прежде, чем обхватить чужую ладонь своей, переплетая пальцы. Он без перчаток, отчего сердце Соупа трепещет, а сам он в миллиметре, чтобы не заскулить от счастья. Если это сон или продолжение того больного видения, то это слишком сладко, чтобы быть правдой.       Его спасло стечение обстоятельств и хорошая реакция, а он спас всех. Он вряд ли поднимется в ближайшее время с больничной койки, да и не известно, сможет ли дальше участвовать в операциях, но главное, что всё хорошо.       Пусть поправляется. Его парни отомстят, он знает.