утони

В глубине ночи шаги, раздающиеся по тёмному подвалу, слышны особенно отчётливо. Гул каменного кирпича эхом отталкивается от сырых стен. Затем загорается слабый свет – одна-единственная лампочка под потолком многого не даст. Картина тут же становится чётче: обычный погреб, не тесный и не просторный, заставленный по бокам шкафами со всякой всячиной и застланный слоями пыли и паутины, разбавлен невероятным видом крепко-накрепко привязанного к стулу Мэрольда посреди комнаты. Он, конечно же, ничего не видит, и о прибытии, возможно, его спасителя узнаёт только из-за щелчка переключателя; через повязку на глазах ничего не разглядишь. Даже выкрикнуть мольбу о помощи не может, ведь рот заткнут тряпкой. Жалкое, жалкое зрелище. Слепота длится недолго: совсем скоро повязку снимают руки, такие подозрительно знакомые и родные, и Мэрольд наконец понимает, где и почему он оказался. А конкретно из-за кого. На лице застывает выражение непонимания и отчаяния, он начинает усердно мычать в тряпку, но из этого, конечно, ничего не выходит. Его похитителя это не устраивает, и он, желая услышать его жалкие просьбы и взывания, вынимает влажную ткань изо рта Мэрольда и бросает её куда-то на пол. — Куроде, какого чёрта?! Ну и конечно же он слышит какие-то вопросы. Всего-то. Пускай, Куроде ещё заставит его молить о пощаде. Не говоря ни слова, он, провожая Мэрольда презрительным взглядом, направляется к углу подвала и достаёт оттуда простое ведёрко с водой и табуретку. Ничего сложного. Крики этого непонятливого горемыки уж очень раздражают, и Куроде подумывает сунуть ему ту тряпку обратно в рот; заодно и пыли наглотается. Но он держит себя в руках. — Братишка, к чему ты устроил всё это безобразие?! А ну-ка отпусти меня, хватит играться! — А кто сказал, что я играюсь, Мэрольд? — с этими словами Куроде с глухим звуком ставит на пол табуретку, венчает её ведром и придвигает конструкцию как можно ближе к брату. — Я вполне серьёзен. Мэрольд выглядит потерянным. Он панически оглядывается, дергается на стуле, пытаясь выбраться, но слова его всё так же чисты и игривы. Даже здесь он лицемерен. — Ах, как мило с твоей стороны принести мне попить! Я всегда знал, что ты меня любишь~ Как раз захотелось, я тут уже давно— Он не успевает договорить: Куроде хватает его за блевотно-розовые кудри и тягает голову прямо в воду, заполняющую ведро до самых краёв. Какая-то её часть выплёскивается, конечно, но это не проблема. Мэрольд плещется, бурлит в тщетных попытках выбраться и глотнуть хоть немного воздуха, но все попытки уходят в никуда. Куроде сжимает его волосы ещё сильнее и улыбается. Приятно. Всего через полминуты он так же резко вырывает братца из воды и даёт ему отдышаться. От жалких хрипов Мэрольда улыбка Куроде только ширится, и он так надеется услышать то, что хочет услышать уже долгие, долгие годы… — Кха- спасибо, что дал напиться, братишка!.. Ты всё такой же, кх- очаровательный и заботливый… …и зазря. — Лесть тебя не спасёт. Я ненавижу тебя. Из глотки Мэрольда вырывается лишь удивлённое, до безобразия наивное мычание. Куроде терпеть это не может. Потому опускает его в воду снова, уже на подольше. Глядит на розовую макушку с ненавистью, хочет повырывать каждый клок волос с неё, до самого последнего, и стискивает пряди до посинения костяшек пальцев. А когда всё же вызволяет из водяного плена, вжимает брата в стул и шипит в лицо: — Я ненавижу тебя. Я ненавижу то, что ты лучше меня. Я ненавижу то, что сколько ни старайся, «Сильнейший рыцарь» всегда будет первым, всегда будет на высоте, а я буду прямо как ты сейчас – глотать воду и задыхаться, пока не сдохну. Ты заплатишь за всё. Поймёшь, каково это. Снова в животе это неприятное чувство злости и обиды, напоминающее прорастающие корни, когда его встречает взгляд абсолютного непонимания. И Мэрольд усмехается ему в лицо. — Ты что, завидуешь мне? Как мило, ты такой бусинка! Ничего-ничего, для своего братика ты всегда будешь первым~ Куроде хочется его ударить. Расквасить лицо до неузнаваемости. Но он этого не делает. — Ты совсем не понимаешь, что я говорю? Ты вообще знаешь, в какой ситуации находишься? — Знаю. Ты на меня обиделся и решил выплеснуть свою злобу на любимом братике. Признайся, я ведь тебе дорог, Куроде. А теперь развяжи меня, пожалуйста. О да, это то, что он так хотел услышать. «Пожалуйста». Но этого мало, критически недостаточно. — Ты никуда отсюда не денешься, пока не попросишь прощения. — За что? За твои собственные загоны? За то, что не можешь смириться с собственной жизнью или, наоборот, за то, что не можешь сделать её лучше? Я в этом не виноват. Отпусти меня, Куроде, немедленно, я устал с тобой возиться, раз не хочешь слушать. И тут же Мэрольд оказывается в воде, а Куроде проклинает его раз за разом. Он уже не хочет его отпускать, но он обязан услышать то, что заслужил. То, в чём нуждается, без чего не сможет жить дальше. Так проходит минута. Куроде держит его до дрожи в руках и выдёргивает из воды в третий раз, втайне желая, чтобы тот уже задохнулся наконец. Но нет: поганец жив, но не совсем здоров. — …Куроде, хватит, пожалуйста. Давай поговорим, — Мэрольд булькает и хрипит, глядит исподлобья жалостливо, просит пощады лишь взглядом, не напрямую. Куроде уже надоели эти увиливания. — Я устал от разговоров. Либо ты извиняешься, либо я не вытаскиваю твою голову из ведра в этот раз. — Ладно, прости. Прости меня. Умоляю, отпусти. — За что же ты извиняешься, братец? Мэрольд пытается придумать ответ. Соврать, притвориться, что ему жаль, да так, чтобы правдоподобнее. — За… за всё. — И что это – всё? — Всё. За всё, что я мог сделать не так для тебя и за всё, что не мог тоже. Я люблю тебя. Куроде молча пялится на него, а Мэрольд глядит в ответ. Руки, не покинувшие розовую копну, сжимаются. — Ты ничерта не понимаешь, и ещё смеешь давить на жалость? — Но я не давлю, я правда-правда тебя люблю, клянусь! Ты у меня один такой! — Да что мне твоя любовь, когда мне от тебя так тошно?! Это конец. Это край для Куроде. В последний раз он опускает Мэрольда в воду, и тот в свою очередь делает последний вдох в своей жизни. Куроде не знает, как долго он стоял так не дыша над недвижимым, постепенно холодеющим телом брата, над его головой, всё так же погружённой в прозрачную жидкость. И когда наконец делает вдох, отпускает волосы Мэрольда и оседает на пол. Тот больше не рвётся прочь из воды, не глотает воздух жадно, ничего. Совсем ничего. И Куроде улыбается вновь. Спустя пару минут он поднимается с пола и, разбираясь с пока ещё свежим телом, думает, что же сказать остальным. Пожалуй, он с притворно-печальной интонацией в голосе, такой же лживой, с какой вечно говорил его брат, доложит им, что братик Мэрольд уехал далеко-далеко в командировку. Возможно даже навсегда.