Фальшивка

Вечер еще не поздний, но Ричарду уже пора уходить. Дело вовсе не в том, что вокруг куча непонятных людей, чьи радостные возгласы то и дело перемежаются звоном бокалов и звуками открытия бутылок. Нет, причина вовсе не в этом — время ехать домой, потому что его рейс в Надор вылетает совсем скоро. Ричард тихонько поднимается со своего места с намерением незаметно выскользнуть в холл, но план проваливается. Эстебан, материализовавшийся словно из воздуха, перехватывает его на полпути. Берет за руку, отводит в пустующую комнату подальше от любопытных глаз, закрывает за ними дверь. — Уже уходишь? — Интересуется подозрительно сухо, хотя Ричард видит, что он весь на взводе. — Скоро самолет, не хочу опаздыв… — Он через два дня, я чекнул дату вылета, — перебивает Эстебан. Ричард сглатывает, отводя взгляд. Ему всегда было тяжело рядом с разочарованными людьми. Особенно, когда причина разочарования — он сам. — Прости, — шепчет, не поднимая глаз. — Сколько можно! — Взвивается Эстебан, от вскрика Ричард крупно вздрагивает. — Сколько можно, — повторяет уже спокойнее и тише, — что я делаю не так? Почему ты бежишь? Помоги мне, я не понимаю. Эстебан, уставший от бесконечной неустойчивости и зыбкости их взаимоотношений, жмется лбом к плечу, горбится из-за разнице в росте в ранимой беспомощной позе. Ричард осторожно пристраивает ладонь на его влажном затылке, легонько поглаживает, успокаивая. Без слов, надеясь передать мысль: с тобой все хорошо, ты все делаешь правильно, это я дурак, все никак не разберусь в себе. Эстебан обнимает плотнее, и внезапно — больше некуда спешить. Вечеринка в самом разгаре, время от времени сквозь закрытую дверь доносятся радостные повизгивания, но все это кажется таким далеким, туманно-ненастоящим, почти придуманным по сравнению с тем, что сейчас происходит здесь, в небольшой гостевой. У Ричарда жжет в груди от желания прижаться еще ближе, обхватить ладонями щеки, поцеловать, но он не осмеливается, не уверенный, что ему можно после всех истрепанных нервов, недомолвок и очередной попытки сбежать без объяснений. Эстебан опять проявляет инициативу за двоих: просто захватывает рот своим, втягивая в самый неловкий и медленный поцелуй в жизни Ричарда. И в данный момент не существует ничего, кроме соприкосновения их губ. Поцелуй невыносимо нежен, почти невинен, безусловно желанен, и Ричард наконец разрешает себе растворится в моменте и ни о чем не думать. Забыть о душащей тревожности и целовать в ответ. Зачастую во время близости искренность Эстебана крошит кости, но сейчас всё иначе. Ричард затихает в объятиях, убаюканный ровным теплом и внезапно обрушившимся осознанием: он нужен. Весь из себя изломано-неправильный, замкнутый, мнительный и тревожный. Абсолютно непривлекательный в роли партнера. От этих мыслей ком должен подступить к горлу, но почему-то не подступает. Эстебан мягко клюет в уголок губ, прижимается едва ощутимым прикосновением к щеке. — Чего ты боишься? «Стать привязанным к тебе сильнее, чем ты ко мне». «Того, что ты наконец поймёшь, что я не тот, кто тебе нужен». «Лишиться твоего внимания и потерять тебя навсегда». У Ричарда сотни причин бояться и не менее тысячи бежать. Беспокойный мозг не устает подкидывать новые варианты, играя на чувстве вины. Прежде Ричард даже не задумывался о том, чтобы озвучить хотя бы их часть, но теперь хочет. Очень-очень сильно. Ровно так же, как и быть услышанным. Почему-то больше нет сомнений, что Эстебан обязательно поймёт. — Я, — начинает и запинается, не зная как облечь в слова все то, что варится в грудной клетке. — Мне хорошо с тобой, но большую часть времени я не могу отделаться от чувства, что все это, — он неопределенно взмахивает рукой, — между мной и тобой, не по настоящему, фальшивка. И часть меня осознает, что будь так, ты бы не возился тут со мной, а этого разговора не было бы вовсе. Но другая часть, — Ричард неровно вздыхает, чувствуя как внутри снова начинает потряхивать. — Она заставляет бежать, потому что меня пугает сила того, что я испытываю рядом с тобой. Мне страшно обмануться. Прости. Ком все же подкатывает к горлу. Пытаться взаимодействовать, а не избегать — тяжело, но Ричард не жалеет, пусть его и подташнивает от накатившей нервозности. Эстебан заслуживает объяснений. — Что ты себе напридумывал? Эстебан отстраняется, заглядывая в лицо. Ричард неопределенно ведет плечом, пряча взгляд. — Я люблю тебя, идиотина, — шепчет Эстебан так, словно давно все для себя решил. Словно уверен, что с ними — вместе, не по отдельности — все будет в порядке. Они будут в порядке. Ричард закрывает глаза. Он, кажется, чувствует это тоже. Если огромное непонятное нечто за ребрами и есть любовь. Нужно сказать. Уверить Эстебана, что всё взаимно, но слова застревают в напряженной гортани, как у первокурсника на экзамене. Поэтому Ричард просто жмурится до разноцветных мушек, затем распахивает веки и молча пялится на Эстебана, пытаясь одним взглядом выразить то, что пока физически не способен произнести. — Не беспокойся, — верно истолковав молящий взгляд, просит Эстебан. — Я буду ждать столько, сколько нужно. И это уже не просто больно. Это словно гореть заживо, глотать серную кислоту или сдирать по кусочкам кожу — мучительно до желания сдохнуть. Похоже агония — единственное, что может заставить Окделлов говорить ртом: — Ты не обязан, — язык распухший и еле шевелится. — Но я хочу. У Эстебана все так просто: хочет — делает, не хочет — не делает. Из сложного в его жизни только Ричард, с чьими причудами тот, по всей видимости, уже смирился. Становится жизненно необходимым потянуться к нему, такому честному и открытому, впечататься всем телом, обхватить руками, впитывая в себя чужую уверенность и надежность. Отчаянно комкая ткань в ладонях, ища точку опоры, потому что слишком много и слишком сильно перекручивает внутри. В ответ Эстебан охотно прижимает к себе. — Оставайся. Если они тебя смущают, — он легонько мотает головой, указывая на дверь, за которой буйствуют веселье и хаос, — я их прогоню. Ричард качает головой: — Не надо. Это твои друзья и твой день рождения. — Который я хочу провести с тобой. Неужели откажешь имениннику? — Эстебан прерывается на глубокий вдох, затем продолжает тоном бывалого искусителя: — Оставайся до завтра, поваляемся, посмотрим киношку, будем целоваться и долго-долго говорить обо всем. Проснемся ближе к обеду, я приготовлю завтрак, а вечером отвезу тебя домой. — Боюсь тебе придется привязать меня к кровати, — грустно улыбается Ричард. С его тревожным мозгом только так можно давать обещание остаться. Эстебан молчит долгую минуту, во время которой до Ричарда постепенно доходит, что именно он ляпнул. Жар приливает к щекам, в объятиях становится нестерпимо душно. Боже, когда же он научится думать и придерживать язык, прежде, чем озвучивать в мир неотфильтрованные мысли. Дикон поднимает голову только для того, чтобы зацепиться взглядом за заинтересованно поблескивающие нахальные глаза. Эстебан быстрым мазком облизывает губы, и сердце начинает колотиться быстрее — хотя, казалось бы, куда уже. — Это можно. Привяжу и стану целовать везде, где попросишь и где не попросишь — тоже. Пойдет? — Заманчиво, — уклончиво отвечает Ричард, несмотря на то, что от предложения под кожей заряжают фейерверки. Эстебан ласково проводит рукой по волосам. От нежности хочется скулить и подставиться под касание еще раз. — Останешься? Ричард прикрывает глаза и выдыхает, решаясь: — Да. — Чудно. Они обмениваются парочкой быстрых поцелуев, и Эстебан выскальзывает за дверь. Без него тут же становится пусто и тягостно, а в животе тянет зарождающейся тревогой. Ричард напряженно считает секунды: семнадцать — музыка затихает; двадцать три — довольный гомон сменяет неудовлетворенное гудение; сорок — первый раз хлопает входная дверь. На двести шестнадцатой Эстебан заходит обратно, а Ричард, так и не сдвинувшись с места, пытается унять дрожь в пальцах. — Ты норм? — Интересуется тут же, приблизившись в два широких шага. За выраженное беспокойство в его сведенных бровях не просто неловко — стыдно. — Терпимо. — Пойдем ко мне. Давай, давай, — Эстебан сжимает пальцы своими. Те приятно теплые, сухие, в отличие от лягушачих Ричарда. — Будешь привязывать? — Шутит, пытаясь скрыть неловкость. — Есть идея получше. Как и полчаса назад Эстебан ведет за собой. Они поднимаются на второй этаж, перед этим погасив свет на кухне и в гостиной, проходят в спальню. Здесь все ровно так, как было, когда Ричард ночевал тут в последний раз. Темно-серый плед на двуспальной кровати, тумбочки по бокам, три гитары на подставках, плазма в половину стены, приоткрытые двери в ванную и гардеробную. В недрах последней Эстебан и скрывается, попросив подождать. Ричард присаживается на край кровати, ведет ладонью по покрывалу, расправляя складку, пока в гардеробе возятся, выдвигая ящики и хлопая дверцами, будто в поисках чего-то. Эстебан возвращается быстрее, чем Ричард успевает привыкнуть к его отсутствию. Опускается рядом, бедро к бедру, и демонстрирует невозможно пошлые меховые наручники развеселенькой кислотно-розовой расцветки. — Они безопасные, хлипкие до жути и, если честно, линяют как драная кошка. Вот смотри, — он вытягивает руку, демонстрируя окольцованное запястье во всей красе, — зажимаешь этот рычажок и вуаля здравствуй, свобода, — свободный конец он протягивает Ричарду, который молча пялится на розовую мохнатку. Чувства смешанные — от кринжа до полного недоумения. — Допустим, — Ричард неуверенно смыкает пальцы, ощущая синтетический ворс. — Допустим. Щелчок сухой, едва слышен, но ощущается выстрелом в тихой комнате. Ричард регулирует кольцо, затягивая на запястье, чуть ниже выступающей косточки, не слишком туго, но и чтобы не болталось, под внимательным, даже настороженным взглядом Эстебана. Разобравшись с наручником, он прислушивается к себе и впервые улавливает ту тонкую грань между знанием и уверенностью: если постараться, у них есть все шансы быть в порядке.