Тёплое место в холодном Киркволе

      В привычной полутьме Хоук различает одинокую сухощавую фигуру, склонившую златовласую голову. Со спины Андрия кажется совсем хрупкой, даже беззащитной, и выглядит ниже своего роста, пока не встанешь рядом с ней. Её широкие, но костлявые плечи опущены и укрыты плащом, накинутым поверх них на манер пледа.       Зимой и поздней осенью, как сейчас, стены лечебницы промерзают насквозь и вместо защитного спасительного тепла отдают сырой подвальный холод. Зато летом здесь невыносимо спертый воздух, пропахший смесью прогорклых мазей и запёкшейся крови.       «По крайней мере здесь чисто», — неунывающим тоном твердила Андрия, словно извиняясь за скудные условия, в которых ей приходится принимать своих пациентов.       В лампе, служащей сейчас единственным источником освещения, медленно догорает свеча, и Хоук, бесшумно подобравшись ближе, словно какой-нибудь воришка, с замиранием сердца наблюдает за игрой света и теней на лице Андрии. В один момент её лицо озаряется и она кажется совершенно спокойной и полностью вовлечённой в своё занятие, в другой — тень пересекает её лоб, и Андрия выглядит погружённой в тяжёлые думы, а в следующий — свет почти меркнет, и на её лице не отражается ничего, кроме бесконечной усталости.       Андрия толчёт в деревянной чарке какие-то травы — не иначе, как ингредиент для очередного целебного снадобья. На полках целительницы находится место для, по меньшей мере, нескольких десятков различных скляночек, похожих друг на друга, и ни на одной из них нет подписи. И всякий раз Андрия своими длинными узловатыми пальцами на ощупь перебирает бутыльки и без труда отыскивает нужный.       Порой их содержимое пахнет лесом или луговыми травами, а порой выедает глаза резкой вонью. Адилия чувствует этот запах, будто наяву, вспоминая, как в отсутствие подруги решила откупорить пару склянок и понюхать — по дурости, конечно, и из любопытства. И сама Андрия не раз и не два наносила густую пахучую мазь на её ожоги, ушибы и особенно глубокие порезы. Хоук, конечно, артачилась почём зря и всячески отнекивалась.       — Ты так подкрадываешься, чтобы меня напугать? — Андрия устало и снисходительно улыбается, давая понять, что заметила присутствие Хоук.       — Вот ещё, стала бы я так делать! — возмущается Адилия, и ей почти неловко. Как долго она ещё собиралась стоять здесь и просто смотреть на Андрию?       — Ты-то? — целительница беззлобно усмехается, так, будто иного от Хоук и не ожидала.       — Я принесла тебе ужин, — на стол перед Андрией падает свёрток, едва та успевает отложить в сторону своё занятие, а Хоук торопливо поясняет. — Мама испекла лепёшки с сыром и зеленью, и я решила поделиться с тобой. Как там говорится — ужин раздели с другом?       — Обед раздели с другом, — поправляет Андрия, — а ужин…       Она замолкает, как только Хоук прямо перед её носом разворачивает большую сырную лепёшку — ещё тёплую, мягкую и хрустящую — с лёгкостью разламывает её руками надвое, и мягкий, подплавившийся домашний сыр тянется меж двух половин. Адилия очень спешила, добираясь в лечебницу, а потому она даже не успела остыть.       — Поешь, — командирским тоном произносит Хоук, забирая себе одну из частей лепёшки, и подвигает вторую к Андрии. — С такими темпами в тебе скоро совсем не останется сил и ты не сможешь таскать посох. Учти, я не собираюсь помимо своего носить на спине и твой.       — Спасибо, — тихо отвечает целительница, будто пристыжённая. — Наверное, ты права. Иногда я совсем забываю поесть, представляешь? Я такая идиотка.       Слова подруги оказывают на Андрию совсем не тот эффект, которого ожидала Хоук. На несколько секунд выражение её лица становится потерянным, а Адилия всё никак не может взять в толк сказанное. В худшие времена, которые доводилось переживать её семье, особенно после смерти отца, она могла ограничивать свой дневной рацион до одной скудной похлёбки, чтобы младшим досталось больше. Порой ей не удавалось заснуть ночью из-за чувства голода. Но с ней никогда не случалось такого, чтобы она просто забыла о еде.       Хоук наблюдает за тем, как ест Андрия. Ест, как человек, дорвавшийся до пищи после изнурительной голодовки — быстро, жадно вгрызаясь в лепёшку и отрывая зубами большие куски, почти не жуя. Ест, чтобы поскорее насытиться. Это чувство знакомо Адилии.       — Сколько же ты не ела? — Хоук разрешает себе задать этот вопрос вслух лишь после того, как Андрия расправляется со своей половиной лепёшки.       — Около пары суток, — отвечает она. — Может быть чуть больше, я не уверена.       Адилия отламывает часть от своей ещё нетронутой порции и протягивает Андрии. На этот раз она ест более вдумчиво, аккуратно отщипывает пальцами и отправляет себе в рот, смакуя каждый кусочек. Подперев бёдрами край стола, за еду принимается и Хоук. Очень странно осознавать, что это их первый совместный ужин со дня знакомства — не перекус походным пайком во время короткого привала, а настоящий ужин двух близких подруг.       — Как же так вышло? — спрашивает Адилия.       — Я просто забыла, Ади, — повторяет Андрия уже сказанное.       Ласковое сокращение отзывается теплом в груди Хоук. Раньше так называл её только папа. Но его нет — страшно даже подумать — уже пять лет, и Адилия уверена, что не говорила об этом Андрии.       Хоук не любит говорить ни об отце, ни о своей жизни в Ферелдене, ни даже о Бетани. Не оттого, что не вспоминает, а оттого, что так проще — снести всё до основания и строить заново, чем бесконечно лелеять истлевшее пепелище, оставшееся от прежней жизни. Она считала это утверждение верным для всех, до хрипоты споря с Фенрисом, не злонамеренно, а из лучших побуждений. Этот эльф всякий раз вызывает в ней жалость с одновременным желанием взять его за плечи и встряхнуть как следует. С Андрией всё по-другому.       — В Круге Магов привыкаешь есть не тогда, когда хочется, а когда позволяют, — тон её голоса спокоен, и даже выражение на лице не сменяется. — Иногда то, поешь ты сегодня или нет, зависело от того, кто из храмовников заступил на смену утром. Некоторым из них нравилось лишать нас приёмов пищи за проступки. Со временем чувство голода почти атрофируется — невозможно постоянно думать о том, как ты хочешь закинуть что-нибудь в свой желудок.       — О Создатель… — только и смеет шёпотом вымолвить Адилия, едва не выронив кусок изо рта. — Ты говоришь о настоящих пытках.       Жалость – недостойное чувство, и вместо неё в груди поднимается удушающая волна возмущения — за Андрию, за каждого мага в неволе, за каждого ребёнка, оторванного от семьи, да и за себя тоже. Она могла оказаться на месте любого из этих детей.       — Между прочим, на службе у Серых Стражей этот навык оказался очень полезен, — Андрия вымученно улыбается. Во всём её рассказе нет ни боли, ни обиды, лишь что-то отболевшее, выгоревшее. — Первое, о чём тебя предупреждают после обряда посвящения — неутолимые голод и жажда.       — Бедняга Карвер, — фыркает Хоук, скрывая беспокойство за брата.       От свечи в лампе остаётся лишь огарок, но Адилия даже не замечает, что они сидят в темноте уже некоторое время. Рядом с Андрией совершенно по-особому светло, и уходить совсем не хочется. Хочется взять её за руку, но целительница спохватывается первой и, наугад пошарившись в ящике стола, отыскивает новую свечу на замену. Пытается разжечь огниво, но Хоук её останавливает — незачем пользоваться столь тривиальным способом, когда пламя вспыхивает по мановению пальцев мага стихий.       — Можно я останусь и помогу тебе? — Адилия чувствует, как робеет, и это совсем на неё не похоже.       — Но учти: только под моим чутким руководством, — с напускной строгостью предупреждает Андрия. — Ты все травы спутаешь, знаю я тебя.       — Вот брошу всё и уйду к тебе в ученицы, целительство осваивать, — угрожает Адилия. — Через пару месяцев со мной ты захочешь сбежать обратно к Серым Стражам.       В четыре руки, за шутками и разговорами, работа ладится быстро. Время летит незаметно, и ночь накрывает город плотной чёрной шалью, но сна ни в одном глазу. Хоук слушает и внимает каждому замечанию подруги, а холодная лечебница кажется ей самым тёплым местом во всём Киркволе.