Тор Одинсон

Если бы пришелец явился в Ледяной дворец позлорадствовать и посмеяться над его обитателями, он мог бы сполна насладиться мгновенным выражением ошеломления и растерянности, мелькнувшим по лицу Тора. Но тут же оно сменилось яростью, гневом, почти детским возмущением. Как? Мало что этот наглец явился в самое сердце дворца, похитил пленницу, ложью и лестью увлек с собой его брата — он смеет не умереть прямо сейчас, застыв ледяной статуей в память о своей глупости! Он разрывает контакт, призывая Ледяной молот обратно в ладонь. Вот значит как! Вот, кто владеет прославленным Молотом богов — страшным оружием, память о котором ётуны передают друг другу в страшных сказках, от которых дети потом не могут уснуть и сжимаются в комок в своих постелях. Не так ли дрожал и едва сдерживал слезы его младший брат? Не спасаясь ли от этого ужаса он тайком прокрадывался в его комнаты, чтобы найти прибежище на его груди, в его объятиях, неожиданно жарких для ледяного принца? А теперь?! Теперь он стоит, отвернувшись, дрожа — от ярости или от ненависти, от стыда перед собственным предательством — он стоит, а та, что стала причиной его отступничества, стоит рядом с ним. И преграда на пути — лишь один. Вот этот, ас, сжимающий в ладони Мьёльнир, откованный в сердце звезды! Он, Тор, убьет его. А потом ведьму, что зачаровала брата. О, он с радостью переломал бы ей каждую кость, вывернул каждый сустав, выпил бы каждый крик, исторгнутый глоткой, насладился бы каждым ее вздохом, исполненным боли — так же, как эта старая шлюха, оголодав в темноте, наслаждалась дыханием его брата! Пальцы, что прикасались к нему, гладили нежную кожу, он заморозил бы вечным дыханьем зимы, чтоб они почернели и мясо, загнив, стало бы слезать с них вонючими струпьями! А ее груди, которые этот мальчишка в исступлении целовал..! А ее рот...! А ее древнее лоно...! Белая ярость, белей самых чистых снегов, ослепительней чем сияние глетчеров на вершинах, захлестывает Лафейсона. Она подхватывает его, словно пурга, как ледяной порыв ветра, что сдувает с равнин все живое, сковывает малейший зазор ледяным панцирем. Она вырывается из молота, ледяными бичами обрушиваясь на врага. На врагов. Фригга вскрикивает и пригибается, стремясь заслониться рукой: не как богиня и ведьма, а обычная женщина. Младший принц, по лицу которого пробегают лиловые тени, заменяющие ётунам румянец, заслоняет ее собой, делая шаг вперед. Его кожа синеет больше, кольцевые шрамы делаются заметнее. Тор видел подобное только один раз: когда они детьми пробрались в отцовское хранилище и отыскали Ларец вечных зим. Сам он не успел тогда прикоснуться, а Локи... Локи за свое любопытство чуть не поплатился жизнью — и не выбей брат у него ларец из рук, может быть, не дожил бы до этого дня. Но это все было давно — а сейчас эта забота о любовнице лишь более разъяряет Тора, который уже готов бросить начавшийся бой, чтобы обрушить ярость на отступника и предателя. И лишь в последний миг изменяет решение. Он бросается на Тюра с такой невиданной злостью, с таким яростным криком, что стены вздрагивают, а с ледяных колонн осыпается мелкое крошево. В миллионах сверкающих частиц сверкание Ледяного молота режет глаза, так что кажется — это он, а не Мьёльнир, мечет жгучие молнии. Поток чистого льда, воздуха, концентрации тысяч метелей, сотен буранов, стужи, способной за миг остановить биение сердца, обрушивается на Копьеносца, покрывая камень под его ногами слоем инея; в воздухе вокруг вырастают ледяные кораллы. А следом Тор прыгает сам, не разбирая, изготовлен враг к бою или же нет, принесет ему атака победу или же смерть. Удары сыплются беспорядочно, дико, бездумно, подчиняясь лишь одному желанию: бить, бить, бить, бить без конца. Боль и ярость переполняют, разрывают его изнутри.