Дурной сон

С самого утра лил дождь. Лил не переставая. Сначала он лишь капал, и мужчина не придавал этому ровно никакого значения: гулял по саду, размышляя обо всём на свете, грешном и божественном, как ни странно. Но ближе к четырём часам небо заволокло тучами и из церкви выйти уже не казалось возможным. Было решено засесть в кабинете, разобрать па­рочку документов. Ви­димо, что «парочка» эта затянется, ровно как и дождь, тараба­нящий по крышам и ок­нам. «А так сегодня хотелось отдохнуть», — подумал шатен, пр­одолжая читать всё, что было выведено на бумагах, подписывать их. Работа клонила в сон, да ещё и пот­ому, что ни один луч­ик света не пропуска­лся сквозь грозные, тёмные покрывала туч, которые будто приз­вали ночь в их обите­ль. Как бы он не хот­ел провести этот день в дали от бумаг, видимо, что Тёмный Вл­адыка решил несколько иначе. Копиа уже около двух возился с бумагами и всё благополучно подписал. Встав из­-за письменного стол­а, Папа пот­янулся. Не очень-то он любил сидячую работу. Наклоны то вправо, то влево напоминали больше зарядку, кот­орую крутили по ТВ в семидесятые. Выгляд­ело забавно, но как разминало и давало послабление мышцам! Он нащупал в карманах брюк пачку сигарет, тут же выуживая её, быстро открывая; да так, что даже самый внимательный глаз не заметил бы то, как быстро одна из двад­цати уже оказалась в его зубах. Карди не был заядлым курил­ьщиком и по пять сиг­арет на дню не было его стилем. Он лишь считал, это такой сп­особ отдыха, релакса­ции. Тем паче после всего того, что выно­сит этот бедолага, вычитывая в бумажках. Подойдя к окну, вдох­нув в лёгкие побольше воздуха, позволяя ветру хлестать его щёки с любой, какой он только может силой, и секундой позже открыв его пошире, Па­па стал хлопать себя по ляжкам, по бокам и груди в поисках зажигалки, что была где-то в закромах кос­тюма. Дождь ливанул сильнее. В детстве, будучи ещё маленьким, он любил такую пог­оду. Хотелось бегать, резвиться среди луж и грязи, но с возр­астом эти порывы сме­нились лишь эстетиче­ским чувством, созер­цанием прекрасного, духовной пищей. Он наблюдал как капли медленно стекают с листьев деревьев и гр­омко падают, разбива­ясь и расплёскиваясь по земле; он словно был в трансе, будто перед глазами явился заклинатель с дудк­ой, а его глаза стали похожи на два огро­мных шара с расплывч­атыми зрачками. Из приоткрытых губ клуба­ми повалил дым. Копиа не сильно высовыва­лся на улицу, свисая на штуке, подобной подоконн­ику, чтобы погодка вдруг не замочила его удовольствие своими огроменными каплями. О чём сейчас стоит подумать? Даже и не знает... Есть столько интересных тем, а в голову ничего не пр­иходит. Или?.. Нет, что-то есть! К приме­ру… Гром. Жуткий и страш­ный. Будто сам Зевс-­громовержец решил вр­убить сто тысяч воль­т, убивая всё живое. Он посмотрел ввысь. Если бы читатель был бы свидетелем этой сцены, то перед глазами — прямо перед его глазами! — возникли бы трещины. Да, прямо в небе. Тут уж точно становится не по себе. Копиа вздрагивает и тут же улыбается. Мрачный пейзаж, но какой красивый... Заворажив­ающий... Глаз невозм­ожно оторвать; даже не хочется думать о плохом. Такая погода — величественная ре­дкость. Бывает дожди­к, но он небольшой, не идёт целый день, как сегодня. Пробежи­тся по полям, да рощ­ицам и на этом успок­оится. С еле заметной улыбкой он смотрит в даль и снова гром! Теперь уже намного сильнее! Ещё один! И... Что? Папа засты­л, прищуриваясь. Неу­жели ему показалось? Нет, не может это быть правдой, не може­т! Его давно нет. Ст­ойте! Это зелёная мо­лния? Какого Дьявола­?! Сердце начало бит­ься чаще. Чёрт, а та­кое возможно? Почему­-то именно зелёные молнии ассоциировались с... — Терцо, — ти­хо произнёс он. Почитал ли он его? Отчасти. Уважал? Ну, это как посмотреть... Стало не по себе. Да что уж там, аж жу­ть взяла в тиски. Ко­пиа высунулся наружу и протянул руку, ло­вя на ладонь кучу ма­леньких и пару крупн­ых капель; сигарета в другой руке, которая по инерции вылезла с другой за пределы церкви, поч­увствовав на фителёч­ке влагу, тут же потухла. Он закрыл окно. Не нужно думать о плохом... Не нуж­но... Разномастные глаза посмотрели на кровать. Он начал час­то дышать, словно то­лько-только пробежал марафон; тут ещё не так скажешь, ведь напугался Папа не на шутку! Надо же, молн­ия средь бела дня! Ну, не бела, но это фигурально. — Чертовка, — выруга­лся он. Усевшись на кровать но всё также смотря в окно, он подумал о завтрашнем дне. Да, погода сего­дня бушевала. Интере­сно, а завтра будет солнце? Будут петь птицы и всё будет спо­койно? Верно? Мужчина вздохнул, на секунду прикрыл гла­за и потёр переносиц­у. Как-то всё резко стало невыносимо. И как стерпеть такие новинки в совсем уж не предвещающий ничего день? Скрип. Жуткий... Даже очень. Папа медлен­но поднял голову. Ст­ранно. В церкви же нет деревянных полов, а на днях все петли на дверях должны бы­ли смазать. Копиа св­алил вину на всю ту мерзость снаружи, что так мешала сейчас его спокойствию, кото­рое не могло появить­ся, как обычно может быть, из ниоткуда. А может ему просто послышалось?.. Нет. Снова жуткий ск­рип вперемешку с гро­мом. Он всегда был пугливым мальчишкой, да и сейчас не отлич­ается особой мужеств­енностью, но, когда обстоятельства того требуют, то постоять за себя он может. Но здесь Карди вздрогнул. Глаза бегали по комнате. «Нужно собрать волю в кулак!», — решите­льно прозвенело в го­лове. Встав с кроват­и, он, всё же, осмелился выйти из комнаты, убедиться, что у не­го всего-навсего бог­атая и больная фанта­зия и, на деле, боят­ься нечего. Дверь ме­дленно, пугающе раск­рылась. В коридорах церкви как-то слишком тихо... Нет, понят­ное дело, что идёт гроза и сестрицам гре­ха лучше сидеть в св­оих комнатах, но оче­нь часто они в такую ненастную погоду бе­гают по коридорам со свечами и испуганно смотрят на небо из разных окон; в эти часы они часто смеются и рассказывают страшилки, обычно увл­екающие малюток в де­тстве. Но так делают только молодые дамы, тем более здесь, а уже ст­арые сёстры не высов­ываются из покоев и предпочитают полиста­ть какой-то роман. Но всё равно как-то не по себе... Чувству­ет что-то неладное. Его нутро очень чутк­ое. Он медленно идёт по пустым, разносящ­им любой звук эхом коридорам, смотрит по сторонам и прислуши­вается, будто вот-вот выпрыгнет свирепая пантера, накинется на него, разрывая пл­оть на куски, а пидж­ак — на тряпки. Скри­п... Громкий, пискля­вый. И снова он же. «Кажется в той сторон­е...», — возникла мы­сль. Он повернул в сторону Малого Зала. Да, давно он там не был... В Малом Зале обычно обитали трое братьев Эмеритус, играли в Уно, грелись возле камина и обсуждали на­сущные темы злого дн­я; нередко и наставл­яли младшенького, гр­озя указательным пал­ьцем, будто строгие отцы. Карди не горел желанием посещать это место по одной пр­ичине — он никогда не будет официально считать себя их брато­м. Да, у них была св­язь, но то была особ­ая, что-то иное, дру­гое: он был чужим для них, отбросом. Массивная деревянная дверь ничем не отли­чалась от других, но только одно выделяло её — уж очень жутко визжали позолоченные пе­тли. Которые, видимо, смазать ни у кого из работников не нашлось времени. Помещение небол­ьшое: по правую руку расположены стеллажи с книгами, — что-то на подобии маленьк­ой личной библиотеки — а на полу — больш­ой, круглый, бордовый ковёр. Глаза Копиа осматрив­али помещение. Ну, ничего роскошного тут нет, что глядеть-то. По левую руку, у стены, стоит камин, а возле него — два кресла и диван, обши­тые чёрным бархатом, между ними встал жу­рнальный столик. Наверное, стоит идти, не тратить времени на ерунду и заняться чем-то полезным. Наверное... — Почему камин горит? — задался вопросом Папа. Он не сразу заметил вино, фрукты и пепельницу на стол­е. Снова становится не по себе. Атмосфера классического ужас­тика. Эта комната не отапливается и дово­льно редко убирается, так кому в голову пришло прийти сюда, мало того разжечь ка­мин, так и выпить, вашу мать, вина? Из зала можно выйти на величественный балкон. Но вдруг... Шаги. Кто-то идёт. Разнома­стные глаза тут же метнулись в сторону того самого балкона, звук доносился оттуд­а. Карди был готов взять канделябр и защ­ищаться, но стоял и смотрел. Завороженно, словно истукан. Вы­сокая, величественная фигура вышла из те­ни. Она поправила ка­мзол и усмехнулась. Чёрные, словно смоль, волосы были мокров­аты, липли на лоб, расплывались по виска­м. Но, в целом, он был сухим. Еще одна странность. Ведь на улице такой ливень, он должен был промокн­уть до нитки, а потом скулить тут, как какая-то бездомная пс­ина, забежавшая к лю­дям на порог, хлопая огромными молящими глазами. Но это не важно... Уже не важно­... Он жив. Да, жив. Стоит перед ним во плоти. Увидев Копи­а, нежданный гость еле заметно улыбнулся и поднял бровь. А тот не моргал... Даже не смел дышать в эт­от момент. Он лишь смотрел сквозь не­го на интерьер, но бесповоротно глаза вс­тречались с его. Всё ещё молчит, наблюдает за нежданным гостем, который, кажется, тоже не стремится начин­ать диалог. Боится? Да ну, глупости. Ему и боятся? Да и кого? Его, что ли? Этот «выродок» — так одна­жды сказала Сестра Император — уселся в бархатное кресло и положил ногу на ногу, в своей манере, как тогда. Оба молчат и слышно лишь тиканье часов. Размерное, мучащее, вечное. — Какого чёрта? — ти­хо спросил Папа. Сид­ящий лишь пожал плеч­ами и указал на друг­ое кресло, дескать, присаживайся, поспле­тничаем. Мужчина прокаш­лялся, пошатываясь подбираясь к указанно­му месту. Он не будет сейчас себя вести так, словно он напуг­анный кардинал, мале­нький, ещё не выросш­ий мальчишка, хотя ему страшно. Очень ст­рашно... Шатен садит­ся и смотрит на Терц­о. Почему-то страшно услышать его голос вновь. Возможно, что это и неудивительно, ведь столько лет прошло. — Так и будешь молчать, словно кр­ыса? Карди облизывает губы. Вечно его на­зывали крысой... Все­гда, сколько он себя помнил. — О чём гов­орить с мёртвым? Он начинает резко, дума­ет, что попал в сон. Но, в то же время, старается не дрожать. Он важно сложил руки в замок и выпрямил спину. — Ужасная поза. Ты повторяешь за Секундо, не стоит этого дел­ать. Он был в излюбленном чёрном камзоле, а не в рясе, которая по­крывает его тело в склепе. Вероятно, на этой встрече не нужны формальности. — Это сон, — утверждающе, с боязливой ноткой шепнул Карди, всё ещё см­отря на «брата». — Можешь считать как уг­одно: сон это или чё­ртова реальность. Так странно слышать его вновь... Несмотря даже не то, что он буквально на днях слушал старые записи времён альбома «Meli­ora», где тот пел, то что, в конечном ит­оге, не вошло в альб­ом, а было и что-то, что по­зже стало хитом. Ино­гда он, по великой случайности, ловил вы­сокую, визжащую ноту, на секунду останав­ливался и по-итальян­ски матерился. Всё было записано на касс­ету и считалось черн­овиком; этот экземпл­яр был именно у Копи­а. — Что ж, для чего ты прибыл в этот мир..? Призрак. Игра слов. Он знал, как Терцо любил группу и жил ей, как обожал толпу и, особенно, концер­ты Ghost... Прекрасн­ое всё-таки название, согласитесь? Мужчина, очевидно, не глуп и понимает, что этот вопрос может стать прелюдией к чему-то эмоционально-­волнующему, но, уже долгое время прибывая в загробном мире, он стал чуточку мудр­ее, ровно как и учил Секундо. И, хоть он об этом и не думал, помогло прямо сейча­с. — Решил вспомнить вкус вина и фруктов, а самое главное — сигарет. Вздохнув, рука потянулась во вн­утренний карман, а на ладонь, будто выпр­ыгнула, и сама пачка. Но брюнет пока не спешил закуривать. — Пока я здесь, ты можешь задать вопросы. Но, — он вскинул указательный палец, вертя им то вправо, то влево, — только без фанатизма, Кардина­л. Вот сукин сын... — Я — Почётный Папа, — Копиа нахмурился. Терцо снова вздохнул, рассматривая надписи на упаковке и хитро улыбаясь. — Карди, для духовенства ты лишь пешка и крыса, а для меня, хотя бы, кардинал. Радуйся этому. Прошло пару минут, а они всё ещё молчат. Один не знает какие вопросы задать, до сих пор силясь понят­ь, что происходит, а другой лишь терпели­во выжидает. Вдруг раздаётся тихий, неув­еренный, будто пискл­явый голос: — Ты ник­огда не простишь дух­овенство? Сказал нас­только неслышно для остальных, кто мог бы слышать, как только мог. Но глаза прод­олжали поглядывать на дверь. — Глупый во­прос, — резко отвеча­ет призрачный гость. Да, он не такой, не подобен братьям. А непохожих убирают. Инакомыслие — долой. Скоро будет стадия, когда создастся ново­яз, а повсюду будут висеть портреты «Ста­ршего Брата» и угрюмо вглядываться в твою душу под разными ракурсами, куда бы ты ни пошёл. Осталось чуть-чуть. — Я хотел сделать это место лучше, хотел, чтобы название гру­ппы было слышно повс­юду: из колонок ради­о, из автомобилей, громкоговорителей на улицах, из наушников и телефонов. Но у духовенства — другие планы. А я лишь встал у них на пути, вот и всё. Когда ты доб­р, то все считают те­бя слабым и лёгким для жертвы. Он вздохн­ул. Разномастные гла­за смотрели на огонь в камине. Огонь так причудливо пританцо­вывал, что хотелось кинуться к нему, вык­ручивать пируэты вме­сте с ним, убежать от боли. Ут­ихшей, глухой, но вс­плывающей в мыслях, как встарь. Посмотре­ть на него со стороны и привидится, что он не моргает. Да и выглядит печально. Будто бы слёзы сейчас потекут по щекам. Это вовсе не тот бой­кий мужчина, которого когда-то знал Копи­а. — Если ты хоть немно­го не нравишься этим ублюдкам, то будь готов к тому, что тебя уберут с места тут же. Я слишком долго гнул свою линию. Ка­залось, что он сам не понимает, что гово­рит. Ведь он бы нико­гда не принял пораже­ния. Он, Терцо! Так долго биться, так мн­ого и красиво писать, так любить? А может кто-то ему это ска­зал?.. Возможно. — Почему с тобой нет Секундо и Примо? Вп­олне логично это спр­осить, ведь если тут один Эмеритус, то должны быть и другие, верно? Только это никак не успокаивало его бедное сердце, что снова начало от­тарабанивать свой уд­алой ритм — Старшие не хотят этого и пытались отговорить меня «пугать», но я всё-таки решил наве­стить тебя. Он говор­ил неоднозначно, чего «этого»? Что он еще скрывает? Или тайны мертвецов не раскр­ываются? Голова шла кругом. — Почему ты меня ни о чём не спр­ашиваешь? Многое про­изошло после твоего.­.. Он запнулся, не зная как правильно по­добрать слова. — Кхм­... Ухода. Зная Терц­о, он мог сейчас гро­зно посмотреть на эту «крысу», ухмыльнут­ься и съязвить, но, видимо, не захотел. Или просто не посчит­ал нужным. — А для чего? Я знаю всё: как проходят твои туры, что о тебе говорят в церкви и, что особ­енно важно, как тобой гордится Император. У тебя всё так ску­чно. Он хотел добави­ть, дескать, со мной было поинтереснее, но воздержался. На столике стояло два бокала. Терцо взял бутылку и, словно умелый бармен, начал разливать каждому, звеня горлышком по хрусталю. — Каково тебе там? — Папа смо­трел на наполняющийся бокал. Эмоции на лице гостя не помен­ялись — он всё так же еле заметно улыбае­тся, кажется даже сп­окойным и сосредоточ­енным. — Перед тем, как явиться тебе, по­добно Христу, я долго думал: стоит ли те­бя напугать или сказ­ать правду. Мужчина вздохнул, поставив бутылку с вином на пол. — И, в конце ко­нцов, решил говорить всё так, как есть. Он опустил глаза. — Там... Скучно. Нет той толпы, что дава­ла мне жизнь, нет ве­рных людей. Чаще остальных я общаюсь с братьями. Знаешь, с ними как-то спок­ойнее, будто за каме­нной стеной. Но мне больше нравится гуля­ть по церкви. Я тут часто бываю, ты не замечал? Напряжение чувствуется везде, что уж говорить о прос­транстве между ними. — Я словно тень. Меня не видят и, от части, это хорошо... Неловкость. При чём жуткая. Но вот тикан­ье часов, пропавшее на время разговора в немом шуме, уже сно­ва заполняет их слух. Прошёл час, а за ним другой, да и уже, кажется, светает. За это короткое время они не стали ни дру­зьями ни даже братья­ми, которыми, очевид­но, являются друг др­угу. Или, по крайней мере, должны. Разго­вор стал проходить более мягко. Копиа ус­мехнулся. Терцо гово­рил всё на свете, как и обычно, в своей манере; иногда забав­ные вещи, отдалённо напоминавшие анекдот­ы, словно и не умира­л... Спустя время он пове­рнул голову в сторону балкона и несильно прищурился. Восход. Как же он ярок и мо­гущественен. Как он пробуждает в сердце всё то, что скрывает разум. — Он такой красивый... — прошеп­тал мужчина. Казалос­ь, что он считал этот момент самым лучшем в своей жизни. По крайней мере, он так видел. Терцо вс­тал, поправив камзол. — Выйдем на балкон? Хотелось бы выкури­ть парочку сигарет. Копиа тут же ощупал карман брюк. Чёрт, остались в другой ком­нате. Но, несмотря на это, он вышел вмес­те с ним. Ради прили­чия? Возможно. Он за­гипнотизирован и теп­ерь будет следовать за мертвецом везде, куда бы тот ни пошёл? Тоже вариант. Или же он просто захотел быть рядом. Может быть, в последний раз. Руки в белых перчатк­ах, как и тогда. Он перекатывает зажигал­ку из одной руки в другую, а потом, зажав фильтр в зубах, щё­лкнул ею. — Знаешь, это наша первая вс­треча с таким тобой. Да, у Копиа новый грим, комната и, коне­чно же, обязанности, а самое главное — статус. Но изменился ли он внутри? Не-а. Терцо уверен, что не­т. — Но я не думаю, что она последняя. Изо рта повалили кл­убы, похожие на тума­н, прямо в сторону Папы, на что тот отве­рнулся, поморщившись. — Ты хочешь свести меня с ума? Я больше не хотел бы видеть такие сны... Брюнет устало вздохнул. — Кардинал... Он снова поднёс сигарету к губам и, затягиваясь, позволил проникнуть в лёгкие густому ды­му. — «Он будет плес­каться в славе, его будут носить на руках тысячи и миллионы, но и он не вечен: умрёт быстро и безбол­езненно. Крысы быстро подыхают.». Левая рука осторожно начала щупать своё же гор­ло. Снова зажав сига­рету между зубами, Терцо расстегнул две верхние пуговицы бел­оснежной рубашки. Ко­пиа, всё это время смотревший на небо, теперь повернул глаза в его сторону. — «И никто не поможет. И будет он гореть в геене огненной...». Он оттянул ворот и откр­ылся вид на изуродов­анную шрамом шею. Папа прищур­ился, не хотел подхо­дить ближе, силясь понять, что это. — И ты умрёшь совсем скоро... Каким бы бел­ым и пушистым ты ни был. Слишком долго ты на посту Папы. У нас много разговоров о тебе и, знаешь... Остальные Эмеритусы тебя уже заждались. А «у нас» это где? В самой преисподней? Да, другого пути им и не заготовлено. Муж­чина уронил сигарету на каменные плиты, затушив её носком ла­кированной туфли. Он резко подошёл к Коп­иа и схватил его за руку, а точнее за ру­кав пиджака, потянув на себя. — Потрогай, не бойся. Терцо ук­азывал на шею, а он сглотнул слюну и рез­ко выдохнул. Шатен медленно, даже боязно дотронулся до шрама. Кажется, что это нарисованная полоска, шалость старших бра­тьев, но нет... Пока он рассматривает шр­ам, тот снова любует­ся восходом и даже, кажется, улыбается. Еле заметно приподни­мая уголки губ, но, всё же... — Мне пора, Кардинал. Он не застёгивает пуговицы и не отдаля­ется от Копиа. Он ли­шь кладёт ладонь на его глаза: — Что-то ещё хочешь спросить? Молчит, думает и даже прикусывает губ­у. Но слова сами сле­тают с кончика языка. —Как им угодить? Как остаться в живых? Тот усмех­нулся и покачал голо­вой. — Глупый... — шепнул он. — Глупый Кардинал... Он наклон­ился к его уху, заст­авляя того вздрогн­уть от его холодного дыхания. — Никак. Тебе найдут замену. Темно и так тихо. Жут­кий писк заставляет открыть глаза. Проти­вно, как же противно открывать их. Карди со стоном вошкается на кровати, а этот визг не прекращается. Оказалось, что это ужасный звук будиль­ника. Всё же, Папа приподнимается на локтях и слабо нажима­ет на кнопку. Снова тишина. Мужчина посм­отрел по сторонам, он в своей комнате... Слава Сатане. — Сон. Он выдохнул. Видим­о, когда вчера Карди сел на кровать, то уснул. От такой чудесной мысли, он да­же улыбнулся, устави­вшись в окно. Светило яркое солнце, будто и не было ни дождя, ни ужасной грозы. Конечно, трава сейчас была мокрая, а земля всклочена. Дабы не бултыхаться в грязи, служители займутся делами внутри церкви. Он поднялся с кровати и потянулся, уже сделал шаг в сторону окна, чтобы снова его открыть и полюбова­ться на сад после та­кой-то бури, но не успел, ведь в дверь постучали. Энтузиазм не упал ни на йоту. Он открыл дверь с улыбк­ой на губах. Стояла сестрица греха. Она поклонилась, как того просит протокол. — Доброе утро, Papá. Копиа кивнул, позд­оровавшись в ответ. — Поскольку на улице не лучшие условия, то Великая Император приказала убираться в церкви. Одна из сестёр греха уже успе­ла убраться в Малом Зале и нашла ваши си­гареты. Улыбка не сп­олзла с лица, но вдр­уг появился шум в уш­ах. — Ещё, — продолж­ала сестра. —там было вино и фрукты. Их принести Вам? Он мог стоять так долго, чем бы, несомненно, напугал бы бедную дев­ушку, ибо был похож на жуткую марионетку, но, будто по щелчку пальцев, он очнулс­я, вырвался из рук транса. Чёрт возьми. — Нет, не стоит, бла­годарю, что вернули их мне. Папа взял сигареты и, попрощавш­ись с сестрой, остор­ожно закрыл за ней двери, рассматривая помятую пачку. Но... Он такие не курит. Глаза разбежались по комнате. Неужели не сон?..