Уже умирать не хочется.

      Детство пролетает с такой скоростью, что никому и незаметно, когда этот момент взросления конкретно наступил. Людям свойственно запоминать даты важных событий, но никто и не вспомнит точной даты этого происшествия. И когда взрослый мир показывает свой затылок, на тебя наваливается все так неожиданно-нежданно, голова раскалывается от мыслей о том, что ты никогда не сможешь прожить счастливую жизнь, которая была тобою предугадана в ярком-ярком, но позабытом и отправленном на дальнюю полку, подобно прочитанной книге, детстве. И не всегда этот период жизни окрашен пестрыми цветами, есть в нем и чернильные пятна, порой полностью перекрывающие общую картину. И всегда должен быть просвет, даже когда кажется, что все слишком плохо.       Но точно не для его. Импульсивная личность с кучей трупов в виде собственных чувств в шкафу и явной задолбанностью и от всего, что было, и от всего, что есть, и от всего, что будет. Все еще вспоминаются противные школьные годы, которые никогда не были для его такими светлыми и никогда не были теми, в которые хочется вернуться, как твердит большинство взрослых и самостоятельных людей. А возможно... возможно, он просто недостаточно вырос.       Рутина, настолько знакомая и мерзкая до боли, что всегда такая одинаковая и раздражающая. Просто... бесит. Словно погруженный в день сурка, вечную петлю, нескончаемый круг. Измотанный всем тем, чем только можно и нельзя, он решился. У всех куча проблем, о нем и беспокоиться никто и не будет. Не будет вспоминать, не будет оплакивать. Печально, правдиво и грубо просто по отношению к самому себе.       А иначе-то и нельзя... Как вообще жить, относясь к себе слишком снисходительно? Не будешь жертвовать собой — никогда не получишь того, чего добиваешься годами. Он делал это. Делал неоднократно. Жертвовал себя учебе, людям и различным хобби. И всегда это получалось слишком провально. Не все хороши, и это ему стоило усвоить еще в далеком юношестве. Всегда оставалась только надежда, что теперь уже давно зарыта под землю глубоко-глубоко.       Он поднимается наверх. Лицо, на котором ощущалась влажность от подсохших дорожек, оставленных там солеными слезами, особенно обдувало морозным ветром, а еще и просто саму кожу, что и заставило его немного съежиться. В животе неприятно закрутило, но он уже давно решил. Возможно, это подарит покой, а, возможно, вечные мучения. Он не знает точно, он не может знать. И одним шажком, одним глазком заглянуть, что будет там — не может.       Все тело ломит от странной, покалывающей везде боли и бессонной ночи, проведенной в размышлениях. И в его походах к терапевту не было ничего толкового. Высказывание оказывает слишком непостоянный эффект, возможно, он ему даже поднадоел. Несмотря на то, что тот платит ему за подделанный диплом и какие-то записи в блокноте во время сеанса, которые тот никогда не видал, все же, он чувствует небольшой стыд.       В любом случае...       Голова раскалывается от каши, замешанной самим им. Когда это осознание пришло вместе с уходом детства, все так закружило в едином танце, слилось в одну какофонию. Не привык. Сильно не привык много думать. Не привык копаться в себе...       Не привык, не привык, не привык.       И все надежды на какое-то счастливое будущее кажутся такими иронично-смешными. Глупыми, детскими, выдуманными. Выхода нет — вот то, что он знает точно.       И снова погруженный в раздумия, он уже начал забывать, зачем вообще сюда объявился собственной персоной. Позади послышалось странное шуршание, но он не придал этому значения. Неважно. Как бы то ни было, все это становится неважным. Несколько шагов по прямой, прямо к краю. Хочется растянуть момент, спешить все равно некуда. Времени еще достаточно. Достаточно, чтобы посидеть, подумать еще... Что он, собственно, и делает, свешивая ноги вниз и туда-же свой взгляд устремляя, а после заглядываясь на небо.       Закат. Обозначение того, что этот день завершится уже не для его. По коже проходит холод от мысли, что выхода не будет. Он не сможет изменить свое решение, оно будет запечатано и совершено.       А каков смысл существования, если сами люди уже готовы пойти на подобные жертвы, лишь бы не существовать? Мораль сокрыта в чем-то недостижимом, словно придумана самим человеком, нереальна. Своеобразное утешение для фанатиков романтики и всей этой сопливости, которой для его не было и не будет.       Руки охватывает тремор. Становится слишком тревожно, он словно слабеет в своих намерениях. Высоко... и страшно. Неизвестность пугает людей всегда, и тем же она притягательна. Некоторые поддаются на ее поводу, поглощенные интересом без остатка, а порой отчаявшиеся и понимающие, что им нечего терять.       Забавно...       Он хватается за голову и всхлипывает, в виске пульсирует, словно что-то там разрастается со стремительной скоростью. Больно. Оно не отпускает, душит, держится так крепко-крепко-крепко. В горле словно скребутся длиннющие и острейшие когти, хочется кричать. В принципе, в своем репертуаре, эдак сказать — как обычно.       Ничего не меняется.       Противно, мерзко от одной этой мысли и просто плохо. Все плывет, приятные и не очень моменты проносятся в голове. Еще недолго.       Недолго...       Он закрывает глаза, сплошная темнота. Темнота, что была и в его жизни. Просто темнота. И кажется, конец... ага, если бы. Чужая и крепкая хватка на запястье. Неожиданная, пугающая слегка. Гоша резко повернулся, даже слишком, уже собираясь обматерить трехэтажным матом некую раздражающую личность, как замолчал, просто пяля тому в глаза. Ах да, тот шум... вот оно что. Кто-то возомнил о себе слишком много, что аж захотел прервать его размышления и возможную смерть. О-очень интересно.       Повисло молчание. Резко раздался слегка строгий голос, явно чем-то недовольный.       — Жду тебя в понедельник на сеансе. Будем разбираться.       Вот же этот...