нам и этого было бы достаточно

Но алмазами режут А ты намерен писать

Камера наезжает. В этот же момент в зале для кинопоказов тапёр поднимает руки над клавишами своего фортепиано, чтобы набраться сил для первых нот. Камера выводит на экран четко очерченный мужской профиль, и тут же фортепианная музыка перебивает стрекот кинопроектора. Камера наезжает, всё ближе, ближе делается глаз, и зритель уже может различить отражение в зрачке. Ничего отчетливого, только вспышка. Тапёр играет, и слова на экране ознаменовывают начало фильма. Еврейская мама подарила Кенни ярко выраженный нос и темные, жесткие волосы, но евреем он себя не считал, а считал американцем — и как настоящий американец работал по субботам, воскресеньям и прочим дням недели. Минуя центральный вход, где, понятное дело, стояла охрана, он залез в открытую по случаю душной предгрозовой погоды балконную дверь. Для этого нужно было всего лишь подняться на чердак соседнего дома, разделенного с нужным узкой трещиной переулка, а затем прыгнуть, преодолев это небольшое расстояние. Глазами он видел, что неудачный прыжок закончится переломами, но глаза врут. Кенни знал — на земле он прыгнул бы на такую длину с легкостью. И он был уверен в себе. — Эй, ты! — только и успел сказать мужик в коридоре, прежде чем Кенни дернул его за галстук в бок, и голова встретилась со стеной. Он мог бы ударить так, чтоб хрустнули кости черепа, чтоб то, что защищает мозг, стало его клеткой. Кости впились бы в мозг, в кровеносные сосуды. Но ему настоятельно запретили убивать кого-либо, кроме цели. Наниматель, видимо, обладал зачатками интеллекта и предполагал, что с живыми работать приятнее, чем с мертвыми. Пусть так. Для минимизации ущерба он решил использовать свой браунинг только в самом конце, так что охраннику повезло. В этом здании сегодня повезло всем, возможно даже намеченной цели. Кенни знал, многие хотели смерти этого человека, но его наниматель был гуманист и попросил убить быстро, практически безболезненно. За всю свою жизнь Кенни хорошо узнал в теории, что умереть без боли нельзя. На себе проверять не очень хотелось. Заказанный человек глухо раздражал большую половину ходивших под ним банд. Не то чтобы Кенни отдельно спрашивал, он просто варился в том же котле, что и эти товарищи. Итальянцы и латиносы не хотели подчиняться кому-то, так далекому от них по крови, более мелкие формирования просто хотели самостоятельно заниматься дорогим их сердцу делу — дебошу и делёжке территорий, отдельные люди говорили и о том, что этот человек получил свою власть просто после смерти отца, а сам не представлял ничего. Они говорили, что он слаб и скорее станет помогать полиции, чем своим. А уж после того, как федералы накрыли склад с оружием, всем всё стало яснее некуда. Всем, кроме Кенни. Ему было всё равно. Это был не его склад, не его люди, не его оружие. Зато ему хорошо платили. В этом и был весь смысл. Больше в коридоре никого не было. Глупость, беспечность и подарок для Кенни. Он уложил охранника на ковер и на пробу наступил на пол — не скрипнет ли половица. Хотя, судя по тому, что на окрик охранника никто больше не появился, волноваться было не о чем. Нужная дверь находилась в конце коридора, в полумраке, создаваемом задернутыми шторами, матово блеснула медная табличка. Никому ненужная медная табличка с именем того, кого и так все знали. Кенни постучал в кабинет Ури Рейсса и ему ответили: «Войдите.» Всё складывалось хорошо, пока невысокий мужчина, поднявшийся ему на встречу из-за тяжелого стола — будто облегчая Кенни выстрел — не выстрелил первым. Кенни дёрнулся, выхватывая оружие, но пистолет тут же выпал из руки — Рейсс попал ему точно в плечо правой руки. Кенни знал, как это бывает — сначала кровь пропитала рукав пиджака, и только потом он почувствовал боль. Рейсс посмотрел на него странными, будто сиреневыми глазами и сказал: — Я бы на вашем месте не пытался поднять пистолет. У вас задет важный сосуд, уж я-то знаю. Кенни решил, что жить ему нравится больше, чем стать мёртвым при попытке выполнения уже очевидного проваленного задания, поэтому он оперся о стену в, как ему показалось, наиболее естественной позе и крепче прижал руку к туловищу. — Целься лучше, — огрызнулся он. — Смерть от кровопотери не лучший вариант. — Я целился хорошо, — пожал плечами Рейсс. — А умирать вам никто не даст, Кенни Аккерман. И только после этого Кенни окончательно понял, что он проиграл. Этот человек и правда целился так, чтоб не убить. А еще он знал, как Кенни зовут. Это был полный провал. Кенни рефлекторно захотел вцепиться себе в шевелюру, дернул рукой и увидел только, как кровь одним толчком выплёскивается из дырки в плече, резко стало горячее и холоднее одновременно, и он сполз по стене под ноги к Рейссу. Глаза закрылись как бы сами, но Кенни заставил себя их открыть. Ему нужно было уходить, хотя этот человек и не предпринимал никаких действий. Он только подошел ближе. Кенни на его месте ткнул бы носком ботинка в рану, чтобы узнать, кто прислал незадачливого убийцу. Ури Рейсс на своём месте присел на корточки и посмотрел Кенни в глаза, строго и серьёзно. — Сейчас сюда придет мой брат и его люди. Поэтому давайте договоримся прямо сейчас. Кенни предпочел бы списать всё это на бред от потери крови. Так он потом себе объяснял, но какие к черту объяснения. Магия. Блядство. Ури Рейсс смотрел ему в глаза очень проникновенно, а говорил быстро и убедительно. Когда Кенни зашили в больничке, он уже был верным человеком Ури Рейсса, а задаток за его убийство планировал вернуть заказчику. Хотя деньги ему уже не понадобятся. Ури Рейсс сказал: — Прошу меня простить, но я не могу умереть сегодня. Ури Рейсс сказал: — Но мне понравилось то, как вы действуете. Кенни Аккерман спросил: — Я сдохну? Это последние слова, что я услышу? Ури Рейсс ответил: — Нет и нет. Лучше становитесь моим телохранителем, господин Аккерман. Платить я буду без обмана и задержек — чем не улучшение жизненных условий? Кажется, Кенни на это начал смеяться и смеялся, пока в кабинет не вошел встопорщенный мужичок с двумя костоломами за спиной. Вот это, бля, жизнь. Телохранителем он быть отказался. — За дурака меня держишь? — спросил он. Ури Рейсс сидел в том же кабинете, на столе его валялись какие-то книги и отдельные бумажки, которые Кенни сдвинул, чтоб сесть на край. — Телохранитель — дурачок, которые за деньги свою жизнь продаёт. — А ты занимался не тем же самым? — Ури поднял глаза на Кенни и мягко улыбнулся. В больничке у них был содержательный диалог на тему того, что никакой господин Аккерман не господин и так его называть не нужно. Ури принял это к сведенью. — Нет. Я продавал свои навыки. А жизнь моя — для меня, — возмутился Кенни. — Резонно. Я, наверное, подобрал неправильное слово. Мне не нужна твоя жизнь. Навыки — да, но не жизнь. Её никто не в праве забрать. Кенни прищурился. Сквозь прикрытые глаза он видел, как оконный свет падает на Ури полосами, разукрашивая его голову под стать его полосатому костюму. — Ты пытался. Стрелял в меня, между прочим. — Но не с целью убить, — Ури отложил бумаги на другой край стола. — Да и ты убиваешь не с целью убить, а чтоб заработать денег. Мне нравится такой подход. Кенни потер плечо и задумался. Всё это казалось ему приближенным к проповеди. Вот сейчас, сейчас, Ури снова заговорит про неотъемлемость жизни, потом про то, как нужно возлюбить ближнего своего, потом перейдёт на квасцы и пиши пропало. Верой Кенни был сыт по горло. Но Ури ничего больше не говорил, только смотрел. Свет отражался в его больших глазах и делал их как будто еще больше. Если быть честным, Ури Рейсс не походил на человека, держащего в страхе половину Чикаго. Кенни не мог его понять, может, тот и правда только пытался собрать то, чем управлял его отец, тщетно пытался, от того и был так добр с Кенни (который вообще-то пытался его убить). Может это была не доброта, а слабость? — Ты то откуда знаешь, с какой целью и что я делаю? — хмыкнул Кенни. — Я строю догадки. И буду разочарован в первую очередь в себе самом, если эти догадки не оправдаются. — Можешь не разочаровываться. Лучше скажи, что ты от меня хочешь? — Кенни снова переставал нравиться этот разговор. Разочарован, не разочарован, пусть всё это к псам катится. Ему надо знать. (Почему Ури Рейсс не убил того, что пришел убить его самого.) Что хочет Ури Рейсс от Кенни Аккермана. — Ты сказал, что не будешь моим телохранителем. И не надо. Будь моей рукой, держащей пистолет, — ответил Ури и пожал плечами. Пальцы его перебирали карандаши на столе так, будто он нервничал. Будто ему можно было отказать. Кенни хотел напомнить, что его в этом кабинете чуть не пристрелили, так что он вроде как в долгу и конечно не сможет сказать «нет», но споткнулся на этой мысли и понял, что отказать он не может совсем по другой причине, которую сам еще не смог для себя объяснить. — Что именно ты хочешь? Ури протянул ему одну из бумажек со стола. — Тут имя, основные приметы, адрес. Ничего нового — придется убрать этого человека. Ты этим и занимался. — Ничего не изменилось? — А тебе как хочется? — глаза Ури выражали больше, чем остальное лицо. Они смеялись. Для того, чтоб доказать чистоту своих грязных намерений Кенни убил того, чье имя значилось в бумаге, а потом еще того, чьё имя нигде не значилось, но зато это он заказал Кенни убить господина Рейсса. Пока он торчал в больничке люди нанимателя на него не выходили, да и потом не проявляли интереса — пришлось искать самому. Ищущий обрящет, сука. Кенни помнил его лицо, но не помнил имени. Какой-то ирландец, черт его разберет. Явно подосланный кем-то значительнее, но до этого, значительнее, Кенни доберется позже. Всему своё время. Ирландцу он таки наступил на рану, вдавил в пол так, чтоб тот начал харкать кровью и скулить, но дурачок имени своего хозяина не выдал. Язык прикусил, что ли? Пришлось выстрелить ему в живот и оставить умирать в душном складском помещении недалеко от реки. Кенни знал — это будет воспринято местными как призыв к действию. Пусть воспринимают. У него было рациональное объяснение: во-первых, наниматель теперь явно имел зуб на Кенни, а тому не хотелось так быстро расставаться с жизнью, во-вторых, наниматель изначально имел зуб на Ури, а Кенни все так же сильно не хотелось терять новую, стабильную работу. Как-то так. Ури снова ждал его в кабинете. Это была стабильность, константа, бытовуха какая-то. Ковер, на котором Кенни успел поваляться, почистили от его крови, стену вроде тоже. В целом всё это выглядело как приёмная преуспевающего политика, а не отца преступной группировки. Хотя какой из Ури отец? Кенни до сих пор не понимал этого человека. — Очень приятно, что ты вернулся, — сказал ему Ури. Кенни скривил лицо. Очень приятно. — Я вообще-то работаю на тебя, а не делаю одолжение. Ури улыбнулся практически виновато. — Да, ты прав. Тогда я просто приветствую. Всё готово? — Конечно, — Кенни расправил плечи, — я профессионал. — Я знаю. Спасибо. Гонорар ждёт тебя у моего брата. Кенни хотел сразу же выйти, но почему-то сел на тот же край стола, что и в прошлый раз, отодвинув бумаги в одну кучу. Если честно, он не знал, что хочет сказать. Ури будто и не заметил этой тянущейся тишины. — Меня беспокоят эти гастролеры. Не цирковые, как ты можешь понять. Я про банду Диллинджера. Они провоцируют федералов на то, чтоб начать делать хоть что-то в противовес своему обычному беспомощному состоянию. Это не может не сказать на общем распределении сил. Кенни решил, что от него требуется какой-то ответ, но Ури продолжил, разве что мотнув головой. Светлая прядь упала на лицо. — Но я не знаю, что с ними делать. Я не закон — наоборот, я его другая сторона. А гастролеры даже не принадлежат этому городу. — Слушай, ты сейчас просто вслух рассуждаешь, или мне надо отвечать? — Кенни хотел тряхнуть его, вырвать из задумчивости. — Отвечать? — Ури посмотрел на него совсем растеряно и стал выглядеть будто еще младше, хотя казалось. Волосы прикрывали глаза и Кенни поймал себя на желании смахнуть их. Глаза напротив гипнотизировали его. Это было даже приятно. В какой-то мере. — Ну! Ты же задаешь вопросы. Чего делать с дурачками с пулеметами? Прислать им на перехват других дурачков с пулеметами. Пусть перестреляются. Всем легче станет. — Да, — Ури сам убрал волосы за уши, — думаю ты прав. Но легче не станет. — Это почему ещё? Ури промолчал. Тапер ненадолго выдыхает и снова ставит руки на клавиши. Черные и белые, они похожи на неровный частокол зубов. Музыка звучит так ярко, что некоторым зрителям кажется — они слышат то, что говорят на экране. Но кинозал старый и не приспособлен еще для показа звукового кино. За этим — следующая эра, которой так боится тапер. Выйти на заказчика у него не получалось. Кенни не мог похвастаться обширными связями в криминальном мире хотя бы потому, что для формирования связей нужно было иметь с людьми не только товарно-денежные отношения. Раньше это его не напрягало, но сейчас… Короче, он всё так же не планировал умирать. А еще он не был дураком, и раз уж его за проваленный (и оплаченный) заказ еще не пришили где-то в подворотне, то что-то надвигалось. Предположить, что о нем просто забыли, было бы верхом глупости и глупой же надежды. Надежду Кенни презирал. Еще ему начало казаться, что Ури в свой кабинет врос, и если и появляется где-то вне его, то только насильно оторванный от стола вместе с кусками собственной кожи. Они снова здесь. У Кенни, если честно, не было никакого дела, он просто пришел. — Хоть бы окно открыл, — начал он с порога и тут же почувствовал себя самым тупым человеком на земле. Пришел, значит, советы давать. В кабинете пахло табаком, пепельница была почти полной и Кенни подумал было, не закурить ли ему, но почувствовал в этом какую-то неправильность. Поэтому он просто снова уселся на край стола. Уселся и понял, что документы были заранее отодвинуты на другой край. Ури потушил еще одну сигарету и посмотрел сквозь него. — Окно бы, открыл, говорю, — Кенни щелкнул со стола крошку пепла. — Бабу что ли приводил? — А? — Ури посмотрел на него совсем глупыми глазами, и Кенни рассмеялся. Ему последнее время часто было весело. Весело до желания блевать, вот она — жизнь. Сказывалось чувство зависшего в воздухе ожидания, маленькая птичка, точка на небе, приближение чего-то. Скорее всего, чего-то плохого. — У тебя пепельница полная. И пачка валяется. — О боже, — теперь улыбался и Ури, — бабу водил. Нет, не водил, это я курю. Кенни вскинул брови и фыркнул. «Мягкие как май», с красным фильтром Мальборо осуждающе лежали в пепельнице. Ну, если подумать, нормальные сигареты, хоть и бабские. Главное, чтоб Ури их на людях не курил, а то и так от представительности в нем только костюм. И взгляд сиреневых глаз, который прибивает Кенни к земле каждый раз, когда Ури не успевает поменять выражение лица на нейтрально-положительное. В этом взгляде Кенни не может прочитать ничего, разве что бесконечную тяжесть и усталость. Но он все равно смотрит в ответ, смотрит, пока Ури не начинает улыбаться. Тут ведь какое дело. Главное, что не прострелили колени. Пулевое в конечности, когда не задета кость — это мелочь жизни. Сидишь себе, истекаешь кровью. Сплошной отпуск и святой день. Гут Шабес. Тапёр снимает руки с клавиш. Какая уж тут музыка. Кинозал пустеет, а на улице уже темно и полупризраки зрителей растворяются в вечернем неверном свете. Привязали его хорошо, а всё остальное слишком демонстративно, Кенни такое не любит, зато знает, что любят те, кому власть махнула хвостом, поманила и вскружила голову. Посадили, его, значит, на стул, а стул тот поставили посреди склада, а склад тот посреди доков, а доки. Короче: ищи, не ищи — лучше не ищи. Кенни бы в таком случае не стал созывать публику, но тот, кто всем этим заправлял видимо был склонен к групповому побиванию камнями, так что пришлось терпеть рожи вокруг. Минимум три, плюс подозрительное шуршание со спины. Все вышло прозаично: Кенни пошел в бар, после чего был скручен, побит ногами по почкам, потом чем-то тяжелым — по голове, а потом транспортирован в нынешнее место своего пребывания. Вопросов ему пока не задавали. Просто смотрели. Голова болела как от хорошей недельной пьянки, так что рассмотреть лица никак не выходило — только глаза сфокусируешь, как сразу тебе и огонь, и ад, и прочие радости. Как песка в глаза насыпали. Ну Кенни их и закрыл, попытавшись направить всю энергию на то, чтоб понять, есть ли у него теперь непоправимые дефекты, но не справился — болело всё, гадко тянуло в спине, все хотелось сесть удобнее, да руки с ногами были хорошенько прикручены к стулу. Он попробовал качнуться, но тут же почувствовал, как в затылок ему ткнулся пистолет. Перестраховщики хуевы. — Эрик, стреляй, если будет дергаться, — лицо мужичка, отделившегося от двух костюмов повыше, Кенни ничего не говорит. Мужик как мужик, раньше не виделись, хотя Кенни бы и не запомнил, если они на прямую не имели дел. Дуло отлепилось от затылка и исчезло — верный Эрик будет держать его на мушке, конечно. — Надо чего-то? — спросил добродушно Кенни. Хули злиться, если предчувствие беды превратилось из точки на небе в полноценного такого орла, и походу примеряется к печени. Это не было попыткой косить под дурачка, просто хотелось начать разговор самому, бить-то все равно будут, а так вроде иллюзия контроля. Мужичок аж позеленел. Видимо, иллюзию контроля планировал демонстрировать он. И Кенни закономерно получил по лицу. Ему сегодня совсем уж везло — краткий пересчет зубов показал, что все они остались на месте, только стало солоно во рту, кровь смешалась со слюной и, когда он улыбнулся, капнула на пол между ног. Зачем бить в лицо человека, от которого что-то планируется услышать? Дилетанты. — Это тебе надо чего-то. А я пришел за своим, ясно? — и опять зеленый мужичок. — Ну, забирай. — Кенни не планировал дальше вести диалог. Сейчас это создание будет выяснять у него, почему да как так Кенни взял задаток, а Ури Рейсса не убил, и не просто не убил, а с руки у него ест. На такие вопросы Кенни отвечать не хотел, даже если бы знал ответ. Зеленый попытался стрясти с себя раздражение, еще раз выдав Кенни по челюсти, но не преуспел. Тут главное сжать зубы так, чтоб не прикусить язык, но и не раскрошить сами зубы. Тонкий баланс, подчиняющийся лишь знатокам и специалистам, к коим Кенни себя и относил. Он понимал, что живым его отсюда не выпустят, но надежда, известная дура, вечно опаздывала на умирание, а значит в какой-то части его мозга все еще была мысль о дальнейших жизненных перспективах. И лучше было бы продолжить жить с зубами. — Сколько Рейсс тебе заплатил? — задышали ему практически в лицо. Что за стремление к близкому контакту? Кенни постарался расположиться чуть удобнее. Не вышло. — В прочем, это не важно, — мужичок все-таки отошел подальше. — Теперь ты его правая рука, а значит сейчас очень хочешь поделиться со мной ценными знаниями из жизни и деятельности банды Рейсса, не так ли? Руки затекли, веревка резала запястья, специально ведь рукава поддернули, чтоб вязать поверх кожи. Во рту снова собралась кровь, пришлось сплюнуть. Недавно Кенни приобрел себе хорошие туфли, а теперь они были все в складской пыли и крови. — Ты глухой? Или тупой? — мужик не унимался, хотя Кенни всем своим видом давал понять, что не настроен на диалог. — Перед тобой стоит выбор: умереть быстро, ответив на парочку вопросов, или умереть медленно, на вопросы не отвечая. Умный человек давно бы уже сделал этот выбор. Хуйня, подумал Кенни. Это не выбор. Умный человек, желающий узнать информацию, поступил бы иначе. Сперва ты бьешь допрашиваемого так, чтоб причинить ему максимальную боль при минимальном вреде: бить в живот можно, а вот в голову — не стоит. Причем бить нужно неожиданно, непредсказуемо, без предварительных ласк и расшаркиваний — если уж ты кого-то выкрал и привязал к стулу, то явно не для светских бесед и поездок на кабриолете. Сначала бить — потом вопросы, потом, когда человек потеряет уже себя, и начнет быть только куском мяса, дрожащим на полу. Тогда спрашивай: ты хочешь, чтоб было больно, или не хочешь. О, никто не хочет, чтоб было больно. Это знание приходит к каждому, кто валяется в соплях и крови, даже если этот кто-то смел и велик. Кенни знает это так же, как и то, что и он сам не хочет, чтоб было больно. Но хотеть или не хотеть это не выбор. Это жизнь. Ему все-таки выбивают зуб, когда роняют вместе со стулом на пол, и делают это зря. Зуб зубом, но теперь у Кенни есть преимущество — его длинные ноги, которые он выпрямляет и веревки просто соскальзывают с ножек стула. Этот фокус он уже отрабатывал, было дело. Потому что не надо бить человека сразу всей толпой, кто-то должен стоять на шухере. Короче, в тот момент, когда стул, привязанный к его рукам, таки разламывается от удара о пол, на улице кто-то в кого-то стреляет, что не мешает Кенни перехватить деревяшку удобнее и со всего размаха ударить подвернувшегося под руку неудачник по голове так, что слышно хруст. И никто не просит о гуманизме и не убиении. Заповеди да сам себе заповедай. Потом вылетает дверь склада, как прекрасен динамит и свежий воздух с запахом пороха. Зеленый мужичок получает пулю и, скуля, падает, отползая куда-то. Ангелы — штука сложная. Мама Кенни говорила что-то там про огонь и воду в равных пропорциях, про то, что в них нет зла, а только свет, и прочее. Ангел, он, такая штука — с ними даже непонятно, на какой день они были сотворены. Лично его, Кенни, ангел, был сотворен Рейссом-старшим, и сотворен из крови и плоти, но принес с собой огонь и десять человек с револьверами. Но вообще Кенни справился бы сам. В момент гордыни в него все-таки выстрелил этот мудацкий Эрик, или как его, но, конечно, не в затылок, а только бок задел. Ангел выстрелил в ответ, фактически помешав Кенни насладиться местью. Нехорошо. Он приложил к боку ладонь, кровь будто нехотя вытекала, согревая холодные от долгого перетягивания веревкой пальцы. И прекрасное видение со своими людьми добило всех, кто был на складе, кроме мужичка, а Кенни присел на пол. У него гудело в голове и пекло бок. Жизнь играла интересным спектром красок — раньше никто не приходил его спасать, потому что это не было нужно. Ури Рейсс демонстративно закурил свои ебучие бабские сигареты над отползшим в угол инициатором данного праздника жизни. Кенни аж хрюкнул от показушничества. Я, мол, тебя нашел, я убил твоих людей, и никто — по крайней мере, из присутствующих здесь — ничего мне не скажет. Кенни прикрыл глаза. Свет с улицы заливал склад и тела на полу. Было неплохо. В смысле, да, его били, да, у него была дырка в боку, но бывало и хуже. Блядский ангел Ури Рейсс его нашел, и смерти пришлось отсосать у самой себя. Воистину святой день. Доктор, вытащив пулю, пообещал ему практически вечную жизнь и предложил вставной зуб, от чего Кенни отказался — зубов у него было еще много, да и экстерьер не портило, а если бы и, то и черт с ним. Ури маячил за спиной и снова курил. И курил. И курил. Даже захотелось попросить его прекратить — голова болела и так, но рот раскрывать было лень. Потом его угрозами заставили остаться лежать у Рейссов, куда его, собственно, и притащили. На фоне маячил недовольный Род и какая-то встопорщенная малолетняя девица, но Ури всех выгнал и захлопнул дверь. Кенни смотрел на это с кровати и чувствовал всё тот же интересный спектр красок жизни. Практически на языке чувствовал. И безумие, видимо. — Ну и как ты меня нашел? — спросил он, чтоб не лежать как дурак в тишине, пока Ури на стуле рядом с изголовьем рассматривал собственные руки. Тот дернул плечом. — Ерунда. Этот мудак следил за тобой, а я — за ним. Не так уж сложно наблюдать за человеком, занятым слежкой, если честно. — Ты? — Кенни вздернул бровь. — Мои люди, — раздраженно вздохнул Ури и блеснул глазами из-под челки. Когда на складе Ури беседовал с «этим мудаком», Кенни в некотором роде понял, что ни пистолет, ни костюмы не делают того боссом. Свет лился со спины и очерчивал Ури по контуру, подсвечивая волосы. Еще Кенни понял, что можно было бы ответить на вопрос, как так вышло, что он стал правой рукой (сжимающей пистолет) Ури Рейсса. — Спасибо, — сказал Кенни. — Я не планировал сегодня умирать. — Не стоит благодарности, — дежурно отмахнулся Ури, но Кенни поймал его за руку. — Я серьезно говорю это. Спасибо. Теперь я вечно тебе должен. У Ури сделалось такое лицо, что слова захотелось забрать назад. — Просто работай на меня, и никаких долгов. Ты хороший работник. — Ты лично пошел бы спасать любого из своих людей? — Кенни все-таки выпустил ладонь Ури из своей, но решил не думать о том, что держал ее слишком долго. Он ранен. Ему можно всё. — Нет. — Ну вот видишь. Я бы на твоем месте никуда не потащился. Люди заменяемы. Кенни говорил правду, он вообще не любил врать. Просто у любого утверждения было исключения, и это было оно. Люди заменяемы, ангелы уникальны. Свет на складе делал голову Ури похожей на портрет в золотой раме, Кенни чувствовал себя самым жалким человеком в мире, но было уже поздно. Окружен, как Сион — долинами. — Но я всегда буду стоять за твоей спиной, понял? — он вздохнул и снова вцепился в ладонь Ури. Тот вздрогнул. — Заменимы, не заменимы, это о других. А здесь я сам делаю выбор. Буду твоей рукой, сжимающей пистолет — тебе стрелять не идет, лучше пиши свои бумажки. А мне оставь остальное. О, как хотелось убрать волосы с его лица и просто смотреть. Ури наклонился ниже, замерев над их руками, сжав свою ладонь. Не было никакой тишины, никакого озарения, ничего. За дверью кто-то пробежал с громким топаньем — Рейссы были большим семейством, и Кенни почему-то впустили в этот чудный дом. — Хорошо, — Ури сам заглянул ему в глаза и опять придавил этим своим взглядом. Когда он есть — смерти нет. — Будь. Слово было коротким и это слово было как пуля, такая, которая сразу и в голову, потому что других аналогий для жизни кроме смерти у Кенни не было. Работа такая, семь дней в неделю, всегда. Ури целовал его осторожно, гладя по скуле, и свет, пробивавшийся через щель в задернутых шторах падал прямо на них золотой полосой. Приходит эпоха звукового кино. Теперь надо говорить.