Некоторое время мы провели в тишине. Я был благодарен Черному Человеку за то, что он тактично оставил нас наедине. Разговор свернул совсем не в то русло, я отчаянно желал уговорить его остаться, убедить, что лишившись звания Белого Пророка, он не потерял себя, но обрел свободу выбора, право самостоятельно решать, кем он хочет быть и как устроить собственную жизнь. Как долго я сам мечтал о такой возможности: присягнув династии Видящих, став оружием в руках монарха, я никогда не решался идти против короля и принимать собственные, независимые решения. А тот единственный раз, когда желание мести пересилило здравый смысл, обернулся катастрофой, плоды который я пожинаю по сей день.
Осмыслив события давно минувших дней, я внезапно понял, чего боялся мой Шут. И боялся, надо сказать, обоснованно, имея рядом с собой такой неудачный пример. Он не привык руководствоваться собственными чувствами, ведь на протяжении всех прожитых лет его действия и поступки зависели от виденного им будущего. Я выполнял волю короля, а он — Судьбы. И вот теперь, получив свободу, но потеряв путеводную нить, ему было страшно блуждать в темноте, не зная, что ждет за следующим поворотом и какое из принятых им решений сможет обернуться новой катастрофой для хрупкого мира, созданного недюжинным трудом. Людям свойственно быть слепыми к собственному будущему, мы такими рождаемся, и ровно так же, на ощупь, пробираемся через целую жизнь. Для нас это обыденность, для него — самый страшный кошмар.
Шут сидел, обняв худые колени, и невидящим взглядом смотрел на танцующие в камине языки пламени. А я смотрел на него и боялся представить, что это — последние минуты, когда мы можем побыть вдвоем. Вдруг воспоминания окатили меня ударной волной. Каким разным был человек, сидящий рядом со мной: я знал его невзрачным белым ребенком в неспокойном детстве и страшные годы юности, шутом, который легко мог высмеять меня на глазах у всех, а потом просто быть рядом, когда другие отворачивались. Знал красивым юношей с кожей, цвета слоновой кости, который никогда не любил холод, но отправился со мной через заснеженный лес на поиски моего короля и мужественно сносил приступы лихорадки, упрямо продолжая путь. Добрым другом, которого вновь обрел после пятнадцатилетней разлуки, и напыщенным, сумасбродным лордом, смотрящим на меня с теплой улыбкой, стоило нам оказаться вдали от посторонних глаз. Я никогда не был знаком с женщиной по имени Янтарь, но был крепко уверен, что и эта грань столь удивительного человека сумела бы меня очаровать. Рука об руку, мы вместе преодолели путь, полный смертельных опасностей. Оплакивали и вновь обретали друг друга несмотря на все проказы злодейки-Судьбы. А теперь, когда все осталось далеко позади, он хочет, чтобы я так просто его отпустил, и в этот раз уже навсегда?
Я пытался представить жизни без него, но не мог, ведь даже те пятнадцать лет в моем сердце тлел слабый огонек надежды на новую встречу. Теперь он беспощадно лишил меня этого. Мне суждено вернуться в Баккип под именем Фитца Чивэла Видящего и носить титул короля до тех пор, пока принц Дьютифул сможет взойти на престол. А он тихо уйдет, и история никогда не узнает имени того, кто отдал свою жизнь за мирное небо над нашими головами. Пропавший без вести королевский шут, проигравший все свое состояние иностранный лорд — вот и все, что запомнят люди об этом удивительном человеке.
— Ты не имеешь право меня бросить, — собственный голос показался мне чужим.
Шут не посмотрел на меня, но его бледных губ на мгновение коснулась печальная улыбка.
— Тропы Судьбы встретились и пересеклись, я, как пророк, исполнил свой долг и мир больше не нуждается в моих скромных услугах.
— Зато нуждаюсь я. Этого мало?
Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня с самым серьезным видом.
— Фитц, у тебя появился шанс обрести счастье, которые ты давно заслужил. Я не смею отбирать его у тебя. Ты должен знать: я благодарен жизни за то, что она свела нас вместе и позволила мне провести рядом с тобой столько замечательных лет, однако теперь тебя ждет иное будущее, и в нем для меня места нет.
— Но это же глупо! Кто дал тебе право решать за меня?
Он вздохнул.
— Не стоит омрачать последние часы подобными разговорами. Решение давно принято, ничего изменить нельзя. Пожалуйста, Фитц, я так устал.
Я видел, как обмякли его плечи, почти физически чувствовал слабость в его изможденном теле, меньше всего мне хотелось затевать новую ссору, но механизм уже запущен и останавливаться было поздно. Я должен был убедить его остаться.
— А я не устал? Все вокруг знают, что для меня лучше, вот только мое мнение мало кого беспокоит. Почему ты отказываешься меня слушать? Раз за разом я твержу об одном и том же, но ты продолжаешь пропускать мои слова мимо ушей. Говоришь, будто дорожишь нашей дружбой, а сам бросаешь меня при первом удобном случае! Какой в этом смысл?
— Смысл в том, что ты должен вернуться в Баккип и жениться на Молли. На девушке, которой отдал сердце много лет назад. Ты нужен там, Фитц. Дьютифулу, кругу Силы, дочери и возлюбленной. Тебя там ждут.
— Ты можешь пойти со мной.
Он горестно усмехнулся.
— И кем я там буду? Королевским шутом? Прости, любимый, роль дурака не придает былого энтузиазма. Посмотри правде в глаза: никто, кроме тебя, не грезит о моем возвращении в Баккип. Лорд Голден нашел свое место среди высокомерных придворных и жадных до денег вельмож. Чужак без рода и племени навсегда останется безымянной тенью, блуждающей по темным коридорам дворца. А что, если Молли меня не примет? Если заставит тебя выбирать? Мне не хочется ставить тебя в подобное положение.
Я не знал, что на это ответить. Его слова казались такими разумными и логичными, что подходящие контраргументы никак не шли в голову. Я наполнил стакан бренди и осушил его в один глоток.
Между нами с Шутом повисла тяжелая пауза. Последний вечер перед его отъездом и последний шанс отговорить его от этой затеи. Уверенность в успехе таяла с каждой секундой, я понимал, что должен как можно скорее придумать разумный ответ, но не мог. Я почти чувствовал, как драгоценное время песком утекает сквозь пальцы. Снова и снова перекручивая в голове его слова, я лихорадочно пытался за что-нибудь зацепиться, чтобы придумать убедительный ответ. И вдруг осознал, каким слепым дураком был все это время. Углубившись в раздумья и поиски весомых доводов, я упустил то главное, что всегда лежало на поверхности.
— Больше всего тебя пугает не одиночество и не страх слепости перед будущим, — сказал я, пораженным своим открытием. Шут вопросительно посмотрел на меня. — Молли. Дело в ней, да? В ней и твоих чувствах ко мне?
Он хотел было встать, но я успел ухватить его за костлявое запястье и удержать на месте.
— Ты снова возвращаешь нас к тому разговору. Зачем?
— Чтобы расставить все точи над «i», — я не отпустил его руки, словно боялся, что стоит мне это сделать, как он исчезнет, а не высказанные слова станут между нами непреодолимой преградой. Он мог с легкостью вывернуться и уйти, но остался сидеть.
— По-моему я дал ясно понять, что никогда не стану претендовать на твое сердце и не посмею просить того, что кажется тебе омерзительным. Моя любовь безгранична, но существует определенная черта, за которую я не ступлю, потому что твои чувства значат для меня гораздо больше собственных.
— И поэтому ты не хочешь терзать свою душу, наблюдая, как тот, кого любишь, обретает счастье с другой. Дело в этом, да? — мой голос звучал твердо. Слова давались огромным усилием, однако я знал, что должен произнести это вслух. Шут дернулся, но я крепче сдавил его запястье. — Нет, подожди. Мы не закончили.
— Фитц, пожалуйста, — прошептал он, я видел отчаянную мольбу в его взгляде. — Не заставляй меня признавать то, что ты и сам прекрасно знаешь.
А я смотрел на него и не понимал, почему столько времени оставался непроходимым тупицей. Почему упрямо отказывался взглянуть на это человека иначе? Он — тот, к кому я тянулся душой, сколько себя помнил. Он — человек, без которого жизнь казалась мне скучной и серой. Всего час назад я готов был отказаться от всех, кого знал и любил, чтобы уйти вместе с ним, даже не задумавшись, что тем самым обрекал себя на окончательное прощание с Молли и юношеской мечтой жениться на девушке в красных юбках. Удивительно, но смуглый мужчина из моего детства, оказывается, значил для меня гораздо больше женщины, которую я когда-то любил. А если так, если не осталось человека, ради которого я готов отказаться от моего Шута, зачем оставлять между нами барьеры? Мы знаем друг друга так, как не знает никто. Мы были друг другом. И только мы двое понимаем, кем являемся на самом деле.
Я плюнул на принятые в обществе правила и установки, послал к черту саму мысль о том, что близкие могут не одобрить мое следующее действие. Я хотел убедить любимого остаться рядом со мной, и это сейчас было главным.
Положив руку ему на затылок, я прислонился лбом к его лбу и тихо, в самые губы, прошептал:
— Ты говорил, что всегда хотел завоевать лишь мое сердце, не тело. Тебе удалось.
А затем накрыл его губы своими. Шут вздрогнул, я испугался, что он оттолкнет меня, но уже через мгновение ощутил легкое касание холодных ладоней на своих плечах. Я целовал его робко, неспешно, словно спрашивая разрешения и боясь проявить напор. Его губы были холодными и сухими, казалось, он боялся меня вспугнуть, а может просто не верил в реальность происходящего. Два раза он целовал меня прежде: на прощанье, перед тем, как улететь с Девушкой-на-драконе, и несколько дней назад, чтобы вернуть мне потерянную часть воспоминаний. Но ни один из тех поцелуев не походил на этот. Осторожно, стараясь не касаться спины, я привлек его к себе, заключив в крепкие объятия. Шут замер в моих руках, а я впервые за долгое время был твердо уверен в правильности того, что делаю. Время как будто остановилось, замерли стрелки часов и весь окружающий нас мир погас, превратившись в бледную тень на фоне переполняющих меня чувств. «Любовь то появляется, то исчезает в течение всех прожитых тобой лет. Верное тебе сердце было далеко от тебя, но скоро оно вернется…» — вспомнились слова Джины. Почему тогда я не придал им значения? Почему не связал пророчество с возвращением моего Шута?
Ощутив соленый привкус на губах, я через силу заставил себя прекратить и увидел две влажные дорожки от слез на щеках моего друга. Его глаза оставались закрыты, выражение лица непроницаемым.
— Я не должен был этого делать?
Он не ответил. Вместо этого, молча прислонился лбом к моему плечу. Я гладил его по золотым волосам, стараясь тем самым успокоить то ли его, то ли себя.
— Как тебе пришло в голову, что, пережив твою смерть, я смогу тебя отпустить? Ты знаешь, я привык, что близкие постепенно уходят из моей жизни: сначала мать, потом отец, Шрюд, Молли, Пейшенс, Верити, Ночной Волк, Баррич, Нед, — я перечислял всех, кого когда-то любил. Каждое имя отзывалось в груди ноющей болью. — Но я не позволю тебе бросить меня в третий раз. Все равно, чем это грозит миру и лично мне. Ты меня слышишь?
— Я прекрасно тебя слышу, Фитц, — он говорил тихо, я с трудом разобрал слова. — Неужели ты думаешь, что мне это решение далось легко?
— В таком случае, зачем себя мучить? — я поцеловал его в макушку. — Вернись со мной.
— В качестве кого?
— В качестве любимого, — ответ прозвучал просто и естественно, словно я произнес вслух очевидный факт. — Ты сам этого хотел.
Шут усмехнулся, но головы не поднял.
— Для тебя это насилие над собой. Я не дурак, Фитц. Я понимаю, зачем ты это делаешь. Признаю, мне очень льстит, что желание уговорить меня остаться берет верх над твоими принципами, но оно не имеет ничего общего с чувствами. Ты не в силах любить меня так, как я сам бы того хотел, не нужно себя заставлять.
Я отстранился, он поднял взгляд на меня.
— А если я пересмотрел свои взгляды на некоторые вещи?
— Настолько, что готов любить мужчину?
Надеясь, что голос не дрогнет и не выдаст предательское волнение, охватившее все мое естество, я произнес самые сложные слова в своей жизни.
— Настолько, что готов любить
тебя.
Реакция получилась не такой, как я ожидал.
Шут неверяще нахмурился, в его глазах читалось недоумение. Кажется, впервые за время нашего знакомства мне удалось выбить почву у него из-под ног. Я не дал ему возможности ответить — порой слова теряют всякий смысл и тогда остается лишь действовать, поэтому, прежде чем Шут успел что-то сказать, я бережно притянул его к себе и вовлек в поцелуй. Нежный, неторопливый, осторожный. Я целовал его так, как никогда не касался губ Молли. Касался, как самого драгоценного и хрупкого сокровища на земле. И несмотря на все сказанные им слова, он был не в силах меня оттолкнуть. Его тело расслабилось, губы разомкнулись, пропуская мой язык внутрь. Тонкие руки обвили мою шею, мои пальцы зарылись в золотистые волосы, он жался ко мне всем телом в поисках ласки. В поисках выхода годами копившихся в сердце чувств.
— По-прежнему хочешь уехать? — прошептал я на выдохе, когда воздуха стало катастрофически мало.
Шут небрежным движением смахнул с лица упавшую прядь волос.
— Не хочу, но должен.
— Я. Тебя. Никуда. Не пущу, — я не говорил, я прорычал эти слова, затем снова набросился на губы моего Шута.
Если раньше меня изводили сомнения, то теперь уверенность в этой мысли твердо укоренилась в душе. Не пущу, и будь что будет.
Нащупав за спиной свисающий с кровати край одеяла, я неуклюже стащил его на пол и кое-как расстелил за спиной Шута. Я целовал его лоб, щеки, глаза — все, да чего мог дотянуться. Проложил дорожку легких, почти невесомых поцелуев вниз по скуле, а потом он откинул голову, предоставляя мне больше пространства, и я припал губами к его открытому, беззащитному горлу. После всего, что сделала с ним Бледная Женщина, он сумел мне довериться, и это для меня было лучшей наградой. Я поклялся себе, что никогда больше не позволю причинить боль этому чудесному созданию. Единственный, кто на моей памяти не причинил вреда ни одному живому существу, Шут заслуживал счастья больше, чем мы с Чейдом и вместе взятые.
Одна моя рука легла ему на шею, вторая скользила вниз по его телу. Лизнув его за ухом, я легонько прихватил зубами кожу под мочкой, принялся спускаться языком ниже, к ямочке между ключиц. Когда ладонь спустилась неприлично низко, я встретил барьер в виде ворота зимнего мехового камзола и остановился.
Шут посмотрел на меня в недоумении. Потом тоскливо усмехнулся.
— Фитц Чивэл нуждается в наставлениях в том, что касается любовных утех? Или на поверку принципы оказались сильнее чувств?
— Не говори ерунды, — я коротко, но пылко поцеловал его в губы. — Просто для меня это новый опыт.
Усмешка сменилась мягкой улыбкой.
— Для меня тоже.
— В смысле с мужчиной?
— В смысле
такой близости, Фитц.
На меня будто вылили ушат ледяной воды. В памяти до сих пор был жив тот момент, когда лорд Голден во время нашей ссоры назвал себя опытным любовником. Так что же получается?
— Но ты говорил…
— О, так ты помнишь все, что я когда-либо тебе говорил? Похвально конечно, но открою тебе секрет, мой дорогой принц: случается, что иногда люди лгут. Вспомни обстоятельства, в которых была брошена та фраза, и сделай выводы сам. Поработай головой, дорогой Фитци-Фитц, иногда у тебя это здорово получается.
Не знаю, что на меня нашло, но я расхохотался. Весело и искренне. Шут смотрел на меня непонимающе, а я готов был его расцеловать.
— Ты хоть понимаешь, как сильно я ненавидел каждого смазливого аристократишку, который крутил хвостом перед носом лорда Голдена? — спросил я, пытаясь угомонить приступ внезапного смеха.
Душа моя ликовала и пела: выходит, он все-таки сохранил себя для меня, как бы не пытался это отрицать. А даже если и нет, даже если причина отказа от плотских утех крылась в другом, я все равно был счастлив от того, что он мой. Только мой: и душой, и телом.
Придерживая Шута под поясницу, я помог ему устроиться у меня на коленях. Медленно, неспеша, я принялся расшнуровывать завязки на его теплом камзоле, он стянул шнурок с моих волос, тонкие пальцы неторопливо перебирали темные пряди. Спустив камзол ровно настолько, чтобы оголить смуглые плечи, я поцеловал выпирающую косточку, осторожными укусами-поцелуями спускаясь к груди.
— Мы уходим ночью, — зачем-то сказал Шут.
Никуда ты не пойдешь, подумал я про себя, но вслух произнес другое:
— Мы вернемся в Баккип и я на тебе женюсь.
Тело Шута под моими руками окаменело.
— Совсем не смешно.
— Разве кто-то смеется? — я серьезно посмотрел ему в глаза. — Когда-то давно Верити дал обещание, что его племянник сможет жениться на том, кого любит. Теперь я намерен требовать у короля Дьютифула исполнения воли его отца, чего бы мне это не стоило.
— О Фитц, тебя так и тянет совершить очередную непоправимую глупость.
— Почему ты так говоришь? — я решительно ничего не понимал. Разве Шут сам не хотел быть со мной? Может, жениться на мужчине в Шести Герцогствах было бы несколько опрометчиво, но этим поступком я собирался заявить Видящим и Любимому о серьезности принятого мной решения.
— Потому что разразится скандал, — повторил Шут мои мысли. — Воскресший королевский бастард, обладатель звериной магии, потенциальный убийца короля Шрюда, а теперь еще мужеложник? Неужели ты думаешь, что волна смуты, которая обрушится на тебя, не захлестнет юного принца и его мать?
— Давай обсудим это позже, — прошептал я, оглаживая ладонями его худые бока.
Меньше всего мне хотелось затевать очередной спор и рушить хрупкий мир, воцарившийся между нами.
Отбросив меховой камзол моего Шута в сторону, а следом и свою шерстяную тунику, я залюбовался красотой линий его смуглого тела. Он был совсем непохож на воинов, с которыми мне приходилось делить быт. Мои грубые от тяжелой работы руки очертили едва заметные линии пресса, прошлись вверх по поджарым бокам. Легким, пробующим движением пальцы скользнули к груди. Он позволял исследовать свое тело, ощупью изучая каждый изгиб, трогать, гладить, ласкать, делать все, чего мне хотелось. В штанах становилось невыносимо тесно, я чувствовал, как внизу живота разливается неистовый жар желания.
Никогда прежде я не мог подумать, что мое тело способно
так реагировать на мужчину.
— Фитц, ты уверен? — серьезно спросил Шут. — Я в любом случае вернусь на свою родину, и до конца жизни мы будем вынуждены вспоминать эту ночь. Ты хочешь, чтобы последнее воспоминание обо мне действительно было таким?
Наверное, раньше его слова посеяли бы в моей душе зерно сомнений, но к это моменту я наконец-то понял одну важную вещь: я люблю этого человека. И это не просто слово, сказанное в надежде убедить его остаться со мной. Это чувство, которое я испытывал к моему золотому сокровищу. Которое отрицал, всеми силами стараясь гнать прочь, но с которым жил уже долгое время.
— Тобой нельзя овладеть, Шут, но мне бы хотелось получить все, что ты сам готов мне отдать.
— Все, что находится в моем владении — это я сам.
— Значит, я желаю тебя, — моя рука съехал ему на бедро, пальцы по-хозяйски сдавили упругую плоть.
Когда он стал выворачиваться из моих объятий, я почувствовал себя до смешного глупо. Однако, не говоря ни слова, Шут встал на колени, уперевшись локтями в пол, и опустил голову на сложенные руки.
Другого приглашения мне не понадобилось. Быстро справившись со шнурками, а затем избавив нас обоих от совершенно лишней в тот миг одежды, я испытал облегчение, освободившись от гадкого давящего ощущения в штанах. Оглядев пространство вокруг, я ухватил бутылек масла с каминной полки, обильно смочив указательный и средний пальцы.
Шут замер. Мышцы его плечей и спины были напряжены, как натянутая тетива лука. Казалось, он почти не дышал, пока я пытался смириться с осознанием того, что собирался сделать.
Я готовился взять своего друга детства. Мальчика, с которым вырос. На полу, в совершенно животной позе. Готовился заняться сексом с мужчиной.
Нет, мысленно поправил я себя, не с мужчиной — с любимым. И если бы я остановился, струсил и все прекратил, это поставило бы Шута в более чем неловкое положение. Мне было стыдно за собственные сомнения, и одновременно я был счастлив, что Шут не может увидеть моего лица. Он бы все понял, и точно ушел, а моя жизнь навсегда потеряла бы то волшебство, которое привносил в нее мой Любимый.
Склонившись над ним, я перенес точку опоры на праву руку, чтобы не наваливаться всем своим весом, и, стараясь отбросить ненужные, глупые мысли, разрушил последнюю разделявшую нас преграду.
Палец вошел с огромным трудом, тугое колечко сжавшихся мышц сопротивлялось новому ощущению, тело Шута подо мной пробила крупная дрожь, но он ничего не сказал, только слегка подался назад, навстречу моей руке.
Я подготавливал его осторожно и бережно, хотя, к моему удивлению, он держался совершенно хладнокровно, спокойно принимая мои неловкие действия.
Перехватив его поперек живота и практически обездвижив, я прихватил его зубами за холку и плавным движением вошел в расслабленное тело.
Первые движения были аккуратными, неторопливыми. Было страшно причинить ему боль, но в то же время по коже бежали мурашки, и желание войти до упора возрастало с каждой секундой. Только потом мне на глаза попадутся следы зубов на тонких запястьях и покрасневшие от слез золотые глаза. А пока, я брал его плавно и чувственно, с упоением наслаждаясь каждым движением и каждым звуком, заполняющим тесную комнату. Хотел ли я просто заняться сексом с Шутом? Нет. Но желал не словами, а действиями показать как он мне нужен и важен. Необходим как воздух. Дорог, близок, любим.
Целуя все, до чего мог дотянуться, постепенно наращивая темп толчков, я то выходил почти целиком, оставляя внутри только головку, то погружался на всю длину. Меня изводила невозможность прижаться к нему всем своим телом, ощутить близость каждой клеточкой кожи. Жадно, стараясь запомнить каждый изгиб хрупкой фигуры, я сжимал его бока, оглаживал ладонью поджарый живот, перехватывал рукой мужскую грудь, кусал, целовал, лизал языком. Звуки его приглушённых стонов кружили голову и пьянили сознания. Я видел, что силы покидают Шута, его ноги разъезжаются в стороны, дыхание дается труднее. Но ничего не мог с собой сделать. Хотелось заявить всему миру, что этот человек только мой, что я никому не позволю к нему прикоснуться и, тем более, попробовать его у меня отнять.
Я, приверженец исконно традиционных ценностей, предавался плотским утехам с мужчиной. И получал от этого удовольствие.
Шут выгибался навстречу, на его тонкой шее и острых плечах в свете огня блестели маленькие капельки пота. Я не хотел думать о том, что будет после. Для меня существовало только сейчас: только полумрак небольшой хижины Черного Человека, разрывающее изнутри чувство страха возможной потери, неистовое наслаждение и самый дорогой человек рядом со мной. Последний толчок, последний надрывный стон и, упустив момент, я выплеснулся прямо в него, едва удержавшись на дрожащих руках, чтобы не подмять под себя моего Шута.
Он рухнул на меховое одеяло, а я без сил растянулся рядом, пытаясь осмыслить то, что случилось.
Как странно: вот он я, без пяти минут временный король Шести Герцогств, переспал с человеком своего пола, но мир не перевернулся с ног на голову, не поменялись местами луна и солнце. Все так же в камине горел огонь, все так же за стенами выл ветер. Только к аромату трав примешался запах распаленных тел, а на земле стало больше счастливых людей. Какими глупыми и никчемными теперь я видел свои предрассудки. Однажды в ссоре я сказал Шуту, что никогда не пожелаю делить с ним постель. Сейчас меня обуревала почти физическая нужда вернуться в прошлое, чтобы самолично поколотить себя за те жестокие слова.
Устроившись на боку, Шут смотрел на меня с бесконечным обожанием и тенью глубокой тоски. Мне показалось, будто он старается сохранить в памяти каждую мелкую деталь моего образа. Главный вопрос вертелся на кончике языка, но мы оба знали ответ, а я не хотел этого слышать.
— Теперь ты пойдешь со мной? — тихо спросил я.
— Теперь? То есть, все это было лишь затем, чтобы повлиять на мое решение?
— Конечно нет, — я поспешил взять его за руку. — Я сделал это, потому что хотел. Мы оба хотели. Нам необязательно возвращаться в Олений Замок. Помнишь дом, в котором ты нашел нас с Ночным Волком? Можно остаться там. Я буду работать, со временем откроем мастерскую, твои работы будут пользоваться спросом во всем Бакке и…
Шут тяжело вздохнул, и я умолк. Некоторое время он задумчиво смотрел куда-то мимо меня, пытаясь подобрать правильные слова. А когда снова заговорил, я не узнал его голос, таким надтреснутым и обреченным он мне показался.
— Фитц, давай будем друг с другом честны. Шут твоего детства умер в ледяном чертоге Бледной Женщины, его больше нет, — я собирался возразить, но он жестом попросил меня помолчать. — Я не смогу стать прежним, как бы сильно этого не хотел.
— Нет, сможешь, — я крепко обнял его, укрыв нас обоих одеялом. — От шрама в душе никуда не деться, но со временем он побелеет и не будет приносить боль. Я постараюсь помочь тебе оправиться как можно скорее, все будет хорошо.
— А как же Молли? Ведь ты когда-то ее любил.
Да, любил. Но как же это было давно. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как мы сидели с ней на причале и верили, что все проблемы остались далеко позади, а впереди у нас целая жизнь, принадлежащая только нам. Как же мы были молоды и наивны.
— Там, на каменоломне, Кеттл сказала мне одну вещь: что я потерял девушку своей весны на далеком песчаном пляже, что слишком долго был с ней в разлуке и слишком многое выпало нам обоим. Что на самом деле мы оба по-настоящему любили не друг друга, а лишь утро нашей жизни и нашу весну. Она обещала, что однажды любовь снова появится в моей жизни, но Молли разумнее всего отпустить. Ты, наверное, помнишь, как я тогда разозлился?
— Ты был слишком юн, Фитц, — по тону Шута стало понятно, что он постепенно засыпает. Я ласково гладил его по голове, перебирая золотистые прядки.
— Вот именно — юн. Уже тогда Кеттл сочла нашу разлуку чересчур долгой, а ведь прошел всего только год. Что можно сказать теперь, когда за спиной осталось шестнадцать?
Шут не ответил, и я решил, что он уже спит. Я тоже закрыл глаза, крепче прижав к себе его вечно холодное тело. Но еще долго не мог заснуть, перебирая в памяти всю свою жизнь. Удивительно, как иногда случается, что то, за что готов был рвать когти, вдруг становится зыбким и несущественным, в то время как нечто едва заметное переворачивает весь мир. В юности я намеревался пойти против воли короля — моего деда, — чтобы жениться на простой девушке с красивым именем Молли. А теперь, когда мечта стоит на пороге, готовая в любой момент оказаться в руках, я сам поворачиваясь к ней спиной ради того, кто был рядом всегда. Мы ценим лишь то, что дается непосильным трудом. Простое и доступное принимается как данность. Моему Шуту пришлось умереть, чтобы заставить меня понять, какое огромное место он занимает в моем сердце.
Отныне, пообещал я себе, все будет иначе. В нашей жизни наконец-то наступит белая полоса.
***
Проснувшись ночью, я услышал приглушенные голоса. Место рядом со мной оказалось пустым, Шута нигде не было. Они с Черным Человеком сидели за столом, оживленно что-то обсуждая. Шут был одет, у дверей стояла уже собранная сумка.
— Шут, — не до конца проснувшись, я мгновенно сел, морщась от света лампады, — что происходит?
— О Фитци, — он взвился с места и секундой позже сидел на коленях возле меня, — прости, что разбудили. Я пытаюсь объяснить Черному Человеку, почему не отправлюсь с ним. Тебе не о чем беспокоиться.
Ситуация мягко говоря доверия не вызывала. Я посмотрел на Шута, затем на невозмутимое лицо Черного Человека и снова, а Шута. Что-то мне подсказывало, что если сейчас заснуть, любимого я больше не увижу. Но ведь он не мог так со мной поступить? Сбежать тайком, не простившись, после того, что между нами было? Это не в его характере. Шут никогда не скрывался, он всегда говорил прямо и делал по-своему, не взирая на запрет даже самой королевы.
— Спи, Фитц, ни о чем не волнуйся, — Шут говорил мягко, успокаивающе, я послушно лег. — Когда ты проснешься утром, я буду здесь.
Он уже поднимался, когда я схватил его за руку.
— Я все равно тебя найду. Отправлюсь следом, если понадобится.
На душе у меня потеплело, когда Шут в ответ улыбнулся.
— Я знаю. А теперь спи.
Успокоенный его обещанием, я уснул, упрямо игнорируя дурное предчувствие.
***
Когда я проснулся в следующий раз, ночь уже отступила, из окна виднелось хмурое серое небо. В хижине было тихо. Черный Человек и походная сумка пропали, чему я отчасти даже обрадовался, но моего Шута здесь тоже не было. В комнате я остался один. На столе стояла бутылка принесенного мной накануне бренди, на салфетке кто-то аккуратно разложил хлеб и сыр. В очаге все так же горел огонь, но все это не отменяло главного — Шут исчез.
И тут сердце мое упало — я вспомнил, что произошло ночью. От накатившей безысходности и злости на самого себя мне всерьез захотелось выть. Глупец, беспросветный тупица? Как я мог понадеяться на честность Шута и снова уснуть, видя, к чему все идет? Как мог позволить ему решать, находясь в таком нестабильном состоянии?
Наспех натянув штаны и мятую тунику, я выскочил на улицу как был: босый, растрепанный и бесконечно злой. Аслевджал встретил меня неприятной прохладой и утренней сыростью. Ногам было холодно ступать по промозглой земле, но я этого словно не замечал. Я несколько раз обошел территорию вокруг хижины, но не найдя никого и ничего, бросился туда, где еще мог их застать. От осознания своей глупой наивности, мне было физически плохо. Приблизиться к долгожданному счастью, быть в шаге от желанного покоя рядом с любимым человеком и лишиться всего в одночасье из-за собственной недальновидности.
Петляя в коридорах царства Бледной Женщины я понимал, что безнадежно опоздал. Что если они ушли, то сделали это вскоре после моего первого пробуждения, и я могу сколько угодно спешить к монолиту Силы, а повернуть время вспять уже не получится. Шанс упущен, бесполезно вступать в спор с госпожой Судьбой. Она показала мне, во что могли перерасти наши с Шутом отношения, а сейчас жестоко наказывала за то, что не принял его любовь с самого начала.
Очертя голову, я стремглав влетел по винтовой лестнице на каменную площадку, туда, где находился камень Силы. Но предсказуемо никого не обнаружил. Ни следа Черного Человека или моего Шута. Ни намека на то, что они здесь были и куда направились. Звенящая пустота, пробирающий до костей холод и обступающее меня одиночество. Все кончено. Вот так просто. Этой ночью я видел Шута в последний раз.
Как-то внезапно силы полностью меня покинули. Я сполз по стене на холодный пол и уставился в пустоту, пытаясь осознать,
принять страшную действительность.
Что меня теперь ждет? Наверное, я обязан вернуть в Баккип и два года исполнять обязанности короля. Жениться на Молли, как того ждет Чейд, переехать в Ивовый Лес — бывшее поместье отца — и навсегда забыть о том, что когда-то в моей жизни был мужчина с золотыми глазами. Пройдут годы, память устанет хранить образ моего Шута, он растворится среди прочих воспоминаний как волшебный, нереалистичный, но невероятно яркий сон. И все, что я смогу пронести через целую жизнь — горечь утраты и тоску по несбыточному.
Не знаю, как долго я там просидел, занимаясь рефлексией и предаваясь унынию. Вставая, я почти не чувствовал пальцев. А впрочем, вряд ли холод чертога способен сравниться с леденящим душу унынием.
Возвращаться в хижину было горько и тяжело. У самой лестницы я даже глянул на монолит Силы, раздумывая, не уйти ли прямо сейчас. Но потом вспомнил, что в жилище Черного Человека Шут мог оставить для меня какое-нибудь письмо или прощальный подарок, поэтому с тяжелым сердцем заставил себя вернуться назад, сильно сомневаясь, имеет ли это смысл.
Снова очутившись в хижине, я не сразу понял, что изменилось. А потом до меня дошло: одеяла у камина, на которых мы спали, были убраны и аккуратно сложены на кровати. Не позволяя себе надеяться, но уже заражаясь верой в лучшее, я снова выскочил на улицу и помчался к берегу, дав себе обещание, что если найду там свое чудо, то ни за что не позволю ему вот так просто уйти. Я был почти счастлив, почти готовый благодарить Эду и Эля за еще один предоставленный мне шанс. Но на берегу меня ждало разочарование. В радиусе нескольких миль я не видел ни единой живой души. Не желая отступать, я прошел по линии берега приличное расстояние, но тщетно — на острове я остался один.
Прилив энергии, вызванный блеклым огоньком надежды, сменился всепоглощающей усталостью и жгучей, яростной злобой. В голову лезли мысли бросить все к чертовой матери, сбежать вслед за Шутом и никогда не возвращаться в Шесть Герцогств. Но какой руной они воспользовались? В каком направлении ушли? Может, разумнее просить Кетриккен снарядить отряд и отправиться в путешествие на родину Любимого?
Я вернулся в жилище Черного Человека, готовый отправиться в длительную экспедицию, как бы споров с Чейдом мне этого ни стоило. И почти сразу наткнулся на Шута, который с порога всучил мне тяжелую походную сумку.
— Слава Эде, Фитц. Я думал, ты изменил решение и сам ушел без меня. Эй, я не приведение, дорогой принц, не нужно на меня так смотреть.
Не до конца оправившийся от шока, я не сразу сообразил, что к нему вернулась его шутовская ирония.
Сумка как-то сама выскользнула у меня из рук, а я, не помня себя от счастья, обнял моего Шута так, что затрещали ребра.
— Я испугался, что ты все-таки ушел вместе с ним. Искал тебя все утро. Где ты был?
Он обнял меня в ответ.
— Здесь оставались кое-какие дела. Теперь мы можем идти, — Шут немного отстранился, посмотрев мне в глаза. — Подожди, я ведь сказал, что утром буду здесь. Ты ставишь под сомнения мои слова?
— Я боюсь снова тебя потерять, — просто ответил я, наблюдая, как при этом смягчилось выражение его лица.
Он задумчиво провел ладонью по моей щеке, по линии подбородка, затем в робкой ласке невесомо коснулся губ.
— Вернемся в Шесть Герцогств? — спросил я, поцеловав подушечки его пальцев.
— Боюсь, ты не оставляешь мне выбора. Ради безопасности этого хрупкого мира я просто вынужден следить, как бы ты не натворил глупостей.
— Станешь моей гувернанткой?
Он пожал плечами.
— Для тебя хоть камердинером, хоть лакеем.
Я мгновение подумал, а потом сказал:
— Нет. Лучше любимым.
Счастье, озарившее лицо Шута, стало для меня лучшим ответом.
