Изморось

      По глубокому убеждению Чу Ваньнина этот праздник был глупым. Он вообще не любил заимствования — каждый раз хмурился на очередное можаневское «окей» или «дедлайн». Как будто своих слов в языке нет.       Вот и праздники, к изначальной их культуре отношения не имеющие, Чу Ваньнин не любил. Но очень уж любил Мо Жаня, а Мо Жань любил и праздники, и заимствования, и вообще любой повод лишний раз повеселиться.       — Жизнь одна, учитель, — говорил он, закидывая ноги на стол и тут же их убирая под недовольное шиканье. — Давай брать от неё всё, что она даёт.       — Даже глупые праздники? — ворчал в ответ Чу Ваньнин, глубоко в сердце уже смирившись и согласившись с дурацкой затеей.       — Даже глупые праздники.       Вздохнув, Чу Ваньнин снял блокировку с телефона и без особого энтузиазма пролистал ленту в приложении. Накануне хэллоуина варианты костюмов дефицитом не страдали: для детей, для взрослых, женщин и мужчин, по мотивам книг, сериалов, мультфильмов, игр и комиксов. Чего только не было! Глаза разбегались.       Наравне с заимствованиями, Чу Ваньнин не любил терять время за телефоном. Его не увлекали ни соцсети, ни видеохостинги, ни блоги с форумами. Мо Жань, пытаясь хоть как-то приучить своего учителя к использованию такого важного, по его мнению, девайса, даже скачал электронную библиотеку и оплатил подписку на целый год. Учитель хода не оценил — поморщив нос, сказал, что приемлет книги только на бумажном носителе и приложение больше не открывал.       Поэтому, не имея большого желания проводить за телефоном больше 10 минут, Чу Ваньнин набрал в поисковой строке «костюм кота для взрослых». Кончики ушей порозовели, стоило ему только окунуться в воспоминания о том, почему он выбрал этот вариант.       Мо Жань часто сравнивал его с котом — в самых неожиданных ситуациях и местах. И хоть в ответ Чу Ваньнин метал глазами молнии и недовольно поджимал губы, в глубине души слова ученика вызывали трепетное тепло и нежность.       Помотав головой в неловкой попытке стряхнуть смятение, Чу Ваньнин не глядя добавил в корзину первую попавшуюся позицию и тут же её оплатил. Предварительно костюм должен был успеть прийти в срок — как раз за день-два до праздника. Глупого, дурацкого и любимого Мо Жанем.       Теперь ждали дела — проверка конспектов, в стопке которых где-то завалялся конспект самого Мо Жаня, намётка плана обучения на следующую неделю, исследование для собственной диссертации вплоть до вечера, пока нерадивый ученик не вернётся домой.       Они уже давно не были учителем и учеником в привычном понимании — Чу Ваньнин с неохотой подменял коллег и предпочитал отсиживаться на кафедре, Мо Жань был аспирантом и сам вёл занятия у первых курсов, но привычка обращаться так, как и девять лет назад, осталась.       Погрязнув за ворохом тетрадей, Чу Ваньнин не заметил, как комната погрузилась в мягкий полумрак. Тени жадно хватали кончики исписанных листов, за окном засыпала осень, кутаясь в свежие объятия вечера. Часы отсчитали восемь — и с характерным щелчком зазвенели ключи в коридоре.       Мо Жань вернулся.       Отложив в сторону тетради, Чу Ваньнин поднял голову. Хотелось тут же встать и поприветствовать возлюбленного, но гордость вперемешку со смятением пригвоздили его к месту намертво, не давая не то что сдвинуться с места, но и издать хоть какой-то звук.       — Учитель, я дома! — разнеслось вдоль стен родное и звонкое, густым теплом разливающееся в груди. Мо Жань был как чай с мёдом: горячим, сладким и бесконечно домашним.       Чу Ваньнин очень любил чай с мёдом.       — Я взял тебе капкейки! — продолжало доноситься с коридора. — Не смотри, что я их вечером принёс, они свежие!       — Ну есть же нормальные слова, Мо Жань, — кисло пробормотал Чу Ваньнин, вставая из-за стола. Меньше всего ему хотелось нудить — в такие моменты он чувствовал себя ещё более скучным, унылым и дотошным, чем обычно. Но поскольку слова слетали с губ гораздо быстрее, чем приходило осознание собственной придирчивости, единственным решением было высказываться тихо под нос. В выигрыше оставались две стороны: одна не держала в себе замечания, другая этих замечаний не слышала.       Чу Ваньнину такое решение проблемы казалось образцовым.       — Учитель, ты здесь? — влетел в кабинет растрёпанный Мо Жань, суетливо окидывая застеленную синей хмарью комнату. Темнота придавала его чертам особенную утончённость: подчёркивала острый подбородок, одним штрихом выделяла скулы, пряча в тенях милые ямочки и приподнятые уголки губ. В такие моменты он казался взрослее и суровее, словно умудрённый тяжёлым жизненным опытом аристократ, вернувшийся домой после выматывающей государственной службы.       Иногда даже становилось не по себе.       — Здесь, — отозвался Чу Ваньнин, шагая навстречу. Опустив голову, он простонал: — Мо Жань, ну куда в обуви?.. Чисто же…       — Я уберу, учитель, — сгребая возлюбленного в объятия, невнятно промычал Мо Вэйюй. — Я соскучился.       Пакет с шорохом упал на пол, и Чу Ваньнин, неловко обнимая в ответ, невпопад подумал о том, что кексы могут помяться. Но мысль, что едва ли это повлияет на их вкус, мгновенно успокаивала и давала сосредоточиться на других вещах, важных здесь и сейчас.       От Мо Жаня пахло дождём и влажной листвой. Он был той самой драматичной осенью, с изморосью, жухлой травой и отсыревшей землёй под ногами. Чу Ваньнин к этой непогоде тянулся всем нутром, как тянутся к солнцу первые ветви яблони весной.       — Учитель, — мазнул по уху осторожный шёпот. — Мне нужно раздеться.       Чу Ваньнин неохотно разжал объятия и сделал шаг назад. Стоявший перед ним молодой мужчина тепло улыбался и по-лисьи щурился, словно что-то задумал.       — Я сейчас вернусь, — мягко сказал он и, чуть помолчав, добавил: — И уберу за собой. А потом поужинаем.       Подобное часто случалось — когда Чу Ваньнин смотрел на Мо Жаня как на незнакомца, со стороны. В такие моменты он сам себе казался жалким — потому что на фоне фигуры возлюбленного выглядел щуплым и несуразным, а в мыслях уже крутилось навязчивое «Да как он может быть с таким, как я? Что он во мне нашёл?».       — Не нужно, — сорвалось с языка раздражённое. — Я сам. Просто не делай так больше.       — Не буду, — раздалось в ответ с коридора. Мо Жань смеялся, а Чу Ваньнин слышал в этом чёткое «Буду, учитель. Ещё как буду».       

***

      Мо Жань подцепил палочками кальмара и протянул его Чу Ваньнину. Последний, неодобрительно покосившись, поднял взгляд с немым вопросом.       — Ну же, учитель. Он почти что сладкий. А потом капкейки.       Учитель подхода не оценил — схватив кальмара своими палочками и отправив в рот, он спросил, прожевав:       — Я тебе что, маленький?       Маленьким Чу Ваньнин не был. В глазах Мо Жаня он был вредным, капризным, гордым и всё ещё самым лучшим человеком на этой бренной планете. Невозможно было не любить упрямо поджатые губы, сжавшие столешницу тонкие пальцы, сердитый отблеск карих глаз… За всем этим суровым напряжением прятался чуткий и ранимый человек, к истинным чувствам которого дорога была проторена уже давно.       Но пройти по ней мог только Мо Жань.       Других эта дорога не пускала дальше первого шага. Помимо вереницы ветвей вдоль пути — царапающих, оставляющих занозы и раны — неподвижным валуном на ней стоял сам Мо Вэйюй, не желающий раскрывать трепетное и нежное сердце учителя посторонним людям.       То есть, всем.       — Нет, конечно нет, — засмеявшись, Мо Жань отложил палочки и отодвинул от себя пустую чашку. — Ни в коем случае. Маленький здесь — этот ученик, но никак не учитель.       Он мог позволить человеку напротив всё, что угодно. Готов был сложить к его ногам весь мир и склонить собственную голову. Мо Вэйюй знал, что Чу Ваньнин — это не маленький ребёнок, это взрослый без детства. Взрослый, которому никогда не было позволено быть маленьким. Потерянный в круговороте серьёзных и важных проблем больших людей с самых ранних лет.       Поэтому нестерпимо хотелось позволить возлюбленному быть ребёнком — в тридцать с хвостиком, будущему доктору наук — в этом приватном пространстве, в уютной кухне за обеденным столом.       Мо Вэйюй протянул ладони и накрыл ими холодные пальцы Чу Ваньнина. Тишина безмятежно обволакивала фигуры в вечерней полутьме и приятно лелеяла слух после нескончаемого дневного галдежа: в транспорте, в университете, в кондитерской у дома. Как будто подталкивая к единственному желанию ближе к ночи — понежиться в молчании с любимым.       Лёгкая прохлада скользнула по щеке, и Мо Жань прикрыл веки, ластясь к ладони Чу Ваньнина. Кончики пальцев погладили висок, и сердце ухнуло вниз от простой ласки.       — Мо Жань, — коснулся лица мягкий шёпот, — я хочу чай. С кексами.       Губы растянулись в улыбку на эту просьбу — непосредственную и настоящую, искренне-детскую, не обременённую догматами о том, кто и как должен себя вести. Быть собой — высшая награда, которую Мо Вэйюй мог получить от возлюбленного; высшая награда, которую мог позволить себе.       Говорить на языке чувств и желаний с Чу Ваньнином.       — Я принесу, учитель. Сиди.       Действия отточены до автоматизма: нагреть воду, отсыпать пару щепоток чая, залить и дать настояться. Примерно три минуты — для Ваньнина, предпочитающего деликатные сладковатые ноты, и чуть больше — себе, для насыщенного цветочно-сливочного вкуса.       Пройдя в кабинет за капкейками, которые так и остались лежать на полу, Мо Жань оглядел паркет под ногами. На нём остались разводы от тряпки — когда Чу Ваньнин упрямо решил убрать самостоятельно. Он был замечательным человеком, самым лучшим во всём, в том числе в своей старательности, но были вещи, никак не поддающиеся ему даже спустя года. Туда относились любые бытовые заботы, от готовки до приведения в порядок и дома, и вещей, и вообще чего угодно.       Однажды он вызвался погладить рубашку на вручение диплома Мо Вэйюя: с тех пор утюга в доме не водилось, а ему на замену пришёл отпариватель с функцией автоматического отключения. Несравненный гений своего дела, инженер, Чу Ваньнин ловко управлялся с механизмами внутри приборов и совсем не уживался с этими приборами в реальной жизни.       Растерев носком разводы, Мо Жань подобрал пакет и направился обратно на кухню. Учитель ждал его за столом — чуть склонив голову, замерший за созерцанием накрапывающего дождя за окном.       Стараясь не шуметь, Мо Жань выудил коробку с капкейками из пакета и осторожно её приоткрыл. Пирожные немного помялись в пути и при падении, но выглядели всё еще достаточно аппетитно.       — Вкусно пахнет, — отозвался Чу Ваньнин, уводя взгляд от окна. — Ставь сюда.       От чая поднимался слабый ароматный пар, окутывающий пространство между ними. Присев, Мо Вэйюй послушно выложил пирожные и убрал коробку в сторону, чтобы не мешалась. Черпнув пальцем съехавший крем и наткнувшись на неодобрительную гримасу, он протянул руку вперёд к губам Чу Ваньнина:       — Учитель, хочешь? Он наверняка очень сладкий.       Сердитый взгляд лишь раззадорил Мо Жаня. Наблюдая за покрасневшими ушами возлюбленного, он довольно улыбнулся и коснулся пальцем приоткрытых губ, размазывая по ним крем.       — Ну же, Ваньнин, — голос опустился до вкрадчивого шёпота, — попробуй.       Определённо, дело было не в выдержке. Не в надтреснутом самообладании или разгоревшемся возмущении. Чу Ваньнин прекрасно понимал, что с ним играют, и при всём показном раздражении млел от можаневской хрипотцы и лукавой улыбки.       Поэтому, нервно сглотнув, он робко облизнулся, принимая правила этой игры.       В глазах Мо Жаня сверкнули молнии. Рвано выдохнув, Чу Ваньнин обронил ёмкое:       — Вкусно.       Стол протестующе скрипнул под чужим весом. Подавшись вперёд, Мо Жань снова коснулся губ Чу Ваньнина:       — Правда? Может, тогда попробуешь ещё?       В этой игре не могло быть победителей или проигравших; их история была не про победу или поражение. Прямолинейный флирт бывшего ученика по-прежнему заставлял сердце колотиться быстрее, выбивая воздух из лёгких. Но опыт подсказывал не вестись на уловки — какими бы провокационными они ни были.       Склонив голову, Чу Ваньнин обхватил губами палец Мо Жаня. Едва прикусив у сустава, обдал горячим дыханием и заскользил кончиком языка, собирая остатки крема. Во рту смешался солоноватый привкус кожи и приторно-карамельный, создавая нечто необычное и новое.       Однако при всей своей любви к человеку напротив, Чу Ваньнину всё-таки больше нравились обычные сладости. И ими он планировал насладиться сполна и сейчас.       Блестящие глаза с головой выдавали возбуждение Мо Жаня. От каждого горячего касания его веки трепетали, словно крылья сжатой в руках бабочки. Затеяв игру, он сам угодил в ловко расставленную ловушку.       Чу Ваньнин чувствовал ликование.       — Спасибо, — выпустив палец изо рта, произнёс он и поднял чашку в намерении продолжить чаепитие как ни в чём ни бывало. — Очень вкусно, Мо Жань.       Пока ученик непонимающе переводил взгляд с пальца на Чу Ваньнина и обратно, последний невозмутимо сделал глоток и потянулся за кексом. Со съехавшей кремовой шапкой, он и вправду оказался не менее вкусным, чем представлялся.       — Я понял, учитель, — сипло отозвался Мо Жань, откидываясь на спинку стула. — Ешь.       Хмыкнув, Чу Ваньнин довольно кивнул. Чай был необыкновенно хорош.       

***

      Стащив с влажных волос полотенце, Мо Вэйюй прошёл в спальню. Учитель делал вид, что спал — свернувшись, словно домашний кот, и подложив ладони под щёку. Он любил так лежать и именно в эти моменты выглядел наиболее открыто и уязвимо. Никакое желание продолжать игру не могло перебить нарастающее чувство заботы и тепла.       Ни в этот раз, ни в какой-либо другой.       Халат привычно отправился на дверцу шкафа. Мо Жань, присев на край кровати, сначала накрыл возлюбленного и лишь после этого скользнул к нему под одеяло, опаляя дыханием шею и зарываясь носом в шёлковые волосы. Едва влажные, они источали нежный аромат яблони и дождя, мелкого, оросившего частыми каплями окна снаружи.       Чу Ваньнин был осенним деревом — гордым, раскинувшим ветви непогоде назло. Мо Жань изнывал от острого желания его уберечь, зная, что любой перегиб будет воспринят остро. Объяснить, что забота берёт начало из потребности оградить от любого дискомфорта, а не от убеждения, что учитель ни на что не способен, не получалось: комплексы последнего были слишком сильны и терапии поддавались неохотно. Оставалось только защищать возлюбленного незаметно и аккуратно.       Чистый запах Чу Ваньнина действовал на Мо Вэйюя как афродизиак. Чем больше он вдыхал, тем сильнее затуманивало разум. На языке уже вертелось колкое «золотце», готовое сорваться в любой момент обжигающим дыханием на затылке.       Горячие пальцы плавно скользнули от талии к бедру Чу Ваньнина. Жар на шее сменился терпким поцелуем — Мо Жань впивался губами до едва заметной покалывающей боли, проводил языком по солоноватой коже и припадал снова, приближаясь к нервно бьющейся жилке.       — Мо Жань, ты… — пробормотал севшим голосом Чу Ваньнин, но мысль не закончил. Опустившаяся ниже рука обхватила возбуждённый орган учителя — чтобы достучаться до возлюбленного, слова были не нужны.       Возбуждение охватывало всё тело — сковывало низ живота, пережимало горло. Едва прикусив нежную мочку, Мо Вэйюй приподнялся и, сомкнув пальцы вокруг члена сильнее, зашептал прямо в ухо:       — Да, золотце?       Не дождавшись ответа, Мо Жань двинул ладонью, ощущая, как по пальцам стекает предэякулят. Прижавшись низом живота к учителю, практически наваливаясь, он прошептал снова:       — Чего ты хочешь, золотце?       Чу Ваньнин ощутил, как по спине заструился пот. Ловкие пальцы на его члене могли довести до экстаза, но нарочно оттягивали кульминацию — приостанавливаясь, медленно лаская чувствительную уздечку, крепко сжимая основание и тут его отпуская.       — Мо Жань, я…       В желании обладать друг другом не было ничего предосудительного — они любили друг друга, крепко и самозабвенно, на протяжении уже долгих лет. Чу Ваньнин это понимал, но никуда не мог деться от всепоглощающего стыда, когда дело касалось откровенности. Мо Жань тоже это понимал — поэтому, несмотря на сильное возбуждение, терпеливо ждал ответа — искреннего и прямого. Так он учил учителя честности в отношениях и открытости.       Его учил некогда собственный ученик… Какая ирония.       — Золотце, — горячий шёпот щекотал ушную раковину, — скажи, как есть… Я хочу услышать, чего ты хочешь.       Чу Ваньнин опустил ладонь на пах и накрыл пальцы Мо Жаня. Мягко погладив по фалангам, он попросил:       — Отпусти меня… — и вовремя сообразив, как это может ранить, поспешно добавил, — ненадолго.       Мо Жань послушно отстранился. Его напряжение чувствовалось до мурашек на спине, и Чу Ваньнин с трудом сдержался, чтобы не начать объясняться. Он был уверен, что его примут и поймут, потому что нескончаемо важно было озвучить свои желания не таясь и не прячась в скорлупе.       Повернувшись, Чу Ваньнин заговорил не сразу. Опустив ладони на раскрасневшиеся щёки возлюбленного, он сначала отыскал тёмную бездну во взгляде напротив, подтянулся повыше и затем твёрдо проговорил прямо в искусанные от нетерпения губы:       — Тебя, Мо Жань. Я хочу тебя.       Мо Вэйюю было достаточно первого слова, чтобы сорвало все предохранители. Он с невероятным трудом дождался, пока Чу Ваньнин закончит, и через мгновение поцеловал его — со всей страстью, желанием и благодарностью: за честность, открытость и откровенность, дающиеся с таким трудом. Впервые учитель ответил чётко и смело, глаза в глаза, не убегая и не проглатывая от стыда половину слов.       От этого Мо Жань испытывал ликование.       Опрокинув Чу Ваньнина на спину, Мо Вэйюй навис сверху. Опустившись, он устроился между ног учителя и зашептал, лаская губами напряжённый пресс:       — Золотце…       Низ живота скрутило тягостной негой. Чу Ваньнин чуть не захлебнулся собственным вздохом, когда ощутил, как член погружается в горячий рот Мо Жаня, влажные пальцы которого в то же время аккуратно надавили на сфинктер и тут же проникли внутрь, нащупывая чувствительную точку.       Мо Жань знал, что делал, поэтому не прошло и минуты, как Чу Ваньнин прогнулся в спине с лихорадочным стоном. Простое касание сводило с ума, а проникновение лишало остатков разума обоих, уступая место неукротимой страсти и похоти.       Размазав по головке и по всей длине смазку, Мо Жань снова навис над учителем. Придерживая одной рукой собственный член, а второй — упираясь в кровать, он склонился к распухшим губам возлюбленного и скомканно поцеловал, прошептав:       — Золотце, ты готов?       Чу Ваньнин терял голову от «золотца» куда больше, чем от самых изощрённых ласк. Это слово, произнесённое самым любимым человеком в уязвимом состоянии, обволакивало пеленой тепла. На критическое «Что он во мне нашёл?» приходило понимание собственной важности и взаимности чувств, испытываемых друг к другу.       — Я готов, Мо Жань, — с очевидной неохотой отстранившись, пробормотал Чу Ваньнин в поцелуй, протянув руки и обняв возлюбленного за шею. Дразняще провёл своим языком по кромке чужого, запустил в густую шевелюру пальцы и хрипло застонал, ощутив долгожданное напряжение ниже живота.       Опустив вторую руку, Мо Жань прикрыл глаза и стиснул покрывало. Ему хотелось разогнаться прямо сейчас, сжать ягодицы учителя до синяков и резко начать двигаться. Но он не мог позволить животной похоти возобладать, пока лежащий под ним Чу Ваньнин ещё не привык и не обронил уже знакомое:       — Мо Жань… не томи.       — Золотце, — жарко выдохнув, обронил Мо Вэйюй и неторопливо качнул бёдрами. — Сожми ноги, сильнее…       Плавные движения распаляли нетерпение. Поглощённый жаром их тел, Чу Ваньнин слегка потянул волосы Мо Жаня и взглянул в задёрнутые поволокой глаза. Размеренные, почти нежные фрикции доводили до исступления и вынуждали повторить в мольбе:       — Мо Жань… не томи.       Этих слов было достаточно. Рыкнув, Мо Вэйюй подхватил Чу Ваньнина под спину и, удерживая на весу, поменял угол проникновения, толкаясь грубее и быстрее. Пальцы скользили по влажной коже, на висках собирался пот; комнату заполнили томные полувздохи, перерастающие в низкие стоны.       Смятой бумагой простыни съезжали с боков кровати. Спутанные желания в голове образовали ком — и поджав пальцы ног, Чу Ваньнин прильнул к Мо Жаню сильнее. Хотелось быть ближе — сплестись телами до невозможности, в единое целое, и раствориться в родившейся между ними пылкости. Хотелось слышать каждый шелест, каждый случайный звук, издаваемый возлюбленным; чувствовать каждую ноту его запаха; соприкасаться с ним так плотно, насколько это было возможно.       Мо Жань хрипло застонал, ощутив сжавшиеся мышцы вокруг члена. Чу Ваньнин напрягался так перед кульминацией — негласно оповещая, что близок к разрядке. Им сложно было синхронизироваться: обычно учитель кончал первым ещё задолго до оргазма партнёра.       Однако сегодня всё было иначе.       То ли уставший сверх меры, то ли опьянённый чистой откровенностью возлюбленного, Мо Вэйюй чувствовал болезненное покалывание внизу живота. Опустив учителя на кровать, он склонился к припухшим губам и прошептал, почти целуя:       — Ваньнин… давай сделаем это вместе…       Чу Ваньнин не успел ответить — задохнувшись вожделением, он ощутил, как кончает — в унисон Мо Жаню, стиснувшего его в крепких объятиях и застонавшем прямо в приоткрытый рот.       — Ваньнин…       Спальня, ещё мгновение назад наполненная чуткими вздохами, замолкла, погружаясь в терпкую тишину. Дождь за окном усилился — окропивший темноту окон, он мелко стучал по карнизам. Жар постепенно сходил на нет, и на смену ему по венам растекалось шёлковое умиротворение.       Мо Вэйюй лениво открыл глаза и снова закрыл. Нащупав ладонью матрас, он едва приподнялся, пробормотав:       — Тебе тяжело, наверное… Я сей… — но договорить не успел. Учитель притянул его обратно и, обвив руки вокруг взмокшей шеи, промурлыкал:       — Не ёрзай.       При всей суровости этих слов, Мо Жань тонул в скрываемой за ними ласке. Он знал Чу Ваньнина лучше, чем себя; лучше, чем Чу Ваньнин знал себя сам. Поэтому расслабленно улыбнулся и клюнул губами не глядя, вызвав невесомый смешок возлюбленного.       — Щекотно…       — Потерпи, — зашептал Мо Жань, аккуратно целуя раковину уха. — Я тебе кое-что хочу рассказать.       Чу Ваньнин молчаливо согласился.       — Это вроде как секрет, но… Я на днях увидел очаровательный кигуруми в виде кота и, признаться честно, ради него и решил устроить… хэллоуин. Чтобы увидеть тебя в нём, да, — Мо Вэйюй опустил ладонь на прохладную щёку учителя, поворачивая его голову к себе. — Злишься?       Чу Ваньнин не злился. Сжав губы, он лихорадочно думал, что отвечать, чувствуя себя распоследним дураком. Наконец, тихо вздохнув, он облизнул ноющие губы и признался:       — Нет, я… я тоже заказал костюм. А твои затеи, если тебе нравятся, то пусть… зачем злиться?       — Ваньнин, — Мо Жань тепло рассмеялся, прислоняясь к его лбу своим. — Ты меня не слышишь? Я ради тебя затеял это всё… как дурак.       — Ты не дурак, — тихо отозвался Чу Ваньнин, взглянув в расплескавшуюся хмарь в глазах напротив. — Спасибо.       На задний план отошло всё внешнее: недовольство заимствованиями, недовольство нелепыми праздниками, недовольство необходимостью готовиться к этим нелепым праздникам и даже недовольство самим собой, вызванное глубокой закомплексованностью. Сейчас значение имело только внимание, подаренное Мо Жанем — несуразное, искреннее и тёплое, растапливающее любой холод, отстраняющее любые невзгоды.       — Я люблю тебя, Ваньнин, — обронил Мо Вэйюй негромко, стараясь не нарушить хрупкую интимность. Сердце кольнуло лишь на секунду — и в душе разгорелось солнце, стоило лишь услышать кроткое:       — Я тоже тебя люблю, Мо Жань.

      ***

      Чу Ваньнин сгорал от стыда. Мо Жань сидел на кровати, сжимая пальцами переносицу в попытке не захохотать снова. Это был провал. Его пренебрежение к подготовке вышло только что боком, когда обнаружилось, что первый попавшийся костюм кота для взрослых был интимным.       — Учитель… То есть, ты, — делая глубокие выдохи, чтобы погасить смех, сказал Мо Жань, — не глядя добавил это в корзину, не глядя оплатил и забрал в пункте выдачи тоже не глядя?       Это звучало как сценарий для плохой комедии. К красным ушам добавились щёки и лоб; шея тоже покрылась пятнами. Чу Ваньнин не знал, куда себя деть и что на это говорить.       — Я замотался, — наконец попробовал объясниться он. — Поэтому не смотрел.       Смущение учителя было очаровательным. Кигуруми был ему к лицу: белый, с розовым животиком впереди и глазами-бусинами на капюшоне. Разглядывая приобретенный Чу Ваньнином костюм, Мо Жань размышлял, что в этот раз искать альтернатив, как с утюгом, он не станет. Наоборот, теперь было интересно, во что ещё может вылиться попытка заказать что-то онлайн.       — Костюмчик, конечно, можно использовать, но попозже, — с улыбкой отметил Мо Вэйюй, вытягивая из вороха интимной одежды ободок с ушами. — Но конкретно это, — он поднялся и шагнул ближе к возлюбленному, снимая капюшон с его головы, — мы можем надеть и сейчас.       Ободок неохотно усадился поверх густой шевелюры учителя. Чу Ваньнин потрогал уши пальцем и, взглянув в зеркало, возмутился:       — Они даже не белые!       Мо Жань снова заулыбался, наблюдая, как Чу Ваньнин стаскивает ободок и натягивает обратно капюшон. Учитель закипал — как и всякий раз, когда злился на себя самого. Прижав его к груди, Мо Вэйюй потёрся о мягкий флис и пробормотал:       — С чёрными ушами или нет, ты всё ещё самый белый кот.       Чу Ваньнина словно окунули в чан с каркаде. Спрятав лицо на груди Мо Жаня, он ворчливо добавил:       — А ты ведёшь себя как глупый пёс.       Ничего не подозревающие гости, опрометчиво ими обоими приглашенные, суетились на кухне и даже близко не представляли, что происходит в спальне. Услышь они или увидь хоть пару мгновений — задались бы, возможно, вопросом, как эти люди уживаются вместе.       К счастью, они не видели, а оттого подобными вопросами не задавались.       Хохотнув на замечание Чу Ваньнина, Мо Жань, стоявший в кигуруми хаски, крепче обнял любимого и ёмко ответил:       — Ауф!       Хэллоуин только начинался.