оплошность

      — Посмотрим, кто тут у нас, — подбородок стиснули холодными пальцами и бесцеремонно дёрнули вверх. Глухое клацанье и короткий стон боли — Тарталья очень хотел бы сохранить хоть каплю своего достоинства и гордо промолчать, стиснув зубы, но его выдержка значительно пошатнулась после всех пережитых тягот. Казалось, будто всё его тело под служебной формой, разорванной чуть ли не в клочья, было сплошной гематомой: коснёшься в одном месте, а болит везде. Сморгнув выступившие невольно — но оттого не менее позорные — слёзы, Аякс постарался сфокусировать плывущий взгляд. Посмотреть глаза в глаза — дать повод новой схватке (жестокому избиению, если быть точнее), не смотреть вовсе — признать поражение. Чайльд не боялся физической боли, его отучили от этого глупого страха давным-давно, ещё во времена обучения у Скирки, но всё равно долго не решался поднять глаза и столкнуться с этим пугающе пустым взглядом. Нарываться на очередную схватку, из которой ему теперь уж точно не выйти победителем, не хотелось, ведь его воинская гордость и без того значительно пострадала.       — Куда же делся мой милый Аякс? — досадливо цокнул Итэр. — Ни былого запала, ни кровожадности, ни прежнего упорства… Ты сам не свой, — слова могли бы показаться искренними, если бы так ощутимо не сочились ядом и наигранностью. — Что же сбило с тебя спесь? — Тарталья чувствовал, как его прожигали насмешливым взглядом. Итэр, не стесняясь, вертел его лицо во все стороны, рассматривая придирчиво и тщательно, со всех углов, как избирательный покупатель, приобретающий товар на рынке. Очевидно, он делал это специально, и Чайльда невозможно бесили эти откровенные провокации.       Он держался. Правда держался и старался смотреть сквозь юного Принца Бездны, не замечать его гадкую ухмылку и лукавый прищур, не обращать внимания на ноющую боль во всём теле, но Итэра было слишком много. Аура Принца Бездны, тяжёлая и мрачная, казалось, заполнила собой всё пространство. Куда бы Тарталья ни посмотрел — везде натыкался на миловидное лицо, обезображенное хищным оскалом. Медленно, но верно в груди закипала ярость, липкая и чёрная, такая, в которой легко испачкаться и от которой непросто отмыться. Повисшее в воздухе молчание лишь добавляло масла в огонь: Принц Бездны посчитал, что поверженному сопернику нечего ответить на его провокации, и самодовольно ухмыльнулся, одарив Чайльда снисходительным взглядом.       Тарталья мог вынести многое: боль, голод, холод, безразличие и ненависть. Но Итэр — сама концентрация высокомерия — был невыносим. Специально он вёл себя надменно или нет — неважно. Просто одним своим видом Принц вызывал в Чайльде непреодолимое желание накопить во рту слюны и отправить смачный плевок ему прямо в глаз.       Собственно, что мешает это осуществить?       Все произошло мгновенно. Итэр заметил, что что-то не так, но не успел отшатнуться — по щеке уже текла чужая слюна. Сардоническая усмешка вмиг сползла с лица Принца, сменившись абсолютной безэмоциональностью. Тарталья же открыто злорадствовал: наконец нашёл в себе силы поднять воинственный взгляд на соперника и даже растянуть окровавленные губы в едва заметной улыбке. Но, несмотря на всю браваду и довольство собой, служивших отличным прикрытием для настоящих эмоций, он боялся. По-настоящему боялся резких перепадов настроения Принца и его непредсказуемости, на которую уже успел больно напороться. Каким Итэр будет в следующее мгновение? Разразится язвительным хохотом или впадёт в ярость? Незнание тяготило.       И Принц опять его удивил: устало вздохнул и покачал головой, словно родитель, терпеливо переносящий все причуды своего вспыльчивого ребенка. С постным лицом он стёр плевок со щеки и присел на корточки перед изумлённым Чайльдом. Сейчас их глаза находились на одном уровне, и столкновения взглядов никак нельзя было избежать. Тарталья смело вздернул подбородок, готовый к чему угодно, и наткнулся на ледяную ярость, жуткую и пробирающую до мурашек. Абсолютная пустота, прикрытая дымкой-иллюзией гнева — теперь Аякс предельно точно понял значение выражения «смотреть в Бездну».       — Чайльд Тарталья, — начал он подозрительно мягко. — По-твоему, такое поведение достойно Одиннадцатого Предвестника Фатуи? А где же хвалёная воинская честь? Достоинство? Сейчас передо мной на коленях стоит зазнавшийся сопляк, а не доблестный воин…       — Заткнись, — процедил Аякс, с трудом сдержав распиравшую его злобу. Впервые за долгое время он подал голос, изо всех сил пытаясь защитить свою уязвлённую гордость. Итэр был определённо прав: самоконтроля Чайльду всегда недоставало.       Когда их взгляды столкнулись вновь, воздух едва не заискрился от напряжения. Кто же сорвётся первым? Чья жажда насилия окажется сильнее?       Тарталья резко дёрнулся вперёд, но сковавшие тело невидимые цепи со звонким лязгом натянулись и удержали его на месте. Из груди вырвался раздражённый рык. Итэр же был неподвижен и спокоен, словно тяжёлая статуя Архонта, высеченная из камня. Лишь рот на мгновение изогнулся в снисходительной усмешке, предназначенной только для того, чтобы позлить Чайльда.       — Милый Аякс, — Итэр растягивал слова в своё удовольствие, звучал обманчиво игриво, будто бы и не было между ними многолетней вражды и ранящих недосказанностей. Стоило Тарталье моргнуть, как юноша оказался слишком близко, чуть ли не прижавшись к нему вплотную. — Ты же знаешь, как сильно я не люблю, — жаркий выдох в чужие губы, — когда ты разговариваешь таким тоном.       Чайльд лишь зло поджал губы и вздрогнул, когда почувствовал крепкую хватку на затылке: Итэр незаметно зарылся одной рукой в его волосы и ощутимо сжал у самых корней. Эта власть, которую он имел над Тартальей, немыслимо бесила и…       — Ещё раз выкинешь что-нибудь подобное, — Принц перешёл на вкрадчивый шёпот, — и будешь вылизывать мои сапоги. Дочиста. Как тебе такое унижение?       …возбуждала.       Чайльд гулко сглотнул. Итэр — чёртов манипулятор! — всё ещё помнил все его слабые места и успешно этим пользовался. Короткая вспышка боли — Принц дёрнул его за волосы, заставив откинуть голову назад. Итэр встал на ноги и теперь смотрел на него сверху вниз, откровенно наслаждаясь собственным превосходством. Было что-то зловещее в том, как упавшие на лицо тени исказили его образ, превратив из миловидного кокетливого юноши в холодного и величественного предводителя Ордена Бездны.       Золото глаз, могущественное, древнее и бесконечно далёкое, потемнело — в тот момент Итэр как никогда прежде походил на настоящего Принца Бездны, внушавшего благоговейный ужас и трепет.       — Или я заставлю тебя молить о пощаде на глазах у твоих подчинённых. Представь, каково им будет смотреть на непобедимого Одиннадцатого Предвестника, позорно валяющегося у меня в ногах.       Итэр и не думал останавливаться, описывая картины, при одном представлении которых Чайльда всего передёргивало. Потерять свою репутацию, лишиться всяческого уважения среди Фатуи и запомниться жалким трусом, изо всех сил цепляющимся за жизнь… На протяжении долгих лет это было главным страхом Тартальи, прочно укоренившимся в его сознании, глубоким и сокровенным. Чайльд предпочёл бы быть забытым с концами, чем запомниться убогим и беспомощным. Итэр с лёгкостью догадался об этом страхе — слишком уж хорошо знал его — и использовал, чтобы нанести удар ниже пояса. Но почему вместо презрения и отвращения его слова вызывали совершенно другие чувства?..       — Не ожидал от тебя такого, — хрипло усмехнулся Тарталья и облизнул вмиг пересохшие губы. Что-то в нём дало сбой и отключилось, иначе как объяснить то, что он всё ещё держал прямой зрительный контакт с юношей, не избегая этого тяжёлого взгляда?       — Всё ещё веришь, что я хрупкий и ранимый мальчик из сказки?       — Очень глупо с моей стороны…       — Невероятно глупо, — поддержал Итэр. Он прищурился и — возможно, Чайльду показалось — приподнял уголки губ в улыбке, впрочем тут же вернув на лицо ядовитую ухмылку. — Единственное, чего ты действительно можешь от меня ожидать, так это ножа в спину.       Повисло напряжённое молчание. Тарталья недовольно поджал губы, упрямо отказываясь воспринимать слова Итэра всерьёз, хотя… Если хорошенько подумать, Итэр всегда был таким. Бесчисленные недосказанности, непонятные ужимки и увиливания — он никогда не давал ему повода для доверия, даже наоборот отталкивал от себя, демонстративно отгораживаясь глухой стеной раздражения и равнодушия. А Чайльд просто не хотел этого замечать, особенно в редкие моменты скупой ласки со стороны партнёра. Когда Итэр был в духе, на Чайльда накатывало невероятное счастье, ослепляющее и оглушающее. Однако всё это осталось в далёком прошлом, и лишь отголоски давних глубоких эмоций сейчас бередили душу Одиннадцатого Предвестника. И в какое-то мгновение он чуть было не поддался им, но всё накатившее разом схлынуло, стоило только ему взглянуть Итэру в лицо. Не читаемый и тяжёлый, его взгляд липкими мазками, которые Тарталья едва ли не ощущал по-настоящему, скользил по Предвестнику, останавливаясь на неприкрытых участках тела, «украшенных» синяками и ссадинами. О чем Итэр думал — понять было сложно, но Чайльд определённо точно мог ответить за себя. Ему самому хотелось коснуться Принца ещё раз, как было когда-то давно, ему хотелось взаимности и участия, а не равнодушия.       Стоило ли поддаться мгновенному порыву?       Итэр, кажется, тоже заметил его метания. Какая-то неуловимая эмоция скользнула по его лицу, тут же не оставив после себя ни следа. Принц Бездны коснулся плеча Тартальи — его пальцы были ледяными — и, погладив его по-свойски через одежду, двинулся выше. Чайльд вздрогнул, когда шею обожгло холодом. Итэр бессовестно игрался с ним, лёгкими касаниями щекоча горячую кожу, покрывшуюся мурашками. И, несмотря на весь дискомфорт, причинённый этим контактом, Тарталье нравилось, когда Итэр трогал его. Ощущать себя интересным и нужным было непривычно, но необходимо, словно глоток свежего воздуха. Осознавая незавидность своего положения, Чайльд испустил короткий дрожащий выдох, когда Итэр надавил большим пальцем на выпирающую косточку ключицы. Что-то дрогнуло внутри и сжалось.       — Всё такой же чувствительный к моим прикосновениям, — умилился Принц Бездны, кажется, искренне. Его странный взгляд опустился на разбитые губы Предвестника, и это вынудило Тарталью податься вперёд, словно по какому-то инстинкту. Но Итэр тут же отдёрнул руку, вызвав у своего незадавшегося соперника разочарованный вздох.       Знал бы Чайльд, каких невероятных усилий стоило Итэру удержание каменного лица… Вьющиеся рыжие волосы, россыпь ярких веснушек на щеках, бездонные васильковые глаза, давным-давно потерявшие свой живой блеск, бледная кожа, испачканная алыми разводами крови — всё это хотелось ни много ни мало уничтожить. Унизить-раздавить-подчинить — и наблюдать, как рыжий говнюк захлёбывается собственным болезненным мычанием и извивается в агонии, скованный по рукам и ногам и беспомощный. Этот полыхающий пожар ненависти к Тарталье, жестокое желание его сломать, неподдельная и неприкрытая неприязнь шли откуда-то из глубины кровожадной сущности Принца — прогнившей и тёмной твари, живущей в нём. Любил ли он когда-то Одиннадцатого Предвестника Фатуи той самой искренней любовью, воспеваемой в книгах, искусстве и музыке? Никогда. Был ли он привязан к Аяксу? Определённо. Но то было не светлое приятное чувство, а тяжёлая и неправильная, выматывающая одержимость их затянувшейся враждой. Он знал, что Чайльд искал его, что посвящал этим поискам всего себя и всё свободное время. Но зачем, если всё давным-давно было сказано и разрушено? Чтобы добить окончательно и полюбоваться, как на куски распадается самое могущественное существо Бездны? Нет уж. Поэтому именно Итэр всегда находил Аякса первым и истязал. Жестоко, грязно и больно, как умели только те несчастные, кого когда-то поглотила Бездна. Отдавать всего себя насилию и разрушению — удел Падших, давно утративших веру в счастливую и беззаботную жизнь. Ни у Итэра, ни у Аякса не было внутри ничего, кроме загноившихся ран и водопадов чёрной крови, отравленной Бездной — то, что убивало изнутри каждого по отдельности, но объединяло обоих в единое целое.       — Ничтожество, — прошипел Итэр злобно, кривя губы от отвращения.       Опасная тень, мелькнувшая на чужом лице, и резкая вспышка боли. Тарталья стиснул зубы и зажмурился, изо всех сил стараясь сдержать мученический стон. Едва разлепив тяжёлые веки, он уставился на чужой ботинок, придавивший особенно глубокую рану на бедре. Принц Бездны буквально наступил на него, и Чайльд не уверен, что он категорически против этого… Итэр давил всё сильнее и сильнее, ввинчивая ребристую подошву всё глубже в чужую плоть. Едва начавшая затягиваться рана открылась, и на светло-серой форме Фатуи вновь расползлось уродливое бордовое пятно. Чем сильнее каблук впивался в израненную кожу, тем громче дышал Тарталья, проглатывая каждый свой дрожащий стон удовольствия боли, спешивший вырваться наружу. Сквозь кроваво-красную пелену, застелившую обзор, единственное, что он мог видеть — сумасшедшую улыбку и блеск безумия в золотистых глазах.       Чужие страдания пробуждали дикий, звериный голод. Мечущийся в агонии Аякс, такой сломленный и зависимый, представлял собой невероятно аппетитное зрелище. Что же мешает попробовать его на вкус?       Склонившись над притихшим пленником, Итэр успокаивающе погладил его по бедру и, предвкушающе облизнувшись, запустил пальцы в открытую рану, обмакивая их в крови. Тарталья со свистом втянул в себя воздух, ощутив новый прилив адской боли. Перед глазами заплясали черные мушки, и в какой-то момент Чайльду показалось, что он готов потерять сознание. Словно почувствовав это, Итэр тут же убрал руку, оставив рану в покое. Недовольно скривившись, он дёрнул Аякса за волосы.       — Не смей отключаться, милый, ведь мы только начали, — прошептал он зловеще и тут же отстранился.       Рука, вымазанная чужой свежей кровью, скользнула по мягким губам и погрузились в рот. Розовый язык оплёл худые пальцы, собирая стекающие по ним алые капли. Итэр блаженно прикрыл глаза и, смакуя солоноватый вкус, простонал в унисон с Тартальей, завороженным извращённостью происходящего. Каждое действие Принца Бездны совершалось неописуемо изящно, картинно, словно его целью было загипнотизировать смотрящего. Аякс не мог оторвать взгляда от кровавой ухмылки Итэра и совсем не заметил, как тот оказался в опасной близости от него. Лицо обдало прохладным дыханием. Аякс ощутил холодные пальцы, придерживающие его за подбородок, и тут же закрыл глаза.       В этот раз Итэр поцеловал его сразу, жадно вторгаясь в чужой рот. Он брал своё, сплетая их языки; укреплял собственную власть над Предвестником, прикусывая и оттягивая его губы; испивал Аякса до дна, мешая их слюну и кровь. В этом поцелуе не было светлых чувств, лишь животное желание подчинять и забирать принадлежащее ему по праву. Тарталья даже не пытался сопротивляться, покорно принимая все грубые ласки. Поцелуй со вкусом его собственной крови кружил голову, металлический привкус и нехватка кислорода сводили с ума, потому что Итэр всегда целовал его так — грязно и пошло.       Принц Бездны оторвался от него со звонким чмоком и стёр пальцем тонкую розоватую от крови струйку слюны, стекающую с уголка его опухших губ. Чайльд выглядел таким нуждающимся и потерянным, словно ручной пёс, которого покинул хозяин. В его мёртвых васильковых глазах раскинулся бескрайний океан боли, которой Итэр безжалостно упивался. Последнее светлое, что оставалось между ними — кроткая надежда, трепетно лелеемая и оберегаемая Аяксом где-то в глубине души. Принцу хотелось выдрать её с корнем и растоптать, оставив после себя очередную зияющую рану. Кто знает, может быть, именно она станет последней для Одиннадцатого Предвестника?       — Пожалуйста… — хрипло прошептал Чайльд, подавшись вперёд, уткнувшись лбом в чужие бёдра. Он наконец-то сдался, пошёл на поводу у своих порочных желаний, сломался, вручая Итэру собственное оглушительно бьющееся сердце и ослабевшее тело. Какая жалость, что он доверился не тому, кому стоило…       Итэр хмыкнул и с тошнотворно притворной нежностью погладил тяжело дышащего Предвестника по спутанным волосам.       — Ты так жалок, Аякс, — любовно проворковал Принц, с силой оттягивая рыжие кудряшки. — Неужели это всё, чего ты стоишь?       Тарталья зажмурился, тихо хныкнув. Горячие слёзы потекли по бледным щекам, смешиваясь с кровавыми разводами. Его трясло, словно в лихорадке, но уже не от боли телесной, а от боли душевной, такой же бездонной и затягивающей, как Бездна. Он нуждался в прикосновениях Итэр в той же степени, в которой их ненавидел, и это убивало. Мучительно, медленно, страшно.       — Раз ты так хочешь меня, — вкрадчиво зашептал Итэр, приподняв мокрое заплаканное лицо Чайльда за волосы, — тогда сделай то, что у тебя получается лучше всего: унижайся.       Тарталья, совершенно потерявший себя, безвольно смотрел на своего мучителя. Истрактовав его приказ по-своему, он потёрся лицом о чужие бёдра и ткнулся в пах, явно обозначив свои намерения. Итэр не стал ему противиться. С нездоровым интересом наблюдая отчаянные попытки Чайльда сделать хоть что-то со связанными руками, Принц наконец-то «смилостивился». Невидимые путы исчезли, предоставив Предвестнику полную свободу действий, которой он не преминул воспользоваться.       Долго и упорно давясь, захлёбываясь, он падал ниже некуда, тонул в разливающимся вокруг мраке, собственноручно привязав себя к тяжёлому камню, утягивающему на самое дно. Всюду его преследовали золотистые глаза, пронзительный взгляд которых болезненно обжигал своим равнодушием. Цепкие пальцы в волосах, жгучие слёзы, недостаток воздуха и сплошная агония насыщали его тем, чего он так страстно и долго желал — чужим присутствием. Итэр совсем не жалел его, бессердечно используя то, что ему с такой горячей готовностью предложили. И всё это лишь ради того, чтобы потом вновь услышать тихий рокот «мерзость» из чужих уст, после которого обязательно настигнет забвение.       Любить Принца Бездны было очень больно.       Но Чайльд отдавал этому всего себя.       Унижался, как и было велено.