— чтобы быть кем-то, нужно сначала побыть никем.
а чтобы побыть никем, нужно сначала – просто – побыть.
Изуру иногда начинал сомневаться в том, что он был. Это сложно описать словами — чувство, когда ты есть и тебя нет одновременно. Как будто небытие становится частью бытия — и наоборот… Как будто пропадают границы. Пропадает баланс. И Хашвальт-сама пропадает тоже — пусть и чуть реже, чем его собственное осознание существования. — Зачем, Хашвальт-сама? — Кира окинул усталым взглядом нетронутую еду, которую принесли ему еще полчаса назад, и поднял глаза на вошедшего магистра. — Я же тут что-то вроде пленного. Есть ли смысл тратить ресурсы на расходный материал? Нос щекотал тонкий запах сырого камня, доносящийся до него словно издалека. Будто где-то, за пределами серых покоев, выделенных ему, за пределами теневой вселенной на обратной стороне реальности, действительно шел дождь и игриво, насмешливо запускал сюда свой аромат — потешить незажившую тоску по дому и собственной жизни. Запах показался смутно знакомым… Капитан. От капитана всегда тянуло осенней сыростью. От него терпко пахло хурмой и чуть-чуть горчило усталостью мокрой опавшей листвы после ноябрьского дождя. Капитана здесь нет. А от Хашвальта пахнет холодной свежестью, вчерашним снегом и туманом морозного зимнего утра. Изуру, устало опуская веки, заплетающимся в полудреме сознанием признал, что и это, в общем-то, тоже вполне неплохо. — Хашвальт-сама… — Кира? Кира подошел к нему, чуть шатаясь, заглянул в глаза потерянно и испуганно — маленький брошенный щенок. Хашвальт понимающе вздохнул, немного разводя руки и открываясь для жеста невозможного отчаяния. Кира рывком из последних сил подался навстречу, вцепился в плечи, сжимая в пальцах жесткую, тяжелую ткань мундира, спрятал лицо в меховом вороте, чуть сбившемся набок. — Хоть убейте меня снова, Хашвальт-сама, не могу я… — Это не то, о чем ты хотел сказать. Я слушаю тебя. Кира промолчал, но сдался. Кира тихо заскулил в плечо и зажмурил влажные от бессильных слез глаза, сгоняя солоноватую влагу каплями по щекам. Над головой вдруг стало чуть-чуть теплее, и сквозь жесткие пряди волос коснулись лба холодные, равнодушные губы.***
— было холодно.
а еще – было больно.
— Хоть убейте меня снова, Хашвальт-сама, не могу я… — Это не то, о чем ты хотел сказать. Я слушаю тебя. Юграму безразлична его судьба, его трагедия, его прошлое и настоящее — Юграму нужен ценный союзник, стратегическая и боевая единица, необходимая Его Величеству. Но отчего-то даже давно оледеневшее в холодных стенах Зильберна сердце забилось ускоренно, когда беспомощный мальчишка прижался к нему, кровному врагу, оставляя на белом мундире влажные следы слез. — Ты теперь под моим началом. Ты станешь сильным. Было холодно. А еще — было больно. Не то, чтобы больно всерьез, просто долго и настойчиво кололо в грудной клетке, от середины до самого левого плеча. И почему-то сводило горло — чем-то едким и липким, сжимающим стенки. И стоять становилось тяжело. Хашвальт, чуть отстранив от себя лейтенанта, опустился в кресло, но Киру так трясло и лихорадило от неясной, ему одному знакомой и, видимо, невыносимой боли, что оторваться он не смог. Было больно. Что-то назойливо кололо в грудной клетке слева, изредка на пробу подаваясь в другую сторону, сводило бессилием шею и сжимало горло. А на коленях сидел, дрожа и скуля, Кира, и это стало почему-то вдруг такой невероятной ценностью, что Юграм просто не мог себе позволить его отпустить, и снова горячего лба коснулись холодные губы. В дверь постучали. В третий раз. И ушли, громко ругаясь, когда ответа так и не последовало.