***
Верхний город горел и осыпался в руины. Они шли по трупам своих и чужих, торопились на встречу судьбе, будто мотыльки в объятия пламени, и когда наконец достигли цели, все оказалось каким-то совершенно нереальным. Принц гитиянок и иллитид, стоя бок о бок, разрушали сознание Старшего Мозга, пока он и его союзники сражались из последних сил. Знакомый запах ее крови заполнял легкие и заставлял снова почувствовать голод. Вознесение должно было лишить его всех минусов вампирской доли, однако стоило ему почуять ее, как сосущее чувство скручивало желудок изнутри, десны начинали ощутимо болеть. Приятная боль. Изможденная и израненная, она боролась до последнего. Другого выбора не было. Либо превозмогать, либо просто лечь и сдохнуть, как вшивой псине. Она всегда выбирала первое. Они с облегчением выдохнули. Впервые за все время их суицидального путешествия, в голове было тихо. Не ощущалось неприятного копошения за глазницей, не было чужих голосов, что отчаянно желали свести с ума. Он улыбался, подставляя грязное лицо багровым солнечным лучам. Его мало заботил ропот за спиной. Бывшие, уже, союзники расходились кто куда. Часть из них собиралась закатить прекрасную пьянку и вампиру это показалось вполне удачной затеей. Пара бутылок вина, а на десерт алый букет Лорелеи. Что может быть чудеснее? Ее отсутствие не сразу было им замечено. Краткие мгновения чужого триумфа для нее были достаточными, чтобы сбежать. Рука злобы снова легла на горло, заставляя обнажить острые клыки. Его глаза сверкали алым так ярко, что могли бы вполне соревноваться с заходящим солнцем. «Она не могла уйти. Только не от меня», — так он думал первые дни. «Набитая дура! Предательница! Отыщу и разорву на куски», — самой опасной тьмой его тень ложилась на каждые уголки Врат Балдура, на каждые самые потайные места. Он знал их все, как никто другой. Но нигде, даже в самых глубоких зловонных ямах ее не нашлось. «Вернется! Еще сама вернется, не выдержит разлуки!», — шли годы, во Вратах остались лишь Шэдоухарт и Гейл, решившие помочь городу в восстановлении. Он, что жаждал власти больше всех, так и не приступил к своим планам. Даже первый кирпичик в основу его ковена не был заложен. Первой обязательно должна быть она. Иначе никак. Чужая кровь не будоражила сознания. Ни вино, ни долгие прогулки под ярким смеющимся солнцем, ни привычные перепалки товарищей не могли его пробудить от глубокой задумчивости. Люди вокруг менялись. Город ожил и цвел пуще прежнего. И лишь Астарион оставался все тем же. Или уже не совсем? Ставшая настоятельницей селунитского храма Шэдоухарт, что отныне снова звалась Дженевелью, за все эти долгие годы так и не сказала, что знала, почему Лорелея ушла. Знала и как она ушла. Поначалу даже знала, куда именно. Первые годы скрывать любую информацию о боевой подруге было правильно, вампир был вне себя и готов был вспыхнуть как спичка в любой момент, будто кровь его в момент превратилась в огневуху, а каждая клеточка бледной кожи под собой таила лишь дымный порох. «Я не могу остаться…», — голос у девушки всегда был вкрадчивым и мягким, когда она говорила с теми, кто был ей близок, — «Касадор не солгал. Все, кто носили на себе тот шрам, будут принесены в жертву. Астарион погиб в той битве. Тот, кто сейчас рядом с нами — это уже совсем другой человек…». Астарион мог стать проклятьем Врат, мог стать погибелью. Мог быть героем. Но не стал ни тем, ни другим. Частые ранее разговоры о ковене полностью сошли на нет. Дворец бывшего мастера был разнесен по кирпичикам, мрачные подземелья завалены камнем с особой тщательностью. То, что ранее было огромным готическим особняком семейства Зарр, теперь было интернатом для беженцев. Не он так решил, а Гейл. Астариону было совершенно наплевать, что теперь будет с этим злосчастным поместьем. Во всех тавернах верхнего города его знали в лицо, блудницы обходили стороной. Последняя, что предложила приятный вечер, была прилюдно унижена, а после выпита досуха. Обескровленный труп нашли на тенистой тропинке у красивого парка. У парка, который Лорелея отчаянно любила. Он это знал, потому что помнил, как она расписывала его чудные красоты. Как восхищалась осенним пейзажем алой листвы. Цвет опадающих листьев был одним из тех, что нравились ей. Он не пытался искать. Уже было поздно. Возьмись он за голову раньше, мог бы ее нагнать. Мог бы обратить и привязать к себе, как отчаянно этого желал в то время. Но сейчас… Сколько уж лет прошло? Она была совсем юной, когда он видел ее в последний раз. Интересно, жива ли она еще? И если да, то сколько же ей сейчас лет? Долго ли ей еще осталось? Конечно, эльфийский век не так скоротечен, сколь людской. Но с вечностью ему не потягаться. С каждым месяцем, с каждым годом, его друзья становились все ближе к смерти. А он становился все ближе к себе прежнему. К тому сломленному и почти уничтоженному отродью, что не потеряло последние силы лишь потому, что иллитиды и Абсолют вовремя бросили спасательную соломинку. Все вокруг менялось. Он оставался прежним. Солнце ли стояло в зените, шел ли дождь, застилал ли каменные улочки снег, Астариону было плевать. У него была целая вечность, чтобы понять свои ошибки. К собственному сожалению, на это ушло куда меньше времени. Его скорбь и тоска не находили своего конца. Все больше маска его беспристрастия теряла всяческий смысл. Глаза выдавали, их никуда не спрячешь. Он погубил семь тысяч невинных душ и она не смогла бы с этим смириться никогда. Сколь глуп он был, что не понял этого по ее молчанию, по взгляду. Астарион знал Лорелею лучше остальных. Но жажда власти взяла над ним верх. Сейчас он хотел вернуть все обратно. Даже бесконечность залитая лучами солнца была не так хороша, как несколько сотен лет бок о бок с нею. Она была теплее золотого светила. Делала его живым, даже когда сердце его уже сотни лет не билось. Из-за нее он был лучшей версией себя самого. Потеря возлюбленной была слишком большой расплатой за власть и могущество. Знай он заранее, как сложится их судьба, то отказался бы платить.***
Три декады, скучные и ленные, пролетели словно по волшебству. Быстро и незаметно. Быть может, потому что каждый день сливался с другим? Астарион не знал. Весточка от друида Хальсина пришла неожиданно. Наконец все последствия темного проклятия удалось вытравить из бывших Шарритских земель. Лунные башни теперь были символом надежды, а не внушали страх и трепет в каждого, кто слышал о них хотя бы мельком. Все следы иллитидской колонии были стерты, на месте заросших корнями теней руин цвели новые поселения. Жизнь вернулась на круги своя и в том была их заслуга. Хальсин об этом помнил, даже если другие забыли. Его звери-посланцы каждому другу, кто оказал посильную помощь, принесли приглашение на празднование торжества природы. Узкий круг тех, кто непосредственно принимал участие в событиях давно минувших лет. Ничего слишком роскошного, просто повод для встречи и радости. Астарион идти не хотел. Его и тогда мало заботила судьба проклятых земель, а сейчас и подавно. Но Декариос утащил его чуть ли не силком. Ну или силком, вампир не совсем понимал, то ли в вине было зелье сна, то ли маг незаметно что-то наколдовал. В один миг они были в его башне, тухло препирались на тему поездки, а в другой он уже трясся в экипаже, а возниница подгонял уставших лошадей. Он мог обратиться туманной дымкой и исчезнуть. Мог вороном вылететь вон из открытого окна и вернуться в свои покои. Снова бродить по мрачным залам в одиночестве, спать наяву и слышать чужой голос. Такой ли он был, каким его сохранили осколки таявшей с годами памяти? Уверенности в этом не было. Только щемящая тоска в груди. Веселые восклики, объятья и слова радости. Даже его, не самого приятного из всей компании, видеть были рады. Карлах почти сломала его пополам, обдавая жаром своего адского двигателя. Они с Уиллом так и не нашли, как его извлечь, но пока не теряли Надежды. Надежда. Астарион не помнил, что это такое. Лучи полуденного солнца тускло сверкали на крышах просторных шатров. Столы ломились от яств и вина, а беседам не было ни конца, ни края. Карлах и Даммон жарко обсуждали все, что было связано с проблемой варварши, Клинок Аверно внимательно слушал мага из Глубоководья, который во всех красках расписывал, как сильно они преуспели в развитии Врат. Гитиянка, чьи руки украшали многочисленные шрамы и мозоли от клинка, старательно кривила лицо, но даже так спрятать радость от встречи с бывшей шарриткой не удавалось. Джахейра пыталась пристыдить Минска, задающего принцу Орфею слишком много странных вопросов о космических хомяках. Алое марево медленно уступало свое место ночной прохладе. Луна в окружении россыпи звезд завладела небесами. За шумом гуляний не сразу услышался шорох и бормотание. Сначала он заметил две пары тусклых глаз. Потом отблеск еще шести. Длинные паучьи лапы, огромные, словно ветви сухого дерева, переставлялись нарочито медленно, осторожно. На покрытых черными венами человеческих руках непривычно смотрелись белоснежные манжеты. Над их временным пристанищем на мгновение повисла тишина. — Осторожно, моя леди, — шипящий голос драука всплывал в памяти неохотно, его имя он не вспомнил бы даже спустя двадцать секунд после того, как вонзил клинок в его грязный торс в попытке вспороть брюхо. — Все в порядке, Карнисс, мы ведь уже на месте, — давно забытая мелодия. Словно фейские чары, словно взгляд василиска. Оглушительный вопль варварши, полыхающей синим и поджигающей своими объятьями черную ткань дорожного плаща. Потушить удалось только магией, спасти не удалось бы даже богу. Словно сон. Она почти не изменилась. Все те же синие как глубокие воды глаза. Все та же длинная копна волос, словно припорошенных звездной пылью. Водоворот приветствий и объятий, веселого смеха и ее сдержанных улыбок. Лишь вампир и драук оставались в стороне. Два чудовища на чужом празднике жизни. Она на него не смотрела. Мышцы свело судорогой и шевельнуться было совершенно невозможно. Огромное чудище нависало над ней тенью, не угрозой, но оберегом. Как минимум три его паучьих глаза неотрывно смотрели за бледным эльфом. Вампир знал, что она спасла драука в той битве, но никогда не думал, что все эти годы он был ее компаньоном. Что именно он провел ее землями дроу на свободу. Что днями оберегал ее от любых напастей, тогда как ночами они следовали собственному пути, куда бы он по итогу ни привел. — Невервинтер прекрасное место, — Хальсин держал эльфийку за тонкую ручку, на впалых щеках проступал трогательный румянец, — Мы с Карниссом нашли там прекрасный приют. Было сложно по началу убедить местных, что он не опасен. Чего греха таить, по сей день иногда охотники заглядывают на огонек. Но мы устраиваем им чудесные приемы. Паучьи лапы угрожающе щелкнули, не давая фантазии места. Очевидно самые лучшие охотники за монстрами Невервинтера закончили свой путь в его желудке. Почему-то Астарион совершенно не сомневался, что безумие Карнисса не дано вылечить даже ей. В который раз он ошибался. Поздний вечер перетекал в ночь, усталости не было места в их рядах. Ему все никак не удавалось поймать ее взгляд. Все никак не доставало храбрости заговорить. Ее спина вновь удалялась, исчезая в тенях, сопровождаемая лишь шорохом паучьих лап и тихим бормотанием. Солнечный свет был для драука слишком неприятным, а потому ей пришлось откланяться заранее. Так странно. Он, вампир, свободно гуляет под лучами солнца. Она же, светлое дитя природы, скрывается в тенях. Ради другого отказывается от ярких дней и живет в ночи. Возможно, сложись все иначе, она делала бы это ради него. Отсутствие эльфийки вновь укололо острым кинжалом разбитое сердце, еще большей тяжестью легло на измученную душу. Лорелея не простила. Лорелея не смирилась. В ее взгляде все так же пряталась пустота и былая яркость в глаза не вернулась. Она была единственной, кто любил его. Без всяких «но» и без всяких попыток его изменить. Она встретила его, жалкое отродье, стремившееся отомстить хозяину, и полюбила того, кем он был. Ей этого было достаточно. И он любил. Отчаянно любил. И каждый миг жалел, что именно она стала его ценой за власть.