оттенки серого?

— За оттенки серого? Оттенки серого, но что это тогда значило? Что ни добро, ни зло не победят в итоге? Потому что даже люди, для которых созданы оные понятия, потеряли их смысл? Или, может, оттенки серого - это свобода от оков в чёрно-белом мире? Но не является ли тогда истинной свободой назвать себя ярким цветом?... Никто не задавал вопросов ни о чём — кроме свободы, ощущавшеся важнее. Ярче. Громче. Может даже правильнее. Свободы, проникавшей в воздух когда до эфирных ушей долетали оккультные вопросы. С ними — вопросами, сомнением, новой стороной монеты — на самую крохотную капельку, но всё таки становились безразличны вские убеждения. Вопрошения к Богу, но никогда — желание служить, только сомнение; но они перестали казаться такими плохими. Живя среди людей, думаешь, также как и они. В конце концов — задавать вопросы было людской привилегией изменчивости разума, наличия воображения и мечтаний. Люди придумали мечтать и показали самим себе, чем они отличились от животных, даже не зная, мечтают ли животные. Они стали доказывать своё превосходство самим себе — разным поколениям одного вида — прежде чем могли узнать, есть ли для них зритель, который будет терпеливо наблюдать за их игрой в значимость, как родитель наблюдает за игрой ребёнка всегда готовый остановить или прийти на помощь. Никто не задавал вопросов. По крайней мере теперь — когда мысли утонули в вине, переливавшемся в свете от свечей. Может потерялись в ночной черноте, ведь хоть задачей звёзд было сиять, если они не пожелают — не станут. И когда станет в мире меньше света, никто не разглядит его красоту. А звёзды лишь желают, чтобы любовались ими. Капризные это существа — звёзды. Как-то один философ задался вопросом: мы — люди, потому что мы смотрим на звёзды? Или мы смотрим на звёзды, потому что мы — люди? Новый вопрос: смотрят ли звёзды на нас в ответ? Но Никто не задавал вопросов. Почему? Любовь. Не до вопросов было, когда Любовь хватала за пальцы. Заполнила воздух собой, стала единственным цветом и удивительным звуком. Любовь была ракушкой, потому что в тех слышится Море. И когда Любовь схватила за шиворот и силой тащила с собой, и не было нужды ни в какой Свободе, кроме свободы Любить. И тогда Любовь стала Свободой, когда осмосом просочилась в мир, точно вода в ткань. Любовь, во всей своей глупости и разуме стала людям объяснением их мудрости и их глупости. Хотя кто знает, может и это не больше чем их придумка.

***

Любовь не возникла, когда книги оказались целы, несмотря на взрыв бомбы. Не возникла, когда давно знакомый голос пробормотал "небольшое демоническое чудо от меня", но тогда она сверкнула и заискрилась. Спички всегда были здесь, но никогда не горели. Всё равно Любовь была старее спичек. Она точно всегда была здесь; была гораздо старше людей, которые придумали её так называть и то возводили в идеал, то швыряли в грязь. Порой одновременно. Она была здесь с сотворения мира и казалось глупостью сознавать её лишь после такого, казалось бы, пустяка и напоминать самому себе персонажа любовных романов (но до этого он смотрел на них иначе). Потому что прежде никогда Азирафаэль не осознавал насколько дорог для него был демон, который так по-человечески веками носил тёмные очки. Сквозь года, века и тысячи лет он всегда оказывался рядом, якобы по адским делам, что стало крохотной, такой лёгкой простительной ложью — он не мог прямо обозначать свои цели. В сущности — Кроули был гораздо добрее, чем хотел казаться — его никогда не привлекало исполнение планов ада. Но факт оставался фактом — а демон демоном, и Любовь стала дьявольским искушением: как можно было полюбить демоническое отродье — воплощение зла в чистом виде. Можно ли искусить ангела? Любовью, как лучшим из чувств — вполне вероятно (но и для этого нужно быть демоном необычным). Но разве эти слова не пустая отговорка для отрицания очевидного?. Всё возможное тепло взглядов доставалось ему одному, потому что без жёлтых глаз или такой поначалу непривычной, а затем знакомой и приятной "Бентли" и без дерзости задавать вопросы Земля казалась бессмысленной, невзирая на людей и каждую их бессмысленную или великолепную идею.

***

Все эти мысли, скомканные и нелогичные, оказывались в дневниках неаккуратными заметками, поскольку во всей Вселенной не нашлось бы лучшего слушателя, чем бумага. Идея её создания людям не принадлежала. Так они, по крайней мере, напечатали в несчётной куче бумажных книжек. Наверное, чтобы затем в ангельских помыслах метались, дрались и мучали друг друга две мысли: желание стереть, сжечь, утопить, уничтожить все эти записи, убить мысли, заглушить чувства, вырвать часть себя правильности ради. То было почти желание перестать писать в дневниках не только о Кроули, но и любые другие идеи и истории, всякие чувства — они делали людей людьми, но ангелам не принадлежали. Хуже этого была, возможно, лишь идея оставить всё это, сохранить, принять в себе и проживать вечность дальше, будто всё… так и должно быть? То была даже не мысль — но чувство, желание сердца, как выразились бы люди, веками учившиеся высказывать всё, о чём им хотелось кричать. Теперь кричать хотелось о Любви, поселившейся в душе бесплатно, как казалось, ещё со времён создания звёзд. Ангел, демона любящий — даже звучит комично. Это должно быть неправильно. В ретроспективе смотря, все эти чувства сквозь века всегда оказывались здесь. Каждый раз. Будто и в самом деле появились прежде, чем звёзды засияли. Отрицание оказывалось бесполезно.

***

— Коттедж в Саут-Даунсе! — О чём ты? — переспросил ангел. Мысли его витали слишком далеко от разговора (о чём бы он не был) и, пожалуй, вино сыграло в этом не последнюю роль. Кроули не смог вспомнить. Ни сразу, ни минуту-другую спустя. Не вспомнил. Азирафаэль почему-то запомнил только один этот отрывок. Вся идея разговора рассыпалась и потерялась, точно бисер, но коттедж в Саут-Даунсе стал крохотной мечтой, никак не вписывавшейся в реальность. "Но лишь в мечтах свободны люди, всегда так было и всегда так будет!" — сказано было людьми людей для и эфирные (или оккультные) сущности понимать этого не могли. Не должны были. Им должны быть не свойственны желания людские иль их переживанья. Но проживая среди тех тысячу за тысячей лет, веками глядя на них, понимаешь, чтó они способны создавать.