Полно! Разве всплески, речи Сумрачных морей Стоят самой краткой встречи С госпожой твоей?
Снег хлопьями падал на землю и хрустел под ногами. Лямки гэта натирали пальцы сквозь толстые носки. Маомао выбежала из особняка плохо одетой. От ее дыхания поднималось облачко пара, а лёгкие наполнялись холодом. — Госпожа! — кричала личная служанка, торопливо семенящая за Маомао. — Пожалуйста, остановитесь! Нужно вернуться, пока вы не заболели. Маомао не прекратила бег. Узкое кимоно сковывало ее движения, и ей приходилось ступать мелкими, но быстрыми шагами, что чрезвычайно утомляло. Остановившись перед всхлипывающей женской фигурой, Маомао рухнула перед ней на колени, проверила дыхание и пощупала пульс. Девушка была тяжело ранена в живот и стонала от каждого порыва ветра. Сочащаяся из раны кровь окрасила снег под ней в красный. Ёсико набросила на плечи госпожи плед, а сама, отдышавшись, сказала: — Я позову Масами, и мы вместе поможем девушке дойти до дома. Зачем же вам самой было выбегать на улицу?! Ведь вы недавно оправились от болезни! Маомао не отвечала. Спасти девушку было возможно, поэтому она не жалела, что выскочила на мороз, едва услышав крик о помощи. В конце концов, таков был ее врачебный долг. Она бы не простила себе безучастность. Маомао не стала препятствовать Ёсико и молча удалилась в особняк. Загородное поместье, в которое муж отправил ее на время беременности. Можно было подумать, что он хочет от нее избавиться, но в таком случае он не стал бы навещать ее при первой возможности. Сам он остался в столице Киото, чтобы строить карьеру. Повышение было не за горами. Он был на хорошем счету у императора. Поездка в Китай, продлившая четыре года, навсегда изменила его жизнь, начиная от полученных знаний и заканчивая женитьбой. Сегодня-завтра он обязан приехать по случаю рождения наследника. Его уже известили об этом, и Маомао была уверена, что он беспощадно погонял лошадей, чтобы как можно скорее взять сына на руки. Маомао не могла не думать об этом без иронии. Она выпила горячий чай, причесалась и велела доставить девушку в пустующую комнату для прислуги, чтобы Маомао лично могла обработать ее рану. Ёсико уперла руки в бока, заносчиво хмыкнула и сделала так, ей велели. Ёсико по праву личной служанки была единственной, кому доверяла Маомао и позволяла своевольничать. Когда Маомао только прибыла в родовое поместье четы Сего, ей пришлось бороться за свое место под солнцем и перед братьями мужа, и перед служанками, которые вздумали насмехаться над ней во время отлучки господина. Причина была в происхождении. Самое безобидное слово, которым они ее называли, было «чужестранка». Об остальных словах она узнала, когда начала отгадывать язык. Служанки над ней потешались; впрочем, это понимание доступно и без знания языка: на их косые взгляды, наглые ухмылки и перешептывания невозможно было не обратить внимания. Если бы Маомао продолжила терпеть такое отношение, это распустило бы руки и языки не только слугам, но и аристократам. Маомао была согласна с такой политикой межличностных отношений: человек, не умеющий заставить себя уважать в соответствии со своим статусом, заслуживает порицания. Ей пришлось преподать жестокий урок служанкам, возомнившим себя право имеющими. Видят боги, Маомао не хотела быть тираном, но с такими людьми нужно разговаривать на их языке, а понимают они лишь язык насилия. Однако хороший лидер знает, когда нужно вознаградить подчинённых. Сохраняющих нейтралитет Маомао всячески поощряла, а одну из них, Ёсико, Маомао приблизила к себе без опаски быть преданной. По истечении полугода Маомао почувствовала себя достаточно раскованной, чтобы вынести суждение: японская культура вторична, но именно эта примитивность помогла ей освоиться в незнакомой среде. Закончив с оказанием помощи девушке, Маомао велела напоить ее и сторожить покой. Она либо переживет сегодняшнюю ночь, либо нет. Маомао сделала все, что было в ее силах — остальное в руках высших сил. Мокрое кимоно волочилось по ступеням и оставляло влажные следы. Служанка окликнула Маомао, когда она уже готовилась ко сну: — Повозка подъезжает, Маомао-сан! Господин Сего прибыл. Маомао закатила глаза, встала за ширму и позвала Ёсико, чтобы та помогла ей переодеться в надлежащий случаю наряд. Ёсико, завязывая пояс-оби на многослойном кимоно, заметила: — Вы не выглядите счастливой. — Я никогда не обманывала себя иллюзией, которую люди называют счастье, — У Ёсико, происходящей из обедневшего дворянского рода, наблюдались зачатки снобизма, поэтому иногда Маомао приносила ей удовольствие пафосными высказываниями. — Может, мне принести вам камушки? — Обойдусь, — отвернулась Маомао. Поддавшись порыву сентиментального патриотического чувства, перед отъездом Маомао собрала в мешочек простые камни у пруда в императорском саду, и втайне ото всех прижимала их к сердцу, когда ей было тревожно и страшно. Разве могла прийти к Маомао дерзкая мысль о том, что она когда-нибудь покинет родину? Конечно, она тосковала. Но тоска не разрасталась бы в ней до размеров вселенной, если бы не встреча с Джинши. Закончив, Ёсико поклонилась и отошла, чтобы госпожа могла полюбоваться результатом. Но она лишь мазнула по зеркалу незаинтересованным взглядом и уселась на табурет, чтобы передохнуть. После родов она легко утомлялась. Маомао была заинтересована в беременности с биологической точки зрения, но что делать с появившимся на свет мокрым, орущим мясистым комочком, она понятия не имела. Поскольку ее растил отец, он никогда не рассказывал ей о тонкостях воспитания. Наедине со своим ребенком она чувствовала себя неловко и заботы о нём доверяла нянечкам. Пусть Такума не упрекнет ее в безразличии — он знал, кого берет в жёны. Шаги в прихожей напомнили о том, что пора встречать хозяина. Спуститься по лестнице снова помогла Ёсико. Некоторые служанки смотрели с завистью. Маомао, слепо убеждённая в том, что слуги питают к ней неприязнь, не замечала восхищения ее милосердием к простому люду, которое давно растопило их предубежденные сердца. Первым делом Такума оглядел ее с головы до ног, закатал рукава кимоно и с неудовольствием рассмотрел руки, на которых ещё не отмылись кровавые разводы. — Чем ты занималась? — он сделал вид, что задумался. — Дай угадаю: снова спасала бедных и обездоленных? — Что поделать, если меня окружают бедные и обездоленные? — Не обращать на них внимание. — Это невозможно для лекаря. — Ты сначала моя жена, а затем лекарь, человек и кто угодно. Такума отдернул руки и замахнулся, точно для пощёчины. Маомао даже не дрогнула. — Я бы ударил тебя, если бы ты не подарила мне сына. Считай, это твой гарант безопасности. Он всегда угрожал, когда злился, но никогда не исполнял угроз. Маомао не боялась мужа и часто над ним подтрунивала, но в этот раз настроения не было. Отягощенная родами, она не чувствовала себя в своем теле. Интересно, если бы отцом ребенка был предначертанный ей свыше, не ощущала бы она себя после родов такой же разбитой, как сейчас? Господин изъявил желание видеть первенца. Тенью жена последовала за ним. Такума взял дитя на руки и не смог сдержать умиленной улыбки. Искоса посмотрев на Маомао, он без удовольствия заключил: — Не похоже, чтобы ты была с ним ласкова. — Я не знаю, кто он, — честно призналась женщина, пожав плечами. — Он — пришелец, появившийся на свет не по своей воле. Я даже не уверена, сможет ли он полюбить меня. — Пусть не любит, но уважать обязан. Его имя — Кирито. Такума передал ребенка кормилице и отвел Маомао в спальню. Ёсико в последний раз с беспокойством взглянула на госпожу — и сёдзи закрылись за женатой парой. — Сними с себя эти тряпки. Маомао не смела ослушаться. В богатом кимоно она выглядела солидно, но Такуме гораздо больше нравилось, когда жена надевала простую ночную юкату. Это напоминало их первую встречу. Тогда она была девочкой. Смекалистой, находчивой и умеющей лечить людей, но все ещё девочкой. Сейчас перед ним женщина. Гордая, знающая себе цену, наученная изысканным манерам и умением поддерживать светскую беседу в высшем обществе. Предостережения Джинши не сбылись. Такума не охладел к ней после свадьбы, просто… успокоился. Понял, что она его жена, выносила под сердцем его ребенка, и никуда от него не сбежит, потому что на чужбине нет никого, кто мог бы ее приютить, обогреть, обласкать. Остаётся лишь он. И она будет любить его даже от безысходности. Такума часто вздыхал, узнав о горестях: «С этим ничего не поделаешь» или «Так тому и быть». Но только не в отношении Маомао. С ее необщительностью первые месяцы он мириться не собирался. Такума был по-своему заботливым. Он хорошо изучил ее привычки и научился предвосхищать ее желания до того, как они придут ей в голову. Ради любви он был способен пойти на многое, но взыскивал с Маомао по всей строгости. Он требовал скорее не взаимности, хотя в ней не сомневался, а уважения: его избранница не должна опозорить род Сего. Но за внешней покорностью ее должен таиться незаурядный, насмешливый ум, невозмутимый и стойкий характер, умеющий преодолевать мирские невзгоды, а так же самобытный взгляд на мир. Девушка любознательная к наукам, не доверяющая людям и научившаяся извлекать выгоду из любого положения, подходила ему в совершенстве. Девушка беспомощная. Девушка — конечно, она этого не осознает — в глубине души запуганная и жаждущая быть обласканной, зацелованной. Как же он сможет управлять страной, если не научится управлять ею? Их столичный дом стал интеллектуальным оазисом молодежи. С официального одобрения императора в нем собирались сливки общества. В Такуме умер революционер. Он прекратил вынашивать свободолюбивые идеи. Теперь он не воспринимал разговоры о равноправии всерьез, скорее получал от них мрачное удовлетворение: так старший высмеивает в младшем себя из прошлого, наивного неоперившегося идеалиста. В один из светских вечеров Маомао притаилась в саду. Такума, нашедший ее без усилий, сел перед ней на колени, взял ее руки в свои и поочередно расцеловал пальцы. — Знаешь ли ты, что все эти люди здесь для тебя? Маомао отвернулась. Догорал закат, и под ее ресницами закипали жгучие слезы. Ах, она здесь лишняя! В Китае это же солнце созерцал Джинши — Маомао в этом не сомневалась. — Меня никогда не интересовали политические распри, карьерные амбиции и дворцовые интриги… — промолвила Маомао тихо, только потому, что Такума ждал ответа. — Эти вопросы эксплуатируют минуту. — Во всем должен быть баланс. В порядке и хаосе, любви или ненависти… Страдания необходимы, но в них, как ты и сказала однажды, нужно знать меру, иначе рискуешь выставить себя дураком. Я понял, что ты уже настрадалась здесь. Хочешь, отправлю тебя в загородную резиденцию? Там тишь да гладь. Никто не побеспокоит тебя. Такума говорил заискивающим тоном, но это оставило Маомао равнодушной. Она лишь слабо пожала плечами. — Делай все, что сочтешь необходимым. Тебе не нужно мое разрешение. — Но мне нужно твое желание, — с ощутимым раздражением он с силой помассировал ее ладонь. — Ты не птица в неволе и должна помнить об этом. — Должна? — едко усмехнулась Маомао. — Даже у свободных есть долги. Так, приехав в резиденцию, Маомао узнала о беременности и ждала родов.***
При всем желании нельзя было назвать Маомао нежно любящей матерью. Слишком холостой, независимый характер у нее был для того, чтобы все свое внимание сосредоточить на воспитании и развитии ребенка. Шел пятый год жития в Японии. Маомао забеременела во второй раз, но ребенку не суждено было появиться на свет. Маомао не слишком-то переживала из-за выкидыша — она в подробностях дополнила записную книжку, которую вела во время беременности Кирито. Теперь, благодаря полученным знаниям, она может подрабатывать и акушеркой. Хотя «подработка» — сильно сказано. В деньгах она не нуждалась, но работать бесплатно — это безнравственно, поэтому она принимала небольшую плату. Муж, вставший по возвращении на сторону государства, а не оппозиции, как раньше, все ещё сохранил не закостенелое мышление и позволил ей, дворянке, пусть и не по происхождению, но по статусу, заниматься «грязной работой». Наверное, толчок к этому — страх, а не великодушие. Кто, как не Такума, знал, что ее протест против тирании — смерть? Единственная любовь, которую она способна была отдавать в неизмеримом количестве — это любовь к делу своей жизни. После выкидыша Маомао ослепла на один глаз. Она бы с удовольствием ходила без повязки, поскольку ее забавлял эффект, производимый на новых людей: они едва ли не подпрыгивали с криком: «Убогая!» или «Ведьма!» Маомао была уверена — она ослепла потому, что Джинши от нее отказался. Их связь разрушена. Она чувствовала это на духовном и на телесном уровне. И разве можно было обвинить его в этом? Терпение не бесконечно. Он устал ждать ее. Их с Такумой семейная жизнь устроилась неплохо. Он был достаточно терпеливым, демократичным мужем; ревнивым, но, можно сказать, уступчивым. Он благоговел перед священной связью родственных душ, а потому не препятствовал регулярным перепискам возлюбленных, длившихся первое время. Казалось, его все устраивало до тех пор, пока Маомао была с ним непосредственно в быту — она разделяла с ним трапезу, ложе, а теперь и общего ребенка. И этим он удерживал ее рядом с собой. Традициями, материальной обеспеченностью, законом. Но даже Такума мог переступить через закон, когда, по его мнению, это было необходимо. Однажды на Маомао напали. Такума лично занимался расследованием и в кратчайшие сроки (право, только любящий муж может так преуспеть в деле, обречённом на провал!) установил личность преступников. Две семьи, нанявшие наёмников, были его врагами при дворе и, устранив его горячо любимую жену, надеялись, что он впадет в неутолимое горе. Вскоре должно совершиться значимое событие в жизни Такумы. Событие, которое он так ждал. Вторая после императора должность первого министра вот-вот будет принадлежать ему. Ослеплённый яростью к провинившимся, Такума приказал казнить обе семьи без разбора. Род Ода и Коноэ вырезали подчистую. Узнав об этом лично от мужа, Маомао вскрикнула и предупреждающе выставила руку вперёд, когда он хотел подойти к ней, чтобы утешить. — Вы страшный человек — уйдите! Как это вы можете называть любовью?! — Такума страшно расхохотался и, взяв ее под локти, встряхнул. — Пустите меня, пока я вас не убила! — Ты должна понимать, что это была необходимая мера. «И снова должна!» — Я не хочу понимать то, что оправдывает зло! Маомао вышла из комнаты со смертью в душе. Стараясь забыть о сцене, она вспомнила день свадьбы, на которой присутствовал сам император. Слава богам, что Джинши отбыл в тот день. Его взгляд был бы для нее невыносим. Она попрощалась с ним прежде и не жалела об этом. Свадьба прогремела на всю столицу. На жениха, а в особенности на невесту смотрели с выразительным неодобрением и, конечно, любопытством: чем она привлекла японского чиновника и могут ли они это повторить? Маомао надеялась, что не понесла от Джинши. Она бы нашла способ избавиться от ребенка на ранних стадиях, но это было опасно. Каким-то образом информация о сделке императора и Такумы просочилась — именно по этой причине служанки полагали, что год, проведённый Маомао на родине, она проработает на новой должности, ведь при ее изменившемся положении она не могла продолжить труд простой служанки. Но, к сожалению, обстоятельства изменились. Император нашел новый способ применения Такумы. Теперь, когда его верность была в кармане, он мог приказывать ему все, не сомневаясь, что приказ будет исполнен без колебаний. Хорошая стратегия — оказать человеку одну небольшую услугу, а потом высасывать из него соки всю жизнь. Император — настоящий кровопийца. Больше Маомао ничего не помнит. Когда они пересекли границу, ей словно память отшибло. К одному из писем Джинши приложил свои волосы. Маомао усмехнулась и поцеловала их: «Ты, только ты мог выдумать такое». С ними же она пошла в храм. Не вера в богов ей руководила, а страх за здоровье возлюбленного.***
Редкая возможность посетить родной край представилась спустя три года. Требовались услуги Маомао в качестве врача. Теперь, выдержав экзамен, она могла так называться. Такума вызвался сопровождать ее, но она заверила его в том, что выделенной им охраны будет достаточно. В конце концов, у него множество обязательств, которые он не может поручить даже доверенному лицу. В повозке Маомао раскрыла первое письмо, присланное Джинши. Этим письмом она особенно дорожила. Оно хранило в себе долгие переживания и размышления Джинши. Где-то иероглифы были выведены неряшливо, где-то предельно бережно. Он возвращался к письму в разное время суток, уставшим или бодрым, миролюбивым или воинственно настроенным. Но одно остаётся неизменным: он всегда думал о ней. «После твоего отъезда живу каждый день с мыслью, что он последний. Я не умру достойно, если умру от любви. Я решил писать к тебе, поскольку не написавши пожалею. Пишу не с расчетом тронуть твое сердце и возбудить в тебе приятные воспоминания о днях, что мы провели вместе, но с искреннем желанием узнать, как ты устроилась в новой стране и смогла ли полюбить ее так же, как и родину свою. Я уверен, что после моей смерти (если я умру раньше тебя, а это возможно, учитывая мое подавленное состояние духа) тебе захочется узнать о моей работе, о чем я думал и как я жил без тебя. Я подумал, что смогу честно написать о впечатлениях мужчины, которого зовут Джинши. Я бы солгал, сказав, что надеюсь на твое счастье под небом Японии; больше всего бы мне хотелось, чтобы твои дети бегали по землям Поднебесной. Я бы хотел сказать — твой муж мне не враг и не соперник, но и это было бы ложью. Я мог бы врать кому угодно и сколько угодно, но не тебе, Маомао. Впервые коснувшись тебя, я был на седьмом небе от счастья и ощущал умиротворение. Все, что мне остаётся — это робкая вера в твою взаимность. Пусть не твое тело, но твоя душа принадлежит мне. Моя надежда на то, что твоя врачебная деятельность не прекратится и на новом месте, не бесплодна: когда я закрываю глаза, передо мной встаёт твой увлеченный образ. Подлинной страстью для тебя всегда было ремесло. Твой пример вдохновил меня и многих девушек в гареме. Поверишь ли, если скажу, что многому научился у тебя?.. Надеюсь, мои нестройные заметки не смутят тебя. *** Высокая прическа простых служанок выглядит грубо. Я скучаю по твоим длинным распущенным волосам. *** Сегодня я перебирался через озеро Сюаньу до блошиного рынка. Слова лодочных гребцов оскорбляют слух. Но тебе бы пришлись по нраву их бойкие речи — ты бы нашла их по-житейски остроумными. *** Мать министра Чжоу навещала дворец. Разговорились. Как это обычно и бывает между мужчиной и женщиной, речь зашла о браке. Она сказала: «Меня коробит, когда жена говорит о муже в неуважительном тоне». Я подумал: «От Маомао я бы стерпел все», но ответил: «Уважение нужно заслужить». Она посмотрела на меня так, словно меня настиг душевный недуг. Находишь ли ты меня жалким? *** В конце концов, любовь учит видеть другого, а не только себя. Но, боюсь, полюбив тебя, я перестал видеть себя. Проходя мимо зеркал, удивляюсь: кто этот человек, и достоин ли он хоть капли твоей любви? *** Полегчало. Смирение настало. Я счастлив, что повстречал тебя. Теперь в душе моей вечный праздник. *** Иногда мне кажется, что я был влюблен в тебя задолго до нашей встречи. *** Сегодня на моих глазах с лестницы упал евнух и сломал рёбра. В такие минуты грех не задуматься о тебе — о том, что ты принадлежишь не только мне, но и своему делу. Многое изменилось во дворце. Многим тебя не хватает, даже если они не могут выразить это словами. Для кого как, но для меня дворец лишился сердца без тебя. *** Передаю разговор служанок, подслушанный мною на кухне, с надеждой, что он тебя развеселит: — Что за отрава?! — Это называется «самый вкусный суп, который ты когда-либо пробовала»! — Но это больше похоже на отраву. — Хороший суп должен отдавать… ммм… горечью. — Тут разве что горечь поражения. — Экая ты остроумная! — Да! И горжусь этим! Была во дворце недавно служанка остроумная, а теперь расхаживает госпожой в Японии. — Ну-ну, ты бы брать с нее пример не спешила. Мы ещё не знаем, как сложилась ее судьба. Ты преследуешь меня не только в мыслях, но и в разговорах посторонних людей. Это искушение навестить тебя вопреки всему». Маомао промокнула влажные ресницы платком.***
Осмотр госпожи Лихуа, после рождения наследника ставшей императрицей, не занял много времени. Но беспокоило другое — некомплектность китайских врачей, которая, конечно, была ложной. Наверняка болезнь Лихуа — лишь предлог. Рано или поздно император вызовет ее к себе и доложит о подлинной цели визита. Весь день Маомао ухаживала за императрицей, а к вечеру у нее заломило спину. Потеплее укутавшись в зимнее кимоно, она вышла на одиночную прогулку по саду. Знатной госпоже, которой она являлась, не дозволялось разгуливать в одиночку, тем более в темное время, но она, как и всегда, нашла способ ускользнуть незамеченной. Воспоминания нахлынули как волна. Под тяжестью чувств Маомао оперлась о ствол дерева. Одышка ее сделалась тяжёлой. Всё-таки роды ослабили ее здоровье. Она совсем не скучала о сыне, как, наверное, и он по ней. Отец всегда был ему ближе. Но Маомао рада, что оставила после себя потомство. — А ты подросла, — раздался знакомый простуженный голос за спиной. Не успела Маомао обернуться — на ее плечи набросили шаль. — Жаль, что по-прежнему не бережешь себя. Мужчина поравнялся с ней, и она смогла рассмотреть его ближе. Длинные волосы были собраны в замысловатый пучок. Нос, как и щеки, покраснел от мороза. На подбородке была щетина. Он выглядел взрослее и больше походил на мужчину, нежели на женщину. — Джинши, ты… Следует ли мне обращаться к вам «Ваше Высочество»? — Оставь формальности — они созданы для всех, кроме тебя, — он обращался к ней так фривольно, словно не было разлуки длинною в восемь лет. Маомао потянулась на носках и кончиками пальцев коснулась шрама, пересекающего правый глаз. — Кто? — одними губами спросила она. Джинши понял значение ее вопроса. — Я сам, — Он посмотрел вдаль. — Но это вышло случайно, нелепо… Я всегда умел обращаться с мечом. Глупость какая-то. — Это все я… — Маомао опустила руку, но Джинши сжал ее пальцы и поцеловал тыльную сторону ладони. — Не вини себя. Все, что ты сделала, я считаю долгом, а не предательством. «Долг! — съехидничал внутренний голос. — Такума, тебе бы понравилось». Помолчав, Маомао сказала: — Мой муж, скорее всего, станет первым министром. — Я знаю это. — У нас есть общий ребенок. Сын. — Я знаю. — Я, возможно, его люблю. — Я… — Предупреждаю: скажешь «знаю» — я тебя ударю! Маомао кусала себе губы, лишь бы не расхохотаться. — Не верю, — покачал головой Джинши, разделяя ее шутливое настроение. — Ты издеваешься надо мной. — Единственный из нас двоих, кому нравится причинять другому боль пустыми словами — это не я. Тебя устраивает роль при дворе, которую ты занимаешь? — Почему спрашиваешь? Маомао почувствовала, что внутри Джинши клокочет могучая сила, и ей стало казаться, что нечто жестокое и непреодолимое помимо его воли владеет им. Он уже не тот мальчишка, что прежде, и играться с ним не получится. — Мы не виделись восемь лет. Разве плохо, что я хочу знать о твоих планах? — Ты теперь стала мыслить шире? Власть для тебя — не пустой звук? Хочешь, чтобы я узурпировал трон? От напряжения зрачки у нее стали острыми, как иголки. — Я этого не говорила. — Но думала. Скольких людей он убил, чтобы купить твою любовь? — Не то чтобы я вела счёт, — Маомао вздрогнула, вспомнив похороненные семьи. — Но ты прав: многих. — Я же говорил: ты жестокая, — невольное злорадство просочилось в голосе Джинши. — Но ты никогда не верила. И зря, ведь я понимаю тебя лучше, чем он — и лучше, чем ты сама. Поэтому мы и рождены родственными душами. Мы и есть одно целое. И наша разлука лишь помогла мне убедиться в этом. Я не положу к твоим ногам мир, захлёбывающийся кровью, потому что тебе это не нужно. — А если бы я захотела?.. — Маомао робко, почти затравленно взглянула на соулмейта, чувствуя, что ее сердце срывается на бег. — Нет. Я бы не пошел на это, ведь это значило бы предать себя. А предать себя — значит предать и тебя. — Джинши, — всхлипнула Маомао и бросилась ему на шею совсем как раньше. Она доверительно прижалась к его груди и запальчиво прошептала: — Я так скучала. Джинши погладил ее по волосам сухой ладонью, испещренной шрамами, и она едва ли не замурчала от удовольствия. Вспомнился один из разговоров с мужем. — Я люблю вас сильнее, чем могу выразить словами и, возможно, сильнее, чем вы того заслуживаете. — Мужчины любят красивые слова больше, чем женщины. — В доказательство я брошу к вашим ногам то, чем дорожу больше жизни. — Мне это не нужно… — Но вы сможете сделать все, что угодно. — Вы когда-нибудь задавались вопросом, нужно ли мне это? — Кто не мечтает обо всем? — Я! — Вы особенная. Особенная — это правда. Но не для него.