***
Поздними вечерами небо над Кур-де-Фонтейном наполнялось стайками летучих мышей. Некоторые кружили в одиночестве, некоторые направлялись далеко на север, а некоторые беспечно кувыркались в еще теплых потоках осеннего воздуха, любопытно висли на карнизах, заглядывая в комнаты или наблюдая за улицами. Их было много, но никто не паниковал. Со временем хлопанье крыльев и изредка раздающийся скрежет перестали беспокоить рядовых граждан. Большинство послушно, точно получившие строгий наказ родителей дети, лежало в постелях и пыталось поймать сон как можно скорее. Те же, кто еще не спал, бодрствовали в кухнях или гостиных, с книгой или пяльцами наготове. Кто-то скандалил и бил посуду. Кто-то лупил ремнём собственного беззащитного ребёнка. Кто-то допивал успокаивающий чай. Кто-то ласкал жену, а кто-то мужа, даже не задергивая штор. Мыши видели всё — и равнодушно пролетали мимо. Клоринда и сама только недавно вернулась в город с северов. В скалах близ Мон Эсуса она впилась в шею потерянно расхаживавшей туда-сюда козочки, позвякивавшей колокольчиком на изрядно истрепавшейся верёвке. Либо козу бросили (что было маловероятно), либо она каким-то чудом отбилась от остального стада. В любом случае, кровь есть кровь. Она пила жадно, удерживаясь лапками на добыче и не давая ей сбросить себя, а потом, тонко чувствуя, как остывает и слабеет тушка — отлепилась, как насытившаяся пиявка. Совсем не сладко, подумала она, взмыв к луне. По крайней мере, не так сладко, как могло бы быть. Ветер пронимал насквозь, Кур-де-Фонтейн вдалеке блестел отражавшимися на воде огнями. Она нашла знакомый по первому разу дом и плавно стала спускаться, решив первым делом шмыгнуть в крошечную ванную. Отмокнуть самой, заодно замочить одежду. Что-то точно должно было остаться — и это после столь скромного пиршества. Её собратья резвились в ночи. Отряхнувшись и поднявшись с пола, она еще раз напоследок выглянула наружу. Мышиная братия её не замечала. Сытые и голодные, они смотрели за людьми — надежные стражи и одновременно потенциальные враги. Особенно младшенькие, те, кто горазд был вгрызться в глотку какой-нибудь неосторожной малявке. Если бы это произошло, Невиллету пришлось бы делать грязную работу. Она позволила воде хлынуть на себя очищающим потоком, однако очищения не ощутила — только мокрые волосы, липнущие к белой спине, и эхо знакомого живым холодка. Она тоже была живой, только… в несколько ином смысле. Её чресла всё так же послушно реагировали на стимуляцию, она могла дотронуться до травы и насладиться её мягкостью, насладиться росой на стебельках или щекоткой электричества. Она даже носила при себе пистолет, хотя пользовалась им лишь во время дуэлей — они стали для неё тяжким бременем. Да, она всё еще шла по пути справедливости, только теперь к ней примешивалась жажда. Легкая, покалывающая в желудке неприятность, то, что приходилось отныне держать в узде. Сам вид человеческой крови на рубашке или пиджаке превращал её в малыша, перед которым поставили тарелку с ненавистной вареной брокколи, а следом — блюдце с кусочком сладкого торта. Торты она не ела уже целую вечность. Если и пробовала — не находила в пресной муке с расплывшимся кисловатым кремом ничего аппетитного. Официантка в «Деборе», несколько встревоженная отсутствием некогда постоянной посетительницы, от радости всучила ей два куска вместо одного. Тот, один, предназначался для Ризли. Теперь Клоринде вновь предстояло набить рот и живот мукой. При этой мысли она смачно выругалась, заматываясь в полотенце. Она прошлёпала к постели герцога, укрывшись брошенной на простыни чужой курткой, сверкающей украшениями. Не для тепла — для сюрприза. Ключ провернулся в замочной скважине. Клоринда приоткрыла глаза, часто моргая. — Вот же срань, какая же он… — услышала она. — Хм? Здесь есть кто-нибудь? Наверное, он увидел стоявшие в прихожей каблучки. Ризли медленно прошёл в спальню. — Ну и как ты тут оказалась, миледи? — усмехнулся он довольно. — Просочилась вечерней дымкой, как призрак? — Окно было открыто, — Клоринда кивнула на поднятую створку. — Я так и сказал. — Держу пари, тебе случалось разок или два наступать на мышь поутру. Подумай над этим — может, Невиллет точит на тебя зуб из-за невольного поредения популяции его стаи. — Давай не будем о нём. Я серьёзно. — Почему это? — У твоего обожаемого Невиллета, — он прошествовал на кухню, принявшись греметь чем-то, — мозги набекрень, цензурно выражаясь. В Палате Ордали таинственное сокращение состава, а ему хоть бы что. — Кто-то умер? — уточнила она, поразившись неприкрытому спокойствию в своем голосе. — Ага. Мсье Гратен, заведующий архивом. Ну то есть как заведующий… Заведующий им для меня. Месяц тому назад я попросил его позаимствовать оттуда кой-какие бумажки, по работе. И пока я месяц с ними возился — бедняга сыграл в ящик. По официальным данным: подавился лимонкой. — И что в этом такого? То есть, я имею в виду… Случается. Играешься с конфетой, а потом сглатываешь не так — и всё. — Сама-то в это веришь? Случай на миллион, так еще и хоронили в закрытом гробу. Я был с ним дружен… в какой-то степени. Он был моим подопечным когда-то. Теперь мне не дали посетить похороны, даром что я в городе известен. И никто ничего толком не может объяснить. Болтают, мол, воля покойного, как он сказал — так и хороним. Клоринда пошевелила большими пальцами ног. — Сомневаешься в достоверности этих сведений? — Разумеется, — Ризли вернулся в спальню, держа в руках по дымящейся миске. — Вот, у меня осталось вчерашнее кассуле. Э-э… Ты же голодна? — Да, — ответила она без малейшей заминки. Её желудок не издал ни звука. — А торт… — Тебе. — Знаешь, чем ублажить. Вот еще бы сама испекла… — Может, ещё шнурки погладить? — У меня нет шнурков, — хохотнул он. — Ешь. Они ели в тишине, Ризли с остервенением, Клоринда — лениво и как будто неохотно. К тому моменту, как она доковыряла сосиску на дне тарелки, он уже принялся за десерт. — Я не знал, что ты придёшь. — Тебе и не надо было знать раньше, нет? — Ну… У меня не сменяны простыни, да и в квартире до сих пор бардак. Ты говорила, тебе тут не нравится, так что раньше, чем когда я вернусь в крепость, я тебя не ждал. — Я скучала. — Ясно. Твоё пирожное. — Съешь сам, в меня, похоже, не влезет. — Зато я знаю, что влезет. Это и было началом. К тому моменту, как с неё сорвали полотенце, страстно прижимаясь губами к острым грудям, она уже была на пике блаженства. Его присутствие с самых первых секунд, с самых первых дней творило с ней злую шутку. Она не могла насытиться близостью с ним — и еще сильнее жалела, что не могла укусить именно сейчас. Сделать его таким же, может быть. А может, повременить. Если бы у неё был выбор, она бы не медлила. Но выбора не давали. Процесс обращения этой добычи принадлежал Невиллету и только. Зато, подумалось ей, он принадлежит мне телом. Не так уж много, и всё же что-то. Он доверяет, он не слишком наблюдателен в её отношении — кроме того, она достаточно привыкла к солнцу, научилась сопротивляться его губительному воздействию, чтобы появляться на людях днём. Она редко улыбалась. Её кожа до сих пор алела, если он оставлял синяки. Но чаще она просила его не кусать и не давить — и он, как настоящий джентльмен, исполнял эти прихоти. Почти всегда. — Я обожаю тебя, — прошептал он, вжимая её в постель. Нетронутое второе пирожное смялось и размазалось по простыням. Теперь точно придётся менять. — Ты пахнешь… — …умопомрачительно, я знаю, идиот… — Что за капризная девочка. О, ты еще не знаешь, насколько капризной я могу быть, подумала она, получая свой заслуженный оргазм. Но он дошёл до всепоглощающего наслаждения первым. — У меня был сумасшедший день, — прохрипел Ризли, оглаживая чашечку её пупка. — Я хочу его поскорее забыть. — Из-за Невиллета? — Не упоминай, просил же. — Что он тебе сделал? — То же, что и всегда. Склонял к сотрудничеству. Я почти решился дать ему вгрызться себе в вену, но он сказал, что во мне нет… желания. Черт подери, да у кого оно будет? Ты знаешь хоть одного человека, который в полной степени был бы рад с чем-то расставаться — с имуществом, с деньгами, с другими ценностями? Вот и я не знаю. Не знаю, почему должен этого хотеть. — По-моему, — молвила Клоринда, — ты и правда не должен. Но ты должен быть благодарным. Так же, как выпускники той или иной школы благодарны ей — и стараются трудиться во благо и прославлять её. — Я что, должен еще и прославлять его? Глядите, леди и джентльмены, наш Верховный Судья, щедрый вампир, вырастил мальчишку и решил от него покормиться, ага? Записывайтесь, предложение ограничено? Эй, что с тобой такое? Разве я не прав? — Не спрашивай. — Кло… — Ты можешь злиться только на себя прошлого — и всё. Он не подталкивал тебя соглашаться. — И я злюсь. Ты думаешь, я не злюсь, серьёзно? — Ты обижаешься. — Обида и злость находятся очень близко друг к другу и… — …и это не одно и то же. — Вообще с каких это пор ты его защищаешь? — С таких, что он — мой босс, — её тон был непроницаем. — Этого достаточно? — Думаю, вполне. Они замолчали. Клоринда смотрела в потолок и думала. Она слышала, как дыхание Ризли рядом как будто бы замедляется, становится чуть отрывистым — он засыпал. Ей спать не хотелось. Ночь была часом бодрствования. — Кло. — М-м? — отозвалась она, даже не дрогнув. — Хочешь что-то еще обсудить? Она задумалась сильнее. — Ризли. — Что? — Ты никогда не хотел стать вампиром? Совсем никогда? В темноте она слишком хорошо видела его приоткрывшиеся глаза, светлые, словно у ослепшего. — Нет, — ответил он. — Почему? — приподняла бровь Клоринда. — Потому что это не жизнь.3
12 ноября 2023 г. в 16:29
— Спасибо, что не стал сопротивляться сильнее, — нарушил тишину Невиллет, моргнув. — Я очень ценю это.
Его голос, доносившийся словно бы издалека, Ризли распознал не сразу. На какое-то время вокруг наступила темнота, словно кто-то разом погасил все лампы в кабинете, оставив лишь тонкий равнодушный лик луны, красавицы, которую воспевали в преданиях, легендах, стихах и прозе. Теперь луна ему опротивела. Вампирское солнце, холодное, мертвенно-бледное, с оспинами многочисленных кратеров. Потом были звёзды, похожие на её детей, яркие, но такие же отчужденные. И было ощущение полёта, очень краткое, когда всё та же неведомая сила, не теряя своей звериной грубости (потому что иначе и быть не могло), подхватила его и швырнула на ближайший мягкий диванчик из голубого бархата. Ему вспомнилось, как в далеком, наполненном неведением детстве он играл с морскими коньками в толще воды, пытаясь взобраться к ним на спину, и как их шершавый твердый хвост распрямлялся, напоминая молниеносное движение языка ящерицы, и он соскальзывал, падал, но всплывал заново. Здесь всплывать было попросту некуда, а вода не могла его подхватить. Он приложился затылком о резную спинку и сдавленно охнул.
Онемение в конечностях отпускало, тяжело оседая в отдельных точках — в плечевых суставах, коленях и локтях. Он снова был хозяином себе самому, он выдохнул, игнорируя болезненную пульсацию набухающей у загривка шишки, и прошептал:
— Что ты имеешь в виду? Как я сопротивлялся? Что ты ценишь?
— Я ценю твою тактичность, несмотря на обстоятельства, — продолжал Невиллет прохладным, отчужденным голосом. — Многое уже упущено, но то, что цело, ты оберегаешь весьма старательно для человека, которому не по душе сделки. Любые, верно? Даже те, что заключают смертные. Купля-продажа, ты — мне, а я — тебе.
Ризли усмехнулся. Вышло с трудом — в челюстях заныло.
— Забавно ты вокруг моих вопросов польку вытанцовываешь. Раз так осведомлён, может, еще обнимемся, в щечки друг друга расцелуем? Чего время-то зря терять?
А время шло. Время текло своим чередом, солнце-медяк уже как часа два скрылось за горизонтом, пожар над острыми верхушками гор потух. Кровопийцы помладше, крайне чувствительные к мельчайшим его язычкам, выбирались из винных погребов, амбаров, подполов, где сладковатый гнилостный запах испортившихся заготовок смешивался с древесными опилками и каменной пылью, и жили. Должно было пройти без малого несколько сотен лет, прежде чем они смогли бы беспрепятственно выходить наружу днём. Вампиры приспосабливались. А Невиллету и вовсе не составляло никакого труда присутствовать то там, то здесь, не боясь боли и чудовищных ожогов. Может быть, он был Первым?
Он внимательно взглянул на Ризли. В этом взгляде смешались раздражение и смешинка, убийственное, леденящее кровь спокойствие и деловитость — словно в издевательском предложении было что-то, заставлявшее воспринимать его всерьёз.
— Мы должны расторгнуть этот договор. Проси чего хочешь, только не кровь.
— Разве ты, выпив чашку кофе или отобедав в ресторане, уходишь, не расплатившись? — спросил Невиллет. — Разве не ты модифицировал экономику Меропид так, чтобы честность была превыше всего? Я знал, что люди редко сдерживают даже самые мелкие и незначительные обещания, однако не жди от меня такой же беспечности. Не жди, что я пущу это на самотёк. Кроме того…
Он улыбнулся снова, не демонстрируя пугающих резцов, напоминавших собачьи клыки.
— Формулировка «чего хочешь» в твоём случае уже распахнула передо мной все двери. Твой язык, дорогой Ризли, я под контроль не брал.
— И не возьмёшь, черт бы тебя подрал.
Тогда, десяток с лишним лет назад, и впрямь казалось, что жизнь рухнула. Маленький мальчик с повязанной на воротнике рубашки красной ленточкой стоял на распутье — с одной стороны открывалась мрачная перспектива распрощаться с поверхностью надолго и стать узником собственного черного дела; с другой же расположился хорошо одетый мужчина с украшенной тростью, протянувший длиннопалую белую руку. Пойдём со мной, сказал он, и все твои прегрешения развеются, как туман поутру. Пойдём со мной, и я стану для тебя отцом, другом, надежным советчиком, да кем угодно. Пойдём со мной, и я дам тебе всё.
И он пошёл. Он пошёл, потому что эта альтернатива звучала очень хорошо, очень складно, так, как ему всегда хотелось. Он верил, но не доверял. И даже держа под подушкой Глаз Бога каждую ночь, Ризли сомневался, что в случае чего пришедшая к нему стихия сможет его защитить.
«Ребёнок, — подумал он. — Я был всего лишь ребёнок, с рождения обреченный на страдания — и разве плохо то, что я старался избежать их любой ценой?»
Однако страдания всегда приходят почему-то. Страдания приходят в качестве наказания за что-то. Наивность — грех? Определенно, и этот грех не смыть, не предотвратить до тех пор, пока сам его не осознаешь. Осознаёт ли ребёнок, насколько он по природе своей наивен? Нет.
Ризли жил в тени мышиных крыльев очень долго, но оставил эту тень, когда пришла пора расплатиться. Невиллет ему не препятствовал, как ни странно, и даже напротив — дал больше, чем ничего. С его вмешательством сделка, касавшаяся лишь детской жизни, переросла в сделку, касавшуюся и взрослой. Дарованные с легкой руки работа, титул, стоявшие в его кабинете на дне вещи — всё это было не его. И он ни на миг не переставал об этом помнить.
— Пей, — сказал он, задирая рукав еще выше.
Кожа была неприглядной. Чуть темноватой, иссеченной вдоль и поперёк, шрамы — как уродливая, да даже просто некрасивая картинка. Вампиры любили добычу нетронутую, желательно какую-нибудь светлую душу, а он вечность обитал во тьме во всех смыслах. Он смотрел на синеватые вены, речками змеящиеся под рубцами-овражками, затем взглянул на Невиллета.
— Пей.
— Ты ведь этого не желаешь, — парировал тот. — Даже не допускаешь в мыслях.
— Пей, мать твою!
Но пугающего кровавого пиршества не произошло. Невиллет отвернулся от него, подхватив со стола стопку некогда украденных уже покойным человеком бумаг. Он отпер невозмутимо нижний ящик и спрятал папки.
— Тебе пора, — он сверился с часами.
— Чего? — тупо переспросил Ризли.
— Тебе следует сейчас вернуться домой.
— Что случилось с тем парнем, который принёс их мне? От чего он умер?
— Мсье Гратен? Подавился конфетой, как я слышал, — хмыкнул Невиллет. — Дыхательные пути — сложная вещь, подводят вас в любой неподходящий момент. Астма, простудный кашель… Есть, кажется, второй капризный винтик. Хм… Сердце?
— Сердце меня чуть не подвело, когда я увидел твою мышь. Можешь полюбоваться плодами своих трудов.
Он содрал с руки повязку, обнажая на удивление аккуратные проколы в области кисти.
— Это не моя мышь, — Невиллет даже не обернулся. — И это был не я.
— Тогда кто? — прищурился Ризли, подступая ближе к столу. — И я повторяю вопрос: что стало с тем чинушей? Какого хрена он теперь лежит в закрытом гробу? Уж не потому ли, что у него глаза не закрываются, а кожа розовеет и дышит, как у младенца? А может, он через пару дней ещё и восстанет, так, что ли?
Подозрение вгрызалось в него упрямо, пожирая всё на своем пути, и из размеров ничтожного червяка выросло в дракона. А Невиллет молчал. Казалось, что головой он был и не здесь, и все голословные и неголословные обвинения летели мимо, как неумело выпущенные кем-то пули. Хотя ему, возможно, из треклятого чувства собственного достоинства не хотелось оправдываться перед какой-то очень крикливой букашечкой.
— Он не восстанет, — сказал Невиллет. — Если ты мне не веришь — можешь хоть все три ночи просидеть у его могилы. Полагаю, против никто не будет. Покойному-то уж тем более всё равно.
— Мы ещё посмотрим, покойный он или нет, — процедил Ризли. — Что касается твоего первого утверждения — да, я вполне готов поверить, что это не твоя работёнка. Ты не опустишься до всяких низостей, как сказала одна наша общая знакомая — а она очень проницательна в таких вещах. Что ж, раз не ты, то…
— Позже. Иди домой.
— Не указывай мне. Я хочу знать…
— Ризли, — его глаза были темными. То есть, разумеется, цвет остался прежним, но клубившаяся в них мгла давала понять: рисковать глупо. — Если ты сейчас же не уберёшься из Дворца и не пойдёшь к себе — я выставлю тебя. Твоя смертная память не настолько коротка, чтобы забыть, насколько это неприятно.
Чужая сила уже воздействовала на него, правда, несколько менее значительно. Одна нога двинулась назад, за ней вторая — он отступал, очень медленно, почти на одних носках, всё дальше и дальше, к закрытым дверям, пока не оказался почти на пороге. А затем двери распахнулись. Ризли к ним не прикасался. Руки словно прилипли к бокам.
— До свидания, — попрощался Невиллет, отворачиваясь обратно к окну.
Луна была еще там.