Слабый

Гониль рвано выдыхает и закрывает глаза. Смотреть на Чонсу уже нет сил. Кажется, Гониль упадёт, если ещё раз встретится с ним взглядом. А Чонсу продолжает вести себя так, будто собирается убить его: долго и мокро целует, прикусывает губы, хозяйничает в чужом рту своим языком, сам шумно дышит и прижимается всё ближе. Кажется, у Гониля скоро не будет даже возможности вздохнуть, так тесно он зажат между горячим телом и ледяной стеной. Тёплые пальцы пробираются под его футболку, трогают, бегают от поясницы вверх, обводят рёбра, заставляют уже самого Гониля хотеть прижаться ближе. Как только жар от тела Чонсу куда-то отдаляется, оказывается, что стена была не самой холодной вещью в комнате. Гониля обдаёт ледяным воздухом, он невольно ёжится и готов даже захныкать от неприятных ощущений, но Чонсу целует его снова и тянет за собой. Ноги заплетаются. Если бы клавишник не обхватил Гониля за поясницу, тот упал бы, не дойдя до кровати. — Ты же такой сильный, — Чонсу отстраняется и Гониль чувствует, как сильно истерзаны его губы. Они почти болят и им тоже холодно, когда мимо них в лёгкие несётся воздух. Чонсу хочет, чтобы Гониль был сильным? Гониль принимает вызов, стискивает дрожащими пальцами чужое плечо, но не может сделать ничего более. Он не умеет быть сильным перед таким Чонсу. Он не может даже открыть глаза, чтобы посмотреть на парня, он может только неровно дышать, беспорядочно хвататься за Чонсу руками и несдержанно стонать. И Чонсу об этом прекрасно знает. Он точно отдаёт себе отчёт в том, что он делает с Гонилем. И сейчас он снова не оставляет Гонилю ни шанса на демонстрацию силы. Чонсу стягивает с него футболку, тут же припадая губами к шее и снова прижимает к себе, потому что у Гониля кружится голова. Ему повезло, что Чонсу действительно сильный. Он часто завидовал этому, тренировался усерднее, но в моменты, когда дрожь пробирает всё тело, не может не радоваться чужим мышцам и надеется, что Чонсу не будет презирать его за неспособность лечь на кровать. Гониль может только упасть так, что от удара о каркас его спасёт только тот же сильный Чонсу. Между Чонсу и мягким матрасом лучше совсем не становится. Ноги елозят по одеялу, внезапно желая найти опору, чтобы, как громоотвод, увести в землю все сжигающие и не позволяющие дышать чувства. Их слишком много, они готовы выплеснуться через край, разорвать Гониля на крошечные кусочки, но справиться с ними без Чонсу просто невозможно. Только он может спасти Гониля, как принцессу, с которой его никто и никогда даже не подумал бы сравнивать. Чонсу с каждой секундой сдерживается всё меньше. Он широко лижет шею Гониля и доводит языком до левого уха, захватывает губами мочку и с влажным чмоком выпускает её. — Ты мне голову сносишь, — низко шипит он и целует ушную раковину. Гониль знает: там родинка, знает, как сильно она нравится Чонсу, знает, что следующий поцелуй придётся на скулу, а третий — на шею, там, где красуются ещё две тёмные точки. Гониль хочет, чтобы на теле Чонсу тоже было много родинок, чтобы сводить его с ума теми же методами. Может, тогда и Чонсу станет безвольным и совсем мягким, как разваренный рис. Не может же только Гониль терять всю волю, как только Чонсу касается его с намёком на большее. На самом деле, конечно, он может. Он может быть бесконечно слабым, несмотря на телосложение, возраст и должность. — Каждый раз так плавишься, — тепло снова пропадет, Гониль ёрзает на месте. Хочется больше. Хочется, чтобы Чонсу тоже разделся, чтобы раздел до конца Гониля, чтобы касался везде, чтобы целовал каждый миллиметр кожи. Гониль сжимает пальцами углы подушки, на которой лежит, и ждёт, когда его парень прижмётся снова, но тот лишь продолжает тяжело дышать и шептать. — Каждый раз такой открытый. Я так сильно тебе нравлюсь? — Нравишься, — с придыханием отзывается Гониль. Его слова застывают в воздухе, даже не долетают до чужих ушей. Он приоткрывает глаза, смотрит, наконец, затуманенным взглядом на нависающего сверху Чонсу. Руки сами тянутся к нему, неосознанно зеркалят движения, гладят Чонсу по щекам и шее. — И ты мне нравишься, — говорит Чонсу, прижимаясь губами к мягкой ладони. Он целует её и вдруг утробно рычит, прикусывая кожу. — Весь нравишься. Любой. Когда Чонсу стаскивает футболку и с себя, становится в разы приятнее. Только дышать легче не становится, Гониль всё сильнее задыхается, когда чувствует, насколько Чонсу близко. А тот только усугубляет: вылизывает и кусает его грудь, обводит по очереди соски языком и посасывает их. Он садится ближе к Гонилю, сильнее раздвигая его ноги, чтобы не опираться на руки, гладит ими торс, сжимает пальцы на боках и Гонилю это нравится до цветных пятен перед глазами. Будто он весь может поместиться в мягких ладонях Чонсу. Он любит становиться слабым только для Чонсу. Он чувствует себя маленьким и беззащитным перед парнем и верит, что его не обидят. Он отдаёт контроль, потому что понимает, что у Чонсу, несмотря на рычание и острые зубы, не только руки нежные. Он весь нежный, когда дело касается Гониля. Гониль теряется в ощущениях. Чувствует, что Чонсу где-то там, внизу, трогает его ноги, целует колено закинутой на собственное плечо ноги, пробирается руками под ткань шорт, задирая штанины неприлично высоко. Гониль тоже так делал и, кажется, Чонсу понравилось. Оказываться перед Чонсу полностью голым до приятного стыдно. Гониль с каждой секундой всё отчётливее осознаёт, насколько он открыт. Его подбрасывает в воздух от этого. Он не должен. Он должен брать контроль в свои руки, он должен оставаться в здравом уме всегда, а не растекаться в бесформенную лужу под чужим напором, давая лепить из себя любые формы и образы. Но ему нравится. И Чонсу нравится, иначе он не позволял бы своему парню так много. Чонсу ещё раз целует его родинку на шее, прежде чем надавить холодным от смазки пальцем на колечко мышц. Во время растяжки Чонсу всегда выглядит до смешного серьёзно. У него чуть ли не вздувается вена на лбу от того, как он всматривается в мельчайшие движения Гониля, который каждый раз чувствует от этого некоторую вину. Может, он был слишком груб в их первый раз, травмировал психику Чонсу, а тот, вместо мести, старается быть как можно более аккуратным. — Это ты себя в такие моменты не видел, — фыркнул Чонсу, когда Гониль решил поделиться переживаниями. Лицо старшего в тот же миг залилось краской. Ему стоило тактично промолчать, как сделал Чонсу, но тот, отведя взгляд и теребя пальцами подол футболки, совсем тихо прошептал. — Я боюсь тебя сломать. Гониля невозможно сломать, тем более парой пальцев, но Чонсу боится этого. Гонилю от одной этой мысли плохо до отчаянного крика, стыдно и горячо. Это воспоминание каждый раз заставляет его поджимать пальцы на ногах, стискивать между коленями туловище Чонсу и прижимать к себе руками, обвитыми вокруг шеи. В таком положении Чонсу неудобно растягивать его, он лежит и коротко целует Гониля туда, до куда может дотянуться. Наверное, каждый раз он думает, что всё же сломал Гониля и, если вдуматься, так и есть. Он ломает его голову и занимает всё пространство в ней, через шею пробирается во всё тело, громит все органы по пути, оставляет только себя. — Мне остановиться? — Гониль ломается каждый раз до этого момента. Как только Чонсу говорит эту фразу, старший разлетается на миллионы осколков, без шансов собрать себя воедино. Он ужасно слабый, он ничтожный. И Чонсу сам от этого получает удовольствие и после короткого «нет» всегда продолжает раздвигать пальцы в Гониле на манер ножниц. — Чонсу, — зовёт Гониль, когда пальцы выскальзывают из него. В голове одна и та же мысль прокручивается сотый раз, почти пылает, как и Гониль, от того, сколько раз её повторяют про себя, не решаясь озвучить. — Чонсу, скажи, что я твой. Пожалуйста. — Что? — переспрашивает младший, поудобнее устраиваясь между чужих ног. Он поглаживает колено Гониля и улыбается. — Тебя возбуждает такое? Гониль не находится с ответом, откидывает голову назад и закрывает глаза. Он слишком долго сомневался в том чтобы просить об этом и не знал, как может себя оправдать. Нужно ли вообще оправдываться, если желание такое очевидное? Он же действительно принадлежит Чонсу с тех самых пор, как они начали встречаться. Даже дольше, но именно с того дня это не секрет для самого Чонсу. Гониль только для Чонсу. Только перед Чонсу он хрупкий и безвольный. Он всего лишь хочет получить подтверждение, что Чонсу это тоже видит. Губы Чонсу приземляются на его шею, захватывают нежную кожу и отпускают через секунду. Гониль протяжно мычит, открывает шею ещё сильнее. Он в таких поцелуях растворяется. Он хочет открыться ещё сильнее, чтобы Чонсу точно заметил, как он влияет на Гониля. Он ногами, старается ближе притянуть Чонсу к себе, а тот продолжает целовать его. Поцелуи поднимаются выше, губы влажно мажут вбок, Гониль слышит, как шумно Чонсу дышит у него над ухом, как жадно вдыхает. — Мой, — громко шепчет Чонсу и снова лижет хрящ, где прячется тёмная родинка. — Ты мой, Гониль, только мой. Лидер отзывается высоким стоном. Такие простые слова не должны заставлять сердце замирать каждую секунду, не должны заставлять пальцы на ногах поджиматься, а ляжки зажимать между собой Чонсу так сильно, чтобы тот даже попытался высвободиться. Такие простые слова не должны выбивать весь воздух из лёгких, оставляя в них только липкую сладость, не должны заставлять жаркий узел внизу живота стягиваться ещё сильнее. — Я тебя никому не отдам, слышишь? — не останавливается Чонсу, целует щёку Гониля, двигается ближе к губам, целует их совсем коротко. — Ты мой. Но они заставляют. Заставляют робеть ещё сильнее, сжиматься, в то же время желая открыться ещё больше. Гониль готов стать безвольной тряпичной куклой в руках Чонсу, чтобы тот мог делать с ним всё, что ему только вздумается. — Я твой, — лепечет Гониль прежде чем его губы накрывают чужие. Гонилю слишком тяжело дышать и думать, чтобы отдавать себе отчёт во времени. Ему кажется, что он давно уже умер, что он не лежит на кровати под Чонсу, а летает где-то призраком, мыслями навечно застыв в лучшем моменте своей жизни. — И я твой, — шепчет Чонсу через несколько секунд после того, как плавно толкается в Гониля. Второй жмурится, не сразу привыкая к ощущению наполненности, но голос, звенящий в ушах и повторяющий, как заклинание: «ты мой», — даёт совсем забыть о дискомфорте. Чонсу покрывает всё лицо Гониля короткими поцелуями, ловит иногда его губы, сминает их и снова отстраняется, чтобы старший мог глотнуть воздуха. Он весь готов разорваться от того, как ему хорошо уже сейчас, хотя Чонсу двигается совсем медленно, даже не входя полностью. — Ты в порядке? — вдруг уточняет Чонсу. Гониль едва ли слышит его голос за тяжёлым стуком собственного сердца. Он сглатывает и быстро кивает, почти на автомате. Ему слишком хорошо, чтобы оставаться в порядке, ему слишком хочется стать ещё ближе к Чонсу, чтобы останавливаться. — Точно не нужна передышка? Гониль подаётся бёдрами ему навстречу ещё до того, как Чонсу договаривает. Ему слишком мало, ему хочется слиться с Чонсу, стать его частью, чтобы навсегда быть только для него. Он хочет верить, что Чонсу этого тоже хочет, что двигается в нём с теми же мыслями. Чонсу утыкается носом в его шею, опаляет кожу жаром, а после жадно вдыхает, слушая, как прямо над ухом постанывает Гониль. Ему хорошо. Он каждый раз, оказываясь ничтожно крошечным под Чонсу чувствует себя самым важным, самым нужным. Самым любимым. Он чувствует, что может забыть обо всех переживаниях, может побыть слабым и несдержанным. И Чонсу будет его любить. Любым.