Ритуал

Они всегда соблюдают этот ритуал. Две минуты на рукопожатия в прихожей, десять минут на классический политес и официальные приветствия, перемежаемые тонкими не обидными шпильками по поводу выступлений Хэкера в прессе, полчаса — на эрл грей из крохотных фарфоровых чашечек и разговоры о делах. Под конец этого получаса можно, на правах хозяина, словно невзначай скинуть пиджак, неспешно встать со своего места, прошагать к бару, налить хорошего односолодового виски и, отдавая Хамфри один из широких низких стаканов, сесть не обратно в своё кресло, а на диван, рядом с ним. Под виски разговоры о делах обычно переходят в разговоры о не-делах, вроде истории или искусства, и на половине стакана, где-то между Ричардом Третьим и Иваном Четвёртым, рука Хэкера обнаруживается крепко придерживающей плечо Хамфри. Итак, ещё полчаса на разговоры о не-делах, потом — три минуты на "Да, господин министр? Точно, господин министр? Вы на вкус, как Glenfiddich, господин министр". После этого — пятнадцать минут на то, чтобы дать своей неспешно разогревающейся крови растечься по телу, услышать учащённое дыхание Хамфри и тогда за десять минут подвести его к кромке, шепча на ухо, что и как он сделает с помощью его пижонского галстука. А потом — потом целый час (чуть больше или чуть меньше, в зависимости от того, как долго они не виделись до и как много у них дел после) на исполнение угроз. Не только их. По прошествии часа — десять минут на то, чтобы одеться и пять на то, чтобы выкурить по Dunhill (опционально) и немногословно раскланяться. Минута — на пальто, шляпу и входную дверь. Так было уже давно. Но так, конечно, было не всегда. Когда-то они не соблюдали никаких ритуалов — в те времена, когда желание — расплывчатое, сильное, настойчивое — было надёжно даже от самих себя закатано в самоконтроль, упаковано в вежливость и спрятано за несокрушимым британским чувством такта. В те времена им вообще нечего было соблюдать, кроме правил приличия, служебной инструкции и законов Короны. Но однажды был приём, на приёме — банкет, а на банкете — много шампанского и — обоюдно — фигура в строгом пиджаке, которую давно уже нужно было позвать на чашечку чая. И оказалось, что 200 грамм шампанского отлично заменяют тонну приличий, полстакана виски — ведро хороших манер, а горячие мягкие губы — тысячу слоёв холодных понятий о правилах и тяжёлых оков моральных принципов. Потому что — давно было пора. Они оба взрослые люди, кроме того, негласное правило высшего общества гласит: "Два джентльмена всегда могут договориться". Но чтобы договариваться, нужно говорить, а говорить о Хамфри Хэкер может либо на пресс-конференциях, либо уже стягивая на его запястьях разноцветную шёлковую ленту. Так что — ритуал. Каждый день, каждую неделю, раз в два месяца — так часто, как захотят, но на самом деле — так часто, как только получится. Без этого ритуала они слабо себе представляли, как друг к другу подступиться, и совершенно понятия не имели, как вежливо разойтись. Шаблонные и не очень разговоры за рабочим столом с грудами папок и документов, встречи с журналистами, уловки, попытки выловить скрытую иронию за внешне соблюдаемой субординацией, вежливое, но неистребимое противостояние, мягкое, как лапа шотландского вислоухого и острое, как его коготки — всё это относилось к одному миру, привычному, политическому, а вот то, как у Хамфри расширяются зрачки на пороге возбуждения и как Хэкер перебирает завитки волос и чувствует свободу и пустоту на том месте, где обычно был синий пиджак, и то, как "секретарь" и "Хамфри" всегда ощущаются неделимыми, но в постели (в кресле, на диване) яснее и ближе, — это был мир совсем другой, и как перекинуть между ними мостик, они не знали. Поэтому — ритуал. Эрл грей, виски, разговоры. Чёткое осознание, что происходит, и чёткое предвкушение ещё с порога. Негласный договор. Только вот сейчас они дома у Хамфри, который дома не был две недели (а значит, две недели не видел Хэкера), после редкого выходного, проведённого за игрой в гольф вместе с коллегами, поэтому привычного дивана нет, из пиджаков, белых рубашек и галстуков у них есть только белые рубашки, а из эрл грея, виски и данхилла — только текила, подаренная кем-то сто лет назад. Хэкер знает, что бывает от текилы, в основном из сплетен и громких политических скандалов, но они всё ещё в первом мире, и мостика не предвидится. Он растерянно стоит посреди гостиной, в руке — увесистая бутылка, перед глазами — Хамфри, одним своим видом повесивший в воздухе ни разу не риторический вопрос "Ну и что мы будем делать?" и так на него и не ответивший, а на душе — твёрдая уверенность, что нужно прямо здесь и прямо сейчас. Что-то сродни интуиции, которая порой подсказывала ему единственно верный курс в политических делах и убеждала стоять на своём. Ехать к нему не вариант: это другой конец Лондона, да и ритуал всё равно уже нарушен — они оба это знают. Придумать, что сказать — да проще отношения с СССР наладить. И Хэкер поступает, как истинный джентльмен: под одобрительное молчание Хамфри находит на верхних полках маленькие узкие стаканчики с толстым дном и наливает по шоту. Видимо, пришло время для новых ритуалов. Тёплый свет от люстры бликует в стекле, непривычный дурацкий запах слегка затуманивает мозг; Хамфри смотрит на Хэкера поверх куртуазно посыпанного солью ободка стаканчика и — не пьёт. Уже вторую минуту. Хэкер не пьёт тоже, не может же он пить один. Несолидно. Открывает рот, чтобы что-то произнести, но так и не произносит ни слова. А вот Хамфри неожиданно говорит, и голос его звучит чуть хрипло от долгого молчания: — Джим. Наверное, Хэкер выглядит уж очень ошарашенно, потому что что-то в его лице сподвигает Хамфри продолжить. Ну конечно, этот лис всегда умел извлекать пользу из чужого конфуза. — Джим, я заранее прошу прощения, и если что — сделай вид, что я всё-таки выпил эту дрянь. Хамфри отставляет свой стаканчик в сторону и делает шаг вперёд, играя неуместно шаловливыми искорками в глазах. Чёрта с два Хэкер теперь отстирает с костюма пролитую на него текилу — впрочем, гораздо важнее, что горячие мягкие губы, оказывается, сами по себе могут быть мостиком. Он поднимает руки и свободно трогает пальцами завитки волос. У Хамфри начинают расширяться зрачки.