Причина сражаться

На пороге зимы снега ещё не успели покрыть земли, но редкие деревья уже стояли голыми — листва с них облетела с приходом ночных морозов, — а трава пожухла. Дни уменьшались, и ладья Ариэн поднималась на небе всё ниже, и обдувающие холмы ветры становились холоднее и жёстче. Все в Химринге знали, что в эту пору их лорд особенно часто выходит на северо-западную оконечность крепостной стены и стоит там, всматриваясь в пики Железных гор, за которыми скрывается Тангородрим. Вот и сегодня Майтимо в одиночестве застыл на привычном наблюдательном посту. Его старались на беспокоить — несмотря на то, что он об этом не распоряжался и даже не просил: казалось, после плена и передачи короны многие эльдар так и не определились, как вести себя рядом с ним, — и мысли размеренно текли проторенными путями. Незримой нитью, за которой его взгляд тянулся на Север, к горной цепи, небо над которой измазала тяжёлая и душная копоть, была не ненависть и не страх, как кто-то мог бы предположить. Нет, это была щемяще-горькая память о безвозвратно утраченном в Ангамандо. Главным, о чём скорбел Майтимо, была не физическая цельность хроа — это, право же, пустяк в сравнении с тем, как калечили иных, причём отнюдь не из намерения спасти, — и не слепая невинность, которую он собственноручно отбросил ещё в Альквалондэ. У него отняли его-прошлого: того, чья юность прошла в озарённом светом Древ благословенном Амане; того, кто не ведал истинного зла; того, кто верил, что мир и благоденствие не требуют платы и что даже в искажённом мире есть предел возможной несправедливости. Майтимо не сломался под тяжестью нового печального знания, но научился с ним жить — и в нём же отыскал причины раз за разом подниматься и идти дальше. Удивительно: Моринготто отобрал у него так много, но взамен невольно подарил ему цель, ради которой не жаль потерять ещё больше. Смотря вдаль, на ломаные горные вершины, и лишь изредка опуская взгляд на голые склоны Химринга, Майтимо вспоминал того, кем ему больше не быть. Вспоминал вещи, которые не мог даже вообразить до Ангамандо, но видел там воочию. И снова устремлял взор туда, где под защитой камня и железа прячется Враг, войне с которым он решил посвятить остаток своей жизни: пока его фэа не призовёт Намо Судия — или Вечная Тьма. Случались с Майтимо и моменты затмения. Временами он сомневался даже в том, заслуживает ли своего материнского имени: когда отсутствие правой кисти в очередной раз мешало занятиям, когда-то требовавшим разве что мимолётного усилия, когда нога, сломанная и с умыслом неправильно срощенная в плену, а потом вновь сломанная и вновь срощенная умелыми руками целителей, напоминала о себе ноющей болью или отголоском хромоты, — но переступал через удручающие неуверенность и слабость, упрямой волей держась за понимание, что значило бы поддаться. Этого триумфа он Моринготто не отдаст. В конечном итоге, Майтимо приходил сюда не ради того, чтобы праздно предаваться воспоминаниям, а чтобы напомнить себе за что — и против чего — сражается. Ибо никакие злодеяния Врага, добирающиеся до Химринга — с орочьими набегами, с измученными бывшими пленниками, а то и нынешними рабами Моринготто, — не свидетельствовали об этом со столь же кристальной ясностью, как годы, проведённые в Ангамандо. *** На пороге зимы, как только последние солнечные лучи сменялись бледно-алым закатным заревом, в воздух начинала прокрадываться ледяная стужа, и обитатели Химринга часто проводили долгие северные сумерки у костров, которые разводили прямо во дворе крепости. Народ, когда-то пробудившийся под звёздами, они предпочитали уюту домашних очагов свежий воздух и высокое небо. Чем длиннее становились ночи, тем чаще такими вечерами — особенно когда, как часто бывало поздней осенью, плотные тучи застилали свет созвездий, настраивая на мрачный лад, — разговоры возвращались к войне, которая притихла, но не прекратилась. Не навсегда. Вот и сегодня рядом с большим костром, искры от которого взмывали ввысь, прежде чем раствориться в морозном воздухе, разгорелся спор о тех, кто попал в плен к Врагу — и кого там сломали, чью волю подчинили тёмным замыслам Моринготто. — ...Так что же, по-твоему, они не заслуживают жалости и сострадания? — звенящим от возмущения голосом спросила нолдиэ, тряхнув тяжёлой чёрной косой. — Этого я не говорил, — торопливо возразил молодой нолдо, с которым она спорила, и нахмурил тонкие брови. — Но Моринготто не всемогущ: не в его власти лишить эрухини свободы воли и подчинить фэа, пока оно само ему не откроется. Вы ведь не станете этого отрицать? А значит, у тех, кто сдался, был выбор — да, тяжёлый, под давлением, в кошмарных обстоятельствах, но тем не менее, — и они выбрали слабость. — А что орки? — тихо и почти невыразительно спросил ещё один нолдо; он сидел поодаль от костра с чуть поникшей головой, и его лицо скрывала тень от капюшона плаща. — Какой выбор сделали они? Немало из тех, до кого донеслись его слова, пробрало ознобом: им было настолько неуютно думать об одном из величайших злодеяний Врага — и о родстве, которое связывало их с его искажёнными созданиями, — что они старались этого избегать. — Положим, ты прав, — вмешался, прерывая тягостное молчание, нолдо со свежим шрамом поперёк лица и коротко остриженными волосами: беглый пленник Ангамандо. — Положим, они действительно выбрали сдаться. Однако что даёт тебе право их судить? Что же, думаешь, на их месте ты бы устоял? — Не знаю. Я не настолько самонадеян, чтобы загадывать, пока не испытал того же, что и они. И, честно говоря, это не тот вопрос, ответ на который я хотел бы выяснить на собственном опыте, — молодой нолдо поёжился. — Но наш лорд не сломался — стало быть, некоторым хватает силы духа, чтобы сохранить себя. Ты ведь и сам вернулся из плена, не лишившись ни здравого рассудка, ни воли. — Ты — на своё счастье — не видел Ангамандо изнутри, — мрачно сказал нолдо со шрамом, — и не понимаешь... — Он удивлённо посмотрел поверх макушки оппонента и после мимолётного замешательства коротко, но почтительно кивнул. — Лорд Нельяфинвэ. Высокий и прямой, с рассыпанной по плечам копной рыжих волос, к которым успел вернуться былой лоск, и в небрежно накинутом шерстяном плаще, Нельяфинвэ глядел на собравшихся с угрюмой твёрдостью, но не осуждающе. — Надеюсь, я вам не помешаю. Дело в том, что я услышал часть вашего разговора и посчитал вопрос, который вы обсуждаете, слишком важным, чтобы молча пройти мимо: думается, мне стоит кое-что прояснить. Все взгляды обратились на Нельяфинвэ: даже если бы он не был лордом Химринга, никто не смог бы оспорить его право рассуждать о плене в Ангамандо. — Значит, по-вашему, те, чью волю Моринготто удаётся поработить, слишком слабы, чтобы устоять? Хотите знать, что на самом деле произошло в Ангамандо со мной? — Я не... — стушевался, растеряв всю горячность, молодой нолдо. — Нет, вам стоит это услышать. И если вы полагаете, что, избегая этого разговора, щадите мои чувства, то заблуждаетесь: случившееся — часть моей жизни, уклоняться от которой я не намерен. Думаете, меня пытались сломить — и не смогли, потому что я сильнее, храбрее или ещё что? Так вот вам истина, — глаза Нельяфинвэ, казалось, потускнели, обращённые в прошлое, не видящие того, что прямо перед ними, — Моринготто хотел, чтобы я кричал от боли, — и я кричал. Он хотел, чтобы я молил о смерти, — и это тоже получил. Слушатели затаили дыхание, и лишь костёр продолжал потрескивать в наступившей тишине. — И я видел, как Моринготто поступает с теми, кого хочет растоптать и обратить своим инструментом. — Ещё одна задумчивая пауза. — Он выбрал это смыслом жизни и умеет добиваться своего. Ваши смелость, сила духа значат меньше, чем вы думаете: от каждой фэа можно найти ключ; вопрос только в том, как дорого обойдётся его подобрать — и сколько от вас останется после того, как он пойдёт в ход. — Хотите сказать, бороться с Врагом невозможно? — чей-то тихий голос дрогнул. — Отнюдь, — отрезал Нельяфинвэ. — Я хочу сказать, что выбор у нас могут отнять, — и именно поэтому так важно, что мы делаем, пока этого не произошло. Быть может, вы возразите, что надежда есть всегда, — его тон смягчился и стал печальнее. — И, пусть мне самому сложно в это поверить, я не смею вас переубеждать. Он немного помолчал и с прежней решимостью продолжил: — Но даже если так, неужели вы хотите, чтобы эта надежда осталась последним, что у вас есть? А ведь именно этого Моринготто и добивается — и не только в Ангамандо, везде, куда дотянутся его чёрные руки. Он не удовлетворится властью над вашими жизнями; единственное, чем он жаждет владеть по-настоящему, — ваши души. — Но ведь это невозможно!.. — выпалил, едва не перебивая Нельяфинвэ, молодой нолдо. — Даже в отчаянии, сломленные, насильно убеждённые в обратном, — добавила недавно поспорившая с ним нолдиэ, — наши души принадлежат только нам. И по воле Эру никому не дано могущества это изменить. — Вы все, конечно, правы, — с невесёлым смешком ответил Нельяфинвэ. — Вам судить, не захожу ли я слишком далеко в своих предположениях, но мне кажется, что и сам Моринготто какой-то частью это понимает, как бы ни пытался отрицать. Однако в этом не только его слабость, но и сила: гонясь за недостижимым, он опускается до чего угодно, переступает любые границы — и никогда не остановится. Нельяфинвэ поднял взгляд на звёзды, драгоценными камнями рассыпанные на черноте небосвода. Теперь его глаза вновь сияли: и светом Древ, и каким-то иным пламенем, яростным и стойким, которое не затухало под гнётом боли и обречённости, но черпало в них силу. — Именно поэтому мы здесь. Чтобы было как можно меньше тех, кому придётся рассчитывать на призрачный шанс победить, сыграв с Врагом по его правилам и на его поле боя. И потому что мы не вправе ждать, что кто-то остановит Моринготто вместо нас.