Лебединое озеро.

Чем же будет грозить обычный поход в театр? Кажется, Ризли в одну секунду лишился способности к человеческой речи, прямохождению и каким-либо умственным способностям. Юный герцог, ранее показывающий чудеса колкости, серьезности, некоторого отстранения к другим молодым наследникам и старшим, лицемерно смеющимся дамам и господам; юный герцог, что смотрелся невероятно прекрасно и завораживающе, но так непривычно и слишком замкнуто, в черном фраке с приталенным верхом, накрахмаленным воротником и красным платком на шее — светлый жилет, выглядывающий из воротника пиджака, подчеркивал сильные грудные мышцы — это все просто не для него; юный герцог, чья аккуратность одеяний резко контрастировала с неумело скрытыми шрамами на лице и шее, с непослушными черными волосами, на которые тот, кажется, и не тратил время; юный герцог, чье прошлое покрыто ранами, кровью, криками боли, а после и трясущимися руками после совершенных убийств, что до сих пор являются к нему в кошмарах. Юный герцог, что прибыл в знаменитый своими судами, театрами и представлениями Фонтейн по рекомендациям старших наставников, чтобы обзавестись надоедливыми связями для поддержания своего нынешнего статуса, сомнительных договоренностей и просвещения в знаменитом театре «Эпиклез», сейчас сидел и не мог, черт возьми, связать и двух слов в своей голове. В одночасье его перестали волновать резко навалившиеся проблемы, статус убийцы, жалкие аристократы, что сидели по бокам от него, нарочито любезно интересуясь его мнением. Плевать ему было на их мнения, так следовало ли им, таким же безразличным и холодным, вдруг заботиться о его мыслях? Ризли судорожно вдохнул и только тогда заметил, что его пальцы впивались в подлокотники резных стульев до посинения и боли. Но глаза, серые и до этого момента донельзя уставшие и пустые, не желали менять своего положения, даже если бы в ту же секунду герцогу отрубили обе руки и вонзили на их место колья. Музыка, идущая из оркестровой ямы и безумно оглушающая, для герцога была лишь пустым звуком под толщей воды. Звуком, который он слышал каждый раз, когда приемные родители больно хватали его за грязные волосы и жестоко кидали в сторону. Сильные взрослые пальцы оставляли на тонкой детской шее раны — синяк за синяком, синяк за синяком, синяк за синяком, синяк за синяком. И Ризли громко-громко плакал, кричал, срывая голос, но никто не слышал — зачем же им слышать? Они лишь раздражались, и в следующую секунду было больно-больно, что мальчишка плакал только больше, громче, душераздирающе. После этого всегда наступала вода. сильные руки — на детской шее, крик боли — в детском сердце и воздухе, а растрепанная грязная детская голова — в воде. Ризли не мог вздохнуть, Ризли бил все, до чего мог достать, но сильные руки сжимались больнее, вдобавок не позволяя сделать хотя бы малейший вдох. Ризли не мог дышать, с каждым таким разом все привычнее и равнодушнее ощущая, как вода неприятно заполняет его нос, пытается проникнуть в легкие, а мелкие пузырьки кислорода срывались с искусанных до крови губ. И Ризли начинал слышать звуки. Они как голоса, только не в его голове и не такие жуткие — он просто слышал, что происходит в поместье, за дверью, за стенкой, но только очень-очень тихо. Будто бы в какой-то момент он начал терять слух, одновременно приобретая желание закрыть глаза скорее. А затем его вновь вырывали из спасительной тишины. Может быть, если бы тогда рядом был он, все было бы по-другому? Герцог смотрел на сцену, обитель театра Эпиклез, и особенно любящие сплетни гости могли бы пустить слушок, что юный герцог только что положил свой «похотливый» взор на балерину. Ризли бы и не опроверг этого, ему просто все равно. Он смотрел на фигуру в белом — одну из десятка изящных и неповторимых, но единственную, на которую бы мужчина был готов обратить свой взор хоть тысячу раз. Фигура словно специально старалась затеряться среди толпы других танцовщиц, но ничто не затмило бы ее великолепия. Окутанная лунным светом, в меру струящимися одеяниями, что создавали легкий эффект перьев, она кружилась вокруг. Ризли безостановочно наблюдал, как бледные руки тянулись вверх, к луне и звездам, как блестели серебром румяна и блестящие тени на прекрасных веках, чьи белые ресницы веером бросали тень на обладающие некоторой юношеской мягкостью — даже издалека можно это заметить — щеки и яркие скулы, не позволяя отстраниться от печального лица. А длинные белоснежные волосы скрепили на макушке возмутительно просто в незамысловатой причёске, но вместе с тем так утонченно — мог ли герцог дотронуться до них, распустить, провести сквозь собственные пальцы, словно самый гладкий шелк во всем Фонтейне, на земле, и превратить нарочитую театральную прическу в простую легкую косу? Своими грубыми руками, имел ли он право дотронуться до прекрасного белого шелка и вложить в него часть своей грешной души, чтобы они сверкали нежно-голубым локоном и напоминали о нем каждый раз, стоит только призрачной фигуре бросить взгляд на себя в зеркало? Кадык, схваченный в оковы красного платка и до удушья застегнутого на последних пуговицах накрахмаленного воротника рубашки, дернулся, ведь в определенный момент Ризли показалось, что серьезные, сосредоточенные, печальные и прохладные аметистовые глаза, сверкающие капельками воды в них, под веером белых ресниц — и как только герцог разглядел это из своей ложи? — встретились с его серыми, похожими на туман, заполняющий леса вокруг семейного поместья Ризли. И этот аметистовый взор не сбежал в страхе, не сверкнул презрением. Похожий на волну самого холодного моря во всей вселенной, что как раз омывает тусклые берега Фонтейна, взгляд спокойно скользнул по герцогу, проник в каждую клеточку его тела и медленным отливом убежал в сторону, словно случайно обволакивая со всех сторон. На сцене кружился мужчина. Изящный, стройный, высокий, похожий на лебедя — неудивительно, ведь им он и являлся в этом танце. Кажется, только сейчас Ризли познал всю его прелесть. Прелесть балета. Пока окружающие любовались на хрупкую телом, но сильную душой Одетту и не менее прекрасную, но более яростную Одиллию, герцог смотрел на лебедя, плывущего в толпе, но все еще невообразимо одинокого. Среди персонажей, околдованных злым волшебником и живущих на озере, созданном из слез их матерей, он единственный будто не очень-то и противился своей участи. Кто сказал, что среди прекрасных дам, когда-то захвативших сердце злого волшебника, не может быть юноши? Поддержать Одетту — королеву лебедей — единственная его роль, роль этого лебедя, после чего он скрывался, прятался, сквозь изящные пируэты и взмахи рук позволяя прелестным дамам выступить на свое место. Однако, кажется… Ризли был бы не против, чтобы этот мужчина встал на место Одетты. Сердце готовилось выскочить из груди при малейшем лишнем движении, а Ризли все смотрел и смотрел. Музыка набатом била по вискам, напоследок оглушая и не позволяя двинуться с места более никогда. Никогда в жизни. Хотелось, чтобы он единственный оказался в этом зале, пока лебедь кружился перед ним в танце в том же одиночестве. Но они не были бы одиноки впредь — ведь они неотрывно смотрели бы только друг на друга. Как родственные души. Что же…с ним такое? Что за мысли одолевают его голову при взгляде на фигуру на сцене? Должно ли быть так? Отчего же его так душит и метает, хотя совсем уж ничего не случилось? Именно так чувствуют себя эти развратные старики, находящие себе фаворитов среди мира театра и музыки? Если это так, Ризли желал вырвать себе сердце, лишь бы не порочить честь и красоту прекрасного лебедя на сцене. Эта мысль появилась в голове Ризли, как гром среди ясного неба, отчего искры в серых глазах потухли так же стремительно, как и появились. А музыка все била набатом, яростно вздымалась к позолоченному потолку, кружилась меж разветвлений дорогой сверкающей люстры, заставляла трепетать огонь свечей и напоследок, словно делая одолжение, обращалась и к зрителям. Какой же Ризли отвратительный. Лебеди давно скрылись, оставив лишь главных героев — влюбленных — в своей атмосфере. Музыка достигала и ушей герцога, но более не достигала его сердца. Но без фигуры, окутанной лунным светом и привлекшей взор герцога, балет опять потерял смысл. И весьма быстро и нудно закончился. Влюбленные вместе. Все счастливы, но только не Ризли. Лебединое озеро иссохло, оставив после себя намек на счастливый финал, но Ризли покинул ложу, даже не осознавая, что его мучения в светском кругу наполовину окончились — он мог бы стремительно убраться из театра, сесть в экипаж и покинуть не то что это место даже Фонтейн! Надоедливое жужжание идущих рядом аристократов действовало ему на нервы, словно мутя воды чистейшего и спокойного озера. После подобного грандиозного представления, естественно, для гостей планировался банкет, где могли присутствовать работники и артисты театра — удивительная, но вполне обыденная практика. Она несла в себе как и благодарственный мотив артистам и гостям, так и кое-что более…неприятное. Зал пестрел не только богатыми платьями изящных дам и статными мужчинами в черных фраках, но и легкими, как перышко, танцорами и танцовщицами, директорами и хористами с ангельскими голосами. Ризли взял в руку бокал вина, с задумчивым выражением беспокоя жидкость в ней, приподнимая и наблюдая за отражением света на стекле — пить совсем не хотелось. Жаль, здесь не подавали чай. Управляющий его поместья совсем не оценил бы бездействие Ризли сейчас, когда кругом столько полезных людей; Сигвайн, вероятно, будет несколько беспокоиться от неудачи герцога в сегодняшнем вечере. Но это можно пережить, верно? Лучше запереться в доме, где над Ризли издевались большую часть его жизни, а затем назначили его последней надеждой, погрузиться в ведение дел и возвести невероятную крепость, не сравнимую даже с тюрьмой Меропид на окраине Фонтейна. Закрыть двери, закрыть кабинет, закрыть свою душу и стать цветком, что никогда не распустится, — такова участь Ризли, таково его проклятье, такова вся его жизнь, таков ее смысл. Печально, но правдиво и наиболее безопасно. Герцог хмыкнул, прикрывая глаза и показав на суховатых губах выражение печальной улыбки. Какой же он глупец. Бокал оказался на столе, нетронутый более ни взглядом, ни губами — честно, Ризли ненавидел алкоголь. Дурной запах, горький вкус, затмевающий разумные мысли, и ни капли той эстетики, что ему столь часто приписывают поэты в своих чувственных строчках — стыдно признать, Ризли столько их прочел при свете свечи, реагируя дрожанием на каждый посторонний шорох. Алкоголь в стихах переплетался с любовью, которая оседала на сердце герцога тяжестью и томимым желанием. Герцог решил, что пора уходить, отстраняясь от стола и без слов безликим аристократам разворачиваясь в сторону выхода. — Прошу прощения, месье, — вдруг послышалось со стороны, и высокая фигура проскользнула прямо перед герцогом. Морской бриз и свежесть возникли в воздухе, щекоча кончик носа Ризли и заставляя широко раскрыть глаза, отчего он смог в полной мере разглядеть мужчину, что намеревался плавно проплыть мимо него. Белые волосы, собранные в аккуратную прическу, скрепленную заколками и шпильками в форме лебединых перьев, ослепляющие блестки на мягких щеках, легкие, как пушинка, одеяния и глаза. Глаза цвета чистейшего аметиста с пузырьками морской пены, вопреки высоте и строгости фигуры, такие нежные и учтивые, что сердце ныло под ребрами, словно желая выпрыгнуть прямо в руки мужчины напротив. Но оно не могло, в отличие от Ризли. И тот сделал глупость, самую глупейшую глупость на земле — потянулся вперед и вдруг схватил за руку это божественное создание, заставляя остановиться, обернуться и взглянуть прямо в глаза цвета лесного тумана. Куда ты так бежишь? Может, останешься со мной? Красный платок сдавил горло, словно ядовитая змея, лишая возможности произнести хоть звук. Снова. — Могу ли я оказать вам помощь? — божественное создание взглянуло на герцога внимательно, все же напрягшись от такого касания. Он лишь хотел пройти, так как в толпе людей являлось весьма проблематичным протолкнуться, но неужели он доставил неудобства? Будут ли у него проблемы? Однако, Ризли замялся, как новорожденный ребенок, не различающий очертания предметов, и все молчал. А затем разжал хватку, показывая лишь неясное, безразличное выражение лица, словно вжимая все эмоции обратно в израненное сердце. — Обознался, — срывается с его губ, — прошу меня простить, — а прекрасному лебедю все равно. Он принимает этот ответ, легким движением кивает на прощание и уходит, забирая с собой всю свежесть и морской бриз. Не оборачиваясь и не волнуясь. Ведь этот герцог — один из многих тысяч людей, что встречают в стенах Эпиклеза танцоры, актеры и хористы этого священного места. Но они всегда существуют лишь для себя, не бросая взгляда ни на одного человека; а ежели бросают — сгорают без остатка, без пепла, как мотыльки в огне, потому что всем известна опасность покорения аристократам. — Надо же, вновь наш Нёвиллет так проигнорировал чужое внимание, — слышит Ризли громкий взбалмошный голос со стороны. Кажется, эта девушка — низкая, аккуратная, беловолосая — выступала в роли Одетты и любила находиться в центре внимания, — однако, собственная гримерка и тишина ему дороже человеческого тепла! И громкий смех сотряс зал. Подхваченный другими дамами, прекрасными лебедями, он звоном разлетелся, как осколки брошенного на пол бокала. Это будто была совершенно обыденная ситуация, происходящая каждый день в стенах этого театра — посмеялись, и вновь зал наполнился гулом голосов и нарочито вежливых обсуждений. Никто и не подозревал, что сам герцог все это время смаковал чужое имя на языке. Нёвиллет. Значит, именно так его зовут? От одного имени на душе стало тепло. И все грешные нехорошие мысли о самом себе тут же улетучились, ведь это создание…нет, Нёвиллет, явно не взглянул бы на Ризли столь уважительно и ласково, будь герцог лишь дождевым червем в его глазах? Будь Ризли настолько отвратительным, каким считал себя сам? Ризли так абсурдно высоко превозносит человека, которого знал — нет, просто увидел, — пару часов назад. Не смех ли? Он и сам готов посмеяться с себя самого. Ведь Нёвиллет явно давно позабыл одного неприветливого с виду герцога, что так грубо схватил его за руку. Но сердце стучало бешено, разгоняя кровь по венам и, видимо, заставляя мозг совсем перестать работать. Ризли вдруг обернулся в сторону и увидел работницу театра, что торговала цветами. И румянец взял его щеки, когда он вновь поддался своему импульсивному решению. Он скупил всю корзину цветов, полную белых лилий и алых, словно кровь на снегу, роз.

❆❆❆

Ризли стоял у дверей гримерки, чувствуя, как грудь сдавливает тисками. Руки его сжимали корзину с цветами, но герцог не мог двинуться с места. Он лишь смотрел сквозь небольшую щель несколько приоткрытой двери на высокую фигуру, что ходила по комнате. Нет, естественно, он не желал делать ничего непристойного. Нёвиллет был вполне одет и обут уже в другую одежду, видимо, более повседневную — однако, она совсем не уступала великолепию театральных костюмов. Судя по всему, мужчина любил аккуратность и собранность. Расческа скользила по длинным волосам, что рассыпались по спине серебряными нитями, мягкие перьевые шпильки давно не удерживали косы на боках головы, а блестки больше не красовались на фарфоровых щеках. Но это не значило, что Нёвиллет вдруг утратил все свое великолепие. Наоборот, он словно весенний цветок с открытием каждого лепестка становился все прекраснее. Если бы существовали лилии цвета аметиста, Нёвиллет был бы ими. Герцог сжал губы в тонкую линию и все же решил — нет, внутрь гримерной он ни за что не сунется. Это будет странно, наверняка неприятно и…и он просто не мог решиться на это. Достаточно ли он аккуратен, готов и собран для встречи с этим лебедем? Вдруг его воротник уже загрязнился, а красный платок давно съехал? Говоря прямо, Ризли и сам устал от того, насколько сильно его эмоции бросали его разум о стены, что теперь хотел лишь закончить это дело и уйти подальше, трусливо сбежать, избавиться от всех ощущений, постепенно залечивая, зализывая свои раны, что будут с каждым дождливым днем ныть все более сильно, в одиночестве. Но герцог потерпит. Он будет греть воспоминания о мимолетных взглядах аметистовых глаз в своем сердце. Ризли с тихим стуком поставил корзину на пол перед дверью гримерки, отчего мягкий тягучий запах лилий вновь пощекотал кончик его носа, как это недавно сделала смесь морского бриза и морозной свежести, и именно в этот момент герцог поднял взгляд обратно на дверной проем. Нёвиллет сидел перед зеркалом. Подол накидки, скрывший нижнюю часть стула, придавал его фигуре плавные очертания, словно струя воды, подчиняющаяся любому мимолетному касанию рук. Мужчина склонился над столом, бережно закинув ногу на ногу, и выверенным точным движением наносил на лицо новый макияж. Немного пудры, чуточку теней на глаза. Острым росчерком синевы стрелки, делающие их разрез еще изящнее, чем он есть. В мягком свечении ламп картина таинственная, но в то же время невероятно мягкая и уютная. Жаль, что подойти и положить руки на чужие покатые плечи нельзя — чувствовать тепло нельзя. Казалось, слеза могла бы скатиться по щеке герцога, на которую падала линия света из комнаты, но, увы. Печаль вновь и вновь обжигала одинокое сердце, словно яблоко окунули в карамель. Однако, долго печалиться нельзя было. Вдруг Ризли услышал шаги. Невероятно близко к гримерной, кажется, даже в этом же коридоре. На секунду он внутренне занервничал — он определенно не хотел, чтобы его увидели. Нет, это не из-за собственного лица — ему плевать на себя, но Нёвиллет — и другие танцоры — могли пострадать как раз-таки из-за прекрасной репутации герцога. Он этого не хотел. Но думать было поздно — Ризли чудом не перевернул корзину с цветами у двери, создав лишний шорох — и как раз в этот же момент Нёвиллет внутри гримерной вдруг поднялся со своего места, закончив все приготовления и, видимо, собираясь уходить. Ризли внутренне нахмурился, а затем резко и стремительно направился по коридору подальше от злополучной двери, чуть было не столкнувшись с весьма миниатюрной девушкой в нежно-розовой пачке — кажется, она тоже была в числе тех, кто танцевал среди лебедей. Девушка удивленно вздрогнула, даже не сразу пропустив мужчину — мало ли, что случилось? Но в то же время из-за двери показался месье Нёвиллет, держа в руках зонт, а после удивленно и вопросительно застыв, стоило только заметить перед дверью благоухающую корзину. Он вскинул голову, провожая взглядом аметистовых глаз удаляющуюся фигуру герцога, а после переключаясь и на свою коллегу. — Киара, ты не знаешь, что это? — осторожно, но в то же время заботливо и мягко произнес Нёвиллет, указывая кончиком зонта на приятный красно-белый подарок перед собой. Девушка удивленно обернулась из стороны в сторону, в конце концов все же решив произнести то, что пришло на ум. — Месье Нёвиллет, мне кажется….что герцог Ризли оставил это вам. Беловолосый мужчина со сложным выражением лица взглянул на цветы. Ризли вырвался из объятий Эпиклеза, кажется, так же яростно, как желал покинуть свое наследственное поместье. Он стремительно прошел сквозь зал, где остались лишь особенно любящие общество богатых людей артисты и, собственно, сами эти богатые люди. Он толкнул широкие двери в стороны, набрасывая на свои плечи накидку, и ступил на улицу, оказавшись в царстве холода, сильнейшего ветра и дождя стеной. Осенний воздух тут же бросил влагу в лицо герцогу, давая понять, что зря он понадеялся так быстро покинуть Фонтейн. Он давно приказал слугам подготовить экипаж, но те несколько задерживались, собственно, как и сам Ризли, оставляя его на произвол судьбы под проливным дождем. Словно душа герцога, погода бушевала — облака налились свинцом, чудом не отравляя взор до смерти, и Ризли ощутил, как медленно холодеют его руки при такой атмосфере. Он выдохнул облако пара, расслабляя плечи и, наконец, прикрывая уставшие туманные глаза. На душе тихо и пусто. Оглушительно тихо и до одиночества пусто, но разве это не то, к чему Ризли стремился из раза в раз, когда тюремные оковы покинули его сильные запястья? Не к этому ли он стремился, каждый раз выкидывая глупый сборник романтических стикотворений? Возможно, герцогу следовало бы уже отправиться на поиск своих слуг и экипажа самостоятельно. К тому же, не мог же он, словно бедный родственник, оставаться у стен театра, когда там было столько людей? Хотя бы об этом Ризли стоило бы позаботиться. К тому же, он, не поворачиваясь, уже услышал чьи-то торопливые шаги, после очередного открытия двери. Каблуки стучали по камню лестницы. Дама? Или пылкий юноша? Впрочем, не Ризли думать об этом. Он приготовился сделать шаг навстречу яростной погоде, в этот раз покорно склоняя голову и ожидая вновь погрузиться в воду с головой. Однако, к глубокому удивлению Ризли, ни одной капли не оказалось на его теле. Взгляд туманных глаз взметнулся вверх, замечая темную плотную ткань зонта, от чего любопытство унять не удалось — Ризли повернулся полубоком к тому, что совершил подобный порыв, заметил тонкое запястье, выглядывающее из-под синего рукава, и аккуратную ладонь, скрытую под тканью перчаток, проследил взглядом по рукаву накидки, поднялся к лицу и снова наткнулся на них. На эти чертовы прекрасные аметистовые глаза с вкраплениями пузырьков морской пены в них. Они сверкали из-под капюшона накидки и смотрели на Ризли, кажется, даже чуть более приветливо, чем при первой встрече. Будто они уже были друзьями, что расстались на сотни лет, после чего нашли друг друга вновь, встретились и обнялись, обсуждая прошлое — Ризли казалось подобное абсурдным, донельзя абсурдным, но он смотрел в эти светлые омуты, обрамленные белыми ресницами и чуть прикрытые тенью капюшона от накидки. Но зачем Нёвиллету надевать капюшон, когда у него имеется зонт?.. — Вам не стоит рисковать здоровьем, герцог, — вдруг послышался голос, который Ризли услышал всего лишь пару часов назад, но уже успел переиграть в своей памяти столько раз, что даже не смог поверить в то, что произошло. Как бы звучал этот голос, произнося имя Ризли? Ризли приоткрыл суховатые губы, не зная, что и произнести на подобное. Почему же он здесь? Почему он все это делает? А Нёвиллет не считал нужным пояснять свои слова, лишь впихнул в чужие руки рукоять зонта, пока человек напротив не мог сообразить, что же происходит. И Ризли почувствовал. Почувствовал остаточное тепло на рукояти, после чего увидел, как собеседник вдруг слегка поворачивается, желая поправить свой капюшон, и открывает взгляду корзину, полную роз и лилий, что он пристроил сбоку на сгибе локтя. На секунду герцог мысленно печально усмехнулся. Действительно, на что же он рассчитывал? Нёвиллет не выглядит, как тот, кто стал бы принимать чужие подарки. Особенно подарки от таких, как Ризли. Может быть, он как сам Ризли — сторонится людей, зная, что ничего хорошего они не могут принести. Наоборот, лишь сильнее разрушат его душу своими подарками и знаками внимания, развратят, привяжут к себе, и уже не позволят убежать. Наденут на шею цепь и будут издеваться долго, мучительно, оставляя на фарфоровой коже Нёвиллета уродливые шрамы, пока слезы льются из глаз. Ризли никогда не испытывал подобного, но в его голове все казалось именно таким. — Хотите выбросить? — произносит легкомысленно и кивает герцог, с намеком на маленький интерес в выражении лица поглаживая ручку зонта, будто это и не он преподнес эту поляну цветов. Дождь оглушающе громко стучит по ткани зонта в последующей тишине, — Хочу сохранить дома, — на удивление, расслабленно отвечает Нёвиллет, прикасаясь пальцами свободной руки к цветам и цепляя ими одну из белых лилий. Ризли несколько щурится, гипнотизируя цветок в изящной руке. — Я предполагал, что театр предоставляет жилье артистам в своих стенах. — У меня имеются средства на собственное жилье, — терпеливо объясняет беловолосый мужчина, а затем вдруг спускается к Ризли — все это время он стоял на пару ступеней выше, прячась от влаги, — попадая под дождь. Увы, он сам уже не имел зонта над головой, но его будто бы не волновало это. Будто вода — это то, к чему Нёвиллет привык. Хотя, что за глупость? Он же из Фонтейна. В Фонтейне вечно дожди. Неожиданно он протянул руку с лилией к герцогу, и прекрасный цветок вдруг заботливо оказался в кармане фрака мужчины. — Однако, если вас так беспокоит судьба этого букета, то я не буду жаден, — добавил Нёвиллет. Ризли собирался что-то произнести, но не нашелся с ответом. Это…такая странная ситуация. Оказывается, они с Нёвиллетом даже одинакового роста — промелькнула посторонняя мысль. Только тогда герцог, наконец, опомнился, совершая некоторые бессмысленные движения. — Благодарю вас, месье Нёвиллет, но мне это не требуется, — Ризли чуть склонил зонт в сторону танцора, никак не стесняясь того, что знает имя этого мужчины. Нёвиллет же, видимо, знал, кто такой Ризли в свою очередь. Цветок Ризли не вернул, — хотите, чтобы я доставил вас до дома? Однако, Нёвиллет отрицательно качнул головой, и герцог ощутил последние отголоски запаха морского бриза и морозной свежести. Совсем скоро этот запах смешается с сыростью и дождем, растворяясь в серых улочках Фонтейна. — Думаю, вам как раз требуется, герцог. Выглядели вы отчаянно, — Нёвиллет отвернулся от Ризли, и легкая улыбка тронула его губы, — все же, не стоит рисковать своим здоровьем. Вернете зонт на следующем нашем представлении. Полагаю, вы еще не видели балет «Ромео и Джульетта». Ризли удивленно дернул плечом, взметнув взгляд на мужчину, но тот уже поторопился скрыться за стеной дождя. Нёвиллет ушел, бережно держа в руках корзину цветов. Этот разговор — полное отсутствие смысла между двумя незнакомыми людьми. Они знают лишь имена друг друга, но не знают, из чего состоят их души. Тогда почему сейчас, когда Ризли настигает понимание происходящего, его сердце вдруг будто принялось скакать из стороны в сторону в грудной клетке? Почему щеки обжигает тепло? Ризли поднял руку и прикоснулся к цветку в кармане своего фрака. Нежному, светлому и такому прекрасному. И погладил ласково, сжал, чудом сдерживаясь от того, чтобы прижать его к губам. Хотелось навечно положить этот цветок в свое сердце. Кажется, Ризли таким замысловатым способом назначили встречу. Он обязательно вернет зонт месье Нёвиллету. И, быть может, самостоятельно убедится, что корзина с цветами украшает низкий прикроватный столик в одинокой тихой квартире прекрасного лебедя.