Всегда возвращаюсь к тебе

Дьюдроп просыпается, когда они проезжают через ворота аббатства. На мгновение его накрывает знакомым ощущением сухого горячего ветра, коснувшегося кожи; потом он чувствует привычную тяжесть маски и окончательно приходит в себя. В неярком свете, заливающем салон автобуса, его клан просыпается и ворчит на разные голоса. Они проспали всю дорогу от аэропорта, и Дьюдроп нисколько этим не удивлен. Перелет из Брисбена был долгим и утомительным, с пересадками в Гонконге и Амстердаме, и на последнем этапе пути все были настолько вымотаны, что заснули почти сразу, стоило только погрузиться в автобус. Дьюдроп вытаскивает из кармана куртки смартфон и проверяет время. Сильно за полночь. Он написал Эфиру, как только они приземлились, но с того момента прошло уже полтора часа. Рядом с ним, деликатно прикрыв рот ладонью, зевает и потягивается Рейн. Спящий на коленях Дьюдропа Орион сонно ворчит, но даже не думает шевелиться. Дьюдроп тормошит его за плечо, пока Орион, наконец, не выпрямляется и не обводит салон слегка ошалевшим взглядом: — Уже приехали? — Приехали, приехали, — вздыхает Дьюдроп. Орион за время пути отлежал ему все колени, и затекшие мышцы неприятно покалывает. В висках гудит, как обычно бывает после долгой поездки. — Наконец-то дома, — Рейн с улыбкой поворачивается к нему. Дьюдроп слабо улыбается в ответ: — Наконец-то. Раньше он не считал аббатство своим домом. Для Дьюдропа дом никогда не был местом на карте — это были те, кто был рядом. Его партнер. Его клан. Когда весной они покидали аббатство, отправляясь в новый тур, он впервые почувствовал, что дом остался позади. Автобус проезжает по широкой аллее мимо собора и, минуя остальные постройки, наконец останавливается перед трехэтажным зданием Папских апартаментов. Над входной дверью горит фонарь; в его теплом свете хорошо различимы три фигуры в теплых плащах, стоящие на крыльце. Как только автобус останавливается, одна из фигур спускается по каменным ступенькам и спешит к нему. Двери автобуса открываются с негромким шипением, и зевающие упыри выкатываются из теплого салона наружу. Их дыхание застывает в воздухе клубами серебристого пара. Сирес и Кумулюс поддерживают с двух сторон Аврору. Рейн неловко покачивается, спускаясь по ступенькам, и Дьюдроп на всякий случай готовится ловить его, но, к счастью, обходится без этого. Он как раз забирает из багажного отделения свою дорожную сумку и рюкзак, когда боковым зрением замечает приближающийся темный силуэт. Ветер доносит до него слабый аромат мяты и лекарственных трав. Сердце пропускает удар. Дьюдроп роняет сумку на асфальт и, торопливо развернувшись, делает ровно три шага — и оказывается в объятиях Эфира, бережных и крепких, пахнущих домом. — Скучал по мне? Вместо ответа Эфир целует его. Их маски, сталкиваясь, издают слабый металлический звон, и они оба смеются и никак не могут оторваться друг от друга. — Эй! — раздается совсем рядом, и Дьюдроп неохотно разрывает очередной поцелуй, чтобы посмотреть, кто так бесцеремонно их прервал. В следующую секунду в него врезается Саншайн, а следом налетают остальные. Конечно, налетают они на Эфира и Санни, но Дьюдроп оказывается в самой середине общего клубка. С одного бока его обнимает Саншайн, исходящий от нее запах клубничной жвачки щекочет ноздри. Другим он по-прежнему прижимается к Эфиру. Воздух вокруг искрится от переполняющей их радости. Наконец-то клан снова в сборе. Кто-то даже начинает урчать — Маунтин, судя по глубоким рокочущим звукам. Из глубины клубка Дьюдропу не видно, но он уверен: Папа за ними наблюдает. — Эй, эй, — он поводит плечами, пытаясь высвободиться, но рука Эфира крепче обвивается вокруг его талии, а Саншайн громко урчит прямо ему в ухо. — Надо… эй, надо разгружать автобус! Народ, ну! Еще успеем наобниматься! — Дью прав, — говорит Эфир. — Давайте, вы же все на ногах еле держитесь. Клубок неохотно распадается. Дьюдроп достает чемодан Авроры из багажного отделения и передает его подошедшей хозяйке. Вид у нее взъерошенный, и она по-прежнему слегка пошатывается. — Все в порядке? — Да, просто укачало немного, — Аврора устало улыбается, забирая чемодан. — Спасибо, что спросил. Она уходит догонять остальных. Дьюдроп с громким металлическим щелчком закрывает дверцу багажного отделения. Усталость оседает в костях; он по-звериному встряхивается всем телом, отгоняя её. Это по-своему приятное чувство — позволить усталости после долгого успешного тура накрыть тебя словно мягким тяжелым одеялом. — Идем? — голос Эфира заставляет его вынырнуть из задумчивости. Дьюдроп кивает. Эфир забирает у него сумку и забрасывает на плечо. К апартаментам они идут в обнимку, сцепившись хвостами. Эфир обнимает его за плечи, и Дьюдропу кажется, что он чувствует тепло его ладони даже сквозь кожаную куртку и толстовку. Он вздыхает и теснее прижимается к боку Эфира. — Очень устал? Устал ли он в дороге? Устал ли на протяжении нескольких месяцев в одиночку оберегать свой клан и Папу? Он любит их и готов разорвать в клочья любого, кто посмеет им угрожать, но быть вожаком — это не только защищать свой клан от физической опасности. Порой во время тура у него голова шла кругом. Он следил, чтобы все ели вовремя и достаточно отдыхали. Утешал Ориона после одного из ритуалов, когда тот сыграл несколько фальшивых нот, а публика это заметила. Согревал руки Сирес, жаловавшейся на боль в ладонях, так же, как когда-то Ифрит согревал артритные пальцы Штиля. Иногда он сам забывал есть и спать. — Быть вожаком у них, — Дьюдроп кивает на идущих впереди упырей, — все равно что кошек пасти. Не знаю, как ты это делал. Эфир усмехается и треплет его по плечу: — Ну, у меня большой опыт ухода за кошками. — Тогда мне понадобится парочка мастер-классов.

***

После долгого отсутствия обстановка в спальне кажется непривычной, и, несмотря на усталость, Дьюдроп с любопытством осматривается, удивляясь новизне знакомых предметов. Книжные полки над столом, заставленные детективами — ему кажется, или там появилась пара новых томиков? Его “фендер” и “овейшн” Эфира на стойках рядом с уютным глубоким креслом. Кошачья лежанка возле батареи. Самой кошки, впрочем, не видно: наверняка отправилась на ночную охоту. Дом — стопка исписанных блокнотов Эфира на письменном столе, ремень от гитары, висящий на спинке кресла, кошачьи игрушки на полу. Широкая кровать, небрежно застеленная фиолетовым покрывалом. Эфир ставит сумку на пол возле шкафа, и Дьюдроп, спохватившись, опускает рядом с ней рюкзак. Нужно разобрать их, отправить грязную одежду в стирку, но он займется этим завтра. Или послезавтра, он еще не решил. Все это может подождать пару дней. Вместо этого он поворачивается к Эфиру. В глазах Эфира вспыхивают синие искорки, но он стоит смирно, чуть склонив голову, пока Дьюдроп снимает с него маску и балаклаву, жадно вглядывается в его лицо. Они созванивались по видео почти каждый день на протяжении всего тура, но это совсем не то. Никакая камера не может передать нежность в его взгляде, не может уловить особую улыбку, предназначенную только для Дьюдропа. — Все на месте? — в глазах Эфира снова вспыхивают искорки. Дьюдроп молча кивает. Он позволяет Эфиру снять с него маску и довольно вздыхает, когда Эфир легонько массирует ему за ушами, там, где ремешки давят сильнее всего. Эфир мягко берет его лицо в ладони, но не целует, а просто прижимается лбом к его лбу. Их рога соприкасаются. И Дьюдроп чувствует, как уходит головная боль и затихает шум в висках. Магия Эфира окутывает его теплым облаком; на пару секунд он ощущает на языке слабый привкус мяты и горячего глёга. Теперь все кажется незначительным: неполадки с аппаратурой, сгоревшие педали эффектов, его поврежденное колено, отмененные из-за непогоды ритуалы. Дьюдроп закрывает глаза, позволяя себе наконец-то выдохнуть и расслабиться. На его губах расцветает слабая улыбка. — Душ? — предлагает Эфир. Дьюдроп моргает. Его хвост, будто бы обладающий собственной волей, обвивается вокруг ноги Эфира. — Только вместе с тобой. Жизнь на Поверхности сделала его существом привычки. Это проявляется в десятках мелочей, в установившейся ежедневной рутине; следовать ей в туре несколько сложнее, но так даже лучше — помогает переключаться из режима "в дороге" в режим "дома". Дом — пушистые полотенца, мыло с привычным запахом корицы и апельсина, обжигающе горячий душ. Сильные пальцы Эфира, загрубевшие от гитарных струн, но так нежно касающиеся его волос и кожи. Шум воды заглушает хриплое урчание, вибрирующее в его горле, но Эфир все равно чувствует, когда прикасается к шее Дьюдропа, и негромко рокочет в ответ; в его голосе звучит нежность и тщательно сдерживаемое нетерпение. Дьюдропу хочется прижать Эфира к кафельной стенке, целовать его, пока они оба не начнут задыхаться, а потом опуститься на колени и показать, как сильно он соскучился. Но вымотанное долгой дорогой тело отказывается слушаться. Он тихо вздыхает и утыкается Эфиру в плечо. Тот не спрашивает, в чем дело — только обнимает его крепче. — Я все это представлял по-другому, — признается Дьюдроп позже, стоя перед зеркалом и заплетая подсохшие волосы в небрежную косу. Глаза у него слипаются, но привычка заплетать волосы на ночь въелась намертво. — Ну, нашу встречу. — Да? — Эфир обнимает его со спины и целует в плечо сквозь тонкую ткань домашней футболки. — Что же ты представлял? — Ну, знаешь… — Дьюдроп делает неопределенный жест, — что ты подхватишь меня на руки, как только я выйду из автобуса, и понесешь прямиком в нашу спальню, а потом мы неделю… — не сдержавшись, он зевает, — неделю не будем вылезать из постели. А мы как старая женатая парочка — помылись и спать. — Не такие уж мы и старые, — улыбается Эфир. Глаза его отражения в зеркале вспыхивают синим. — Солнце мое, это тебе так кажется после долгой дороги. Все-таки больше суток в пути… Дьюдроп пожимает плечами. — Все равно чувствую себя ископаемым. — Тогда, наверное, до кровати ты сам не дойдешь, — отвечает Эфир и вдруг подхватывает его на руки, словно невесту.

***

Усталость, какой бы приятной она ни была, все равно берет свое, и присутствие Эфира ничуть не помогает. Уютно устроившись у него под боком, Дьюдроп по привычке забрасывает на него ногу и хвост, запускает руку под футболку. — Отдыхай, — шепчет Эфир и целует его между рогов. Его ладонь покоится на боку Дьюдропа, тяжелая и теплая. — Наконец-то ты дома. Дом — мягкие простыни, пахнущие мятой и лекарственными травами. Размеренное биение сердца Эфира под его ладонью, ровное дыхание над ухом. Дьюдроп засыпает.

***

Он просыпается несколько часов спустя; шторы задернуты, в комнате царит полумрак. Дьюдроп приподнимает голову, осматриваясь, и трет глаза. Непривычная тишина сбивает с толку, но вскоре Дьюдроп различает знакомое ровное дыхание совсем рядом и успокаивается. Выдохнув, он снова ложится, прижимается к Эфиру еще теснее, почти забравшись на него. В ответ тяжелая теплая ладонь гладит его по спине. — Дью? — голос у Эфира немного сиплый после сна. — Что такое? — Все в порядке, спи, — шепчет Дьюдроп и, вытянув шею, касается губами его челюсти. Эфир ворочается, пытаясь одновременно лечь поудобнее и не потревожить его, как будто это он проснулся и разбудил Дьюдропа. Его глаза по-кошачьи мерцают в темноте. — Точно? — теперь Дьюдроп отчетливо различает веселье в его голосе. Причина этого веселья упирается Эфиру в бедро, и Дьюдроп со вздохом опускает голову. Впрочем, чего он ожидал? Стоило выспаться как следует — и тело наконец-то правильно реагирует на присутствие его пары. Ладонь, лежащая на его пояснице, скользит ниже и легонько сжимает ягодицу, кончики когтей задевают основание хвоста. Второй рукой Эфир касается его щеки; загрубевшие подушечки пальцев бережно обводят скулу, очерчивают изгиб чувствительной шеи, едва касаясь кожи. Дьюдроп довольно вздыхает. — Ты… тебе же не нужно быть в лазарете сегодня? — уточняет он. — Ни сегодня, ни завтра, — отвечает Эфир, и Дьюдроп тянется поцеловать его. — Вот и отлично.