Часть 1
6 ноября 2023 г. в 22:03
Все это – не иначе как несбыточный сон, глупая фантазия, происки мелких бесов, в который раз убеждает себя Фенцио – и сам себе не верит.
Солнечным полуднем молодой престол Фенцио идет в дальнее крыло Цитадели, чтобы поговорить с архангелом Ребеккой с глазу на глаз. Пожалуй, хватит с него этих игр, как и глупого соперничества с кем бы то ни было, особенно если этот кто-то – из порочного племени демонов.
«Нам больше не о чем говорить», – непреклонно заявляет ему Ребекка накануне – сразу после того, как в пылу ссоры убеждает его в том, что ее сердце больше никому не будет принадлежать.
...Молодой престол Фенцио просыпается в бреду в звенящей весенней ночи; раз за разом в памяти всплывает во всех щекотных подробностях чужая тайна, за которую впору заплатить жизнью. Сколько ночей ни прошло с того рокового дня, легче ему не становится, и сам он давно одержим лишь тем, чтобы пережить это снова – но уже от первого лица.
...«Вы еще не знаете, на что я способен, – Фенцио едва удается обуздать свою уязвленную гордыню. – Возможно, вы поменяете свое мнение».
Ребекка разглядывает его непозволительно долго, словно силится запомнить каждую черту, и в этом взгляде престолу чудится... надежда?
«Возможно», – просто отвечает она.
В полдень в жилом крыле совсем пусто: большинство бессмертных еще не вернулось с утренней службы, а дневной совет еще не начался, поэтому Фенцио идет по гулким коридорам, чтобы незамеченным добраться до обители Ребекки и дождаться ее там. Но в небольшой светлице перед архангельской спальней, выходящей окнами на бирюзовый морской простор, он вдруг явственно ощущает ее присутствие.
Фенцио тянется к двери, чтобы постучать, но вдруг осекается: дверь приоткрыта на узкую щель, – и тут же слышит ее бархатный полушепот:
– Смотри.
Ладони у него вмиг становятся влажными, и он не сразу соображает, что этот ласковый приказ обращен не к нему. Еще беззвучные полшага вперед – теперь Фенцио ясно видит всю спальню Ребекки, залитую пронзительным солнечным светом, и ее саму, высокую и гордую, стоящую перед Винчесто – о, даже со спины он узнает этого заносчивого мальчишку, едва произведенного в архидемоны. Перспектива происходящего расширяется: Фенцио, едва ли в силах справиться со злым, жгучим огнем внутри, замечает ростовое зеркало в глубине спальни, и в нем – лицо Винчесто, восхищенно оглядывающего ее стройную фигуру в форме – узкие брюки облегают литые бедра, бронзовый корсет держит высокую грудь в кипенном шелке. Ее цвета – белый, темно-зеленый, золотой, на губах играет зовущая усмешка, в глазах стоит нетающий лед.
– Позволь мне, – пробует подступиться Винчесто. Глаза у него совсем шалые, нездешние, будто она все еще не принадлежит ему и не сам он – бес, но одержим бесами.
– Смотри, – качает головой Ребекка, легким толчком в грудь повергая его на свое разостланное ложе. Он покоряется, замирает, и даже Фенцио чувствует исходящую от него сумасбродную волну чистого мужского вожделения. Она вынимает шпильку из узла на затылке, великолепные локоны цвета бледного золота расплескиваются по спине; проклятая ангелица – или чертовка? – откровенно наслаждается каждым мигом этой пытки, сладкой настолько, что им обоим хочется длить ее бесконечно. Время в этой комнате течет вязко, как патока; краем сознания Фенцио догадывается – скорее по едва уловимым шлейфам их энергий в пространстве, что здесь кругом наложена защита от посторонних, но тогда как, каким образом ему удалось коснуться этой завесы, вскрыть прелюбодеяние? Движения Ребекки нарочито медленны, он перестает слышать звуки врывающегося в окна ветра, шелеста листвы, щебета птиц, – как завороженный, вбирает в себя каждое мгновение запретного, великолепного таинства. Раздеваться она не спешит, дразнясь, но когда, наконец, ловко отцепляет накидку – без воздушной многослойности она кажется еще легче и стройнее, им обоим – и архидемону, уже избавившемуся от мантии, и застывшему у двери престолу – становится нестерпимо жарко.
– Реви, – в тяжелом выдохе Винчесто слышна мольба, неверные пальцы сжимают резное изножье кровати. Кровь бросается Фенцио в голову, в ушах звучит тяжелый набат от предвкушения того, что будет дальше.
– Смотри. – Она расстегивает ремни между пластинами своего изящного доспеха, тот с грохотом падает к ее ногам – сквозь полупрозрачную сорочку Фенцио видны ее сухой плоский живот и умопомрачительный подъем груди в белом кружеве. Ребекка ловко высвобождается из текучего шелка – вид ее роскошного тела будоражит, потом – из кружев и остается, наконец, в одной тонкой золотой портупее. Яркая нить металла на шее обхватывает ее стан под грудью, узкую талию – маленькая белая жемчужина дрожит во впадине пупка – и уходит вниз. Она опускается в кресло, откинувшись на спинку и разведя бедра так, чтобы архидемону были видны отсветы солнца на ее гладкой фарфоровой коже, все ее великолепные стати, потайной блеск золота у самого лона, и лед в ее глазах, наконец, начинает таять.
– Дьявол, – вырывается у Винчесто, а у Фенцио в мыслях проносится – Господь всемогущий...
– Не зови своего дьявола, – севшим голосом говорит Ребекка и тихо смеется. – Сегодня ты справишься сам.
Еле сдерживаясь, дрожа от острого, жгучего возбуждения, Винчесто избавляется от черной сорочки – от вида его литого торса Ребекка до боли закусывает губу; стягивает брюки – его крупный, дотверда налитой член с готовностью высвобождается. Он обхватывает ее талию, рывком привлекает спиной к себе, лицом к зеркалу напротив, и она, поняв его намерение, чуть оседает, касаясь его влажным уже исподом, почти вбирая в себя.
– Прошу тебя, – хрипло говорит он. Фенцио смотрит в зеркало, как одна его горячая ладонь гладит ей живот, жадно сжимает груди, вторая – с нажимом обводит сочные ягодицы, вынуждая опуститься ниже. Ребекка поддается, мучительно медленно опускаясь, впуская его в себя по дюйму, и вдруг одним рывком насаживается до основания, вызывая у Винчесто резкий вздох. В этот миг Фенцио и сам почти физически ощущает, какая она внутри – узкая и восхитительно горячая, какое удовольствие на грани с помешательством доставляют попытки двигаться в ней. Перед глазами у него начинают плыть алые круги, бурная реакция собственного изголодавшегося естества не заставляет ждать, и престол, весь в горячем поту, обмирая от похоти и стыда, признается себе, как многое готов отдать, лишь бы быть сейчас на месте Винчесто. Сквозь навернувшиеся злые слезы Фенцио видит: его соперник начинает плавно двигаться, охваченный жаром запретных, выстраданных чувств, а Ребекка оседает на него всем весом тренированного тела, подаваясь поясницей в такт толчкам.
– Любовь моя, – шепчет архидемон, нагибаясь вперед и прижимаясь губами к шелковым волосам на ее затылке. Ребекка в отражении прикрывает глаза, ее красивое надменное лицо заливается краской, а нежные руки инстинктивно силятся прикрыть заострившиеся соски, будто это хоть как-то может облегчить грех развернувшегося за зеркальной гладью непотребства. Спустя несколько глубоких, с оттяжкой, рывков она нетерпеливо выпускает его из себя, гибко выворачивается к нему лицом, и, стиснув зубы не то от боли, не то от удовольствия, снова седлает его бедра.
– Быстрее, – просит она шепотом.
Их обоюдное влечение настолько необоримо, что они не способны на долгое смакование друг друга, и обоим хочется поскорее достичь долгожданной разрядки. Но те ласки, которыми сопровождаются эти порывы, полны нежности и самоотдачи, и Винчесто, жадно ловя губы Ребекки, смотрит на нее так, словно она, жертвующая, отдающаяся, растворяющаяся – лучшее, что случалось в его жизни. Фенцио внезапно осеняет: это зрелище – нечто куда большее, чем просто соитие, и ощущает тягучую, трезвящую дурноту. Винчесто толкается в ней грубее, размашистее, в прозрачном дыму курящихся благовоний Фенцио замечает на белой спине Ребекки алые следы от сжимающих ее рук, видит их сплетающиеся пальцы, все эти торопливые скользкие движения, а потом архидемон, вздрогнув, обильно изливается в нее. Они оба не успевают даже подумать об этом – оно случается по наитию; Ребекка, коротко вскрикнув, обмякает в объятиях любовника, опускает голову ему на плечо, опустошенная, и Фенцио, хоть и знает, что сейчас невидим ей, готов поклясться, что смотрит она прямо на него.
– Что мы делаем? – глухо спрашивает она, ложась на живот в ворох влажных простыней и едва ли сожалея о содеянном. Ее лицо, преображенное нежной слабостью, становится мягким, почти счастливым, теряет свое обычное холодно-горделивое выражение.
– Не знаю, – Винчесто опускается рядом, заключает ее в нерасторжимый узел объятий. – Но почему-то чувствую, что это – правильно... и сделать ничего не могу.
«И сделать ничего не могу», – бешено бьется внутри у Фенцио, когда он на дрожащих ногах отходит от двери и едва не сползает по стене, словно его энергия мощными толчками выливается из той бреши, что только что образовалась в нем. Мгновения, уходящие на то, чтобы унять эту дрожь, кажутся вечностью, и на ее исходе в нем просыпается взращенное Небесами рвение истинного престола – вершить справедливость. Сначала ему отчаянно хочется поднять шум, разоблачить их прилюдно, довести обоих до позорного столба, до эшафота, а потом на ум приходит странное: ведь он не знает, что из этого горше – не встретить отклика в сердце Ребекки и ни в ком не найти утешения, как он сам, или, как архидемон Винчесто, быть одаренным взаимностью, но прожить всю жизнь под запретом. Проклятая чертовка, в бессилии шипит Фенцио себе под нос, – но как знать, кто из них на самом деле проклят?..
– Тебе пора, – выводит его из забытья голос Ребекки. Больше он туда не смотрит, только слышит шорохи надеваемой одежды, звуки сбивчивых поцелуев, которые наверняка вновь будят в них едва утоленный голод, и мерное гудение раскрывшегося портала. Престол понимает: за ненадобностью защита вокруг спальни вот-вот рассеется, и спешит как можно тише выйти в коридор, убраться из этого крыла подальше.
В тишине безлюдного в этот час здания гнев захлестывает Фенцио новой волной, наполняет всю его суть смрадной обидой – и черной, едкой завистью. Как в безумном припадке, он перебирает в памяти все те чинные, тщательно продуманные разговоры, которых Ребекка удостаивала его в последнее время, и ему кажется, будто все его опоры враз рухнули.
...«Вы говорите мне «нет»?» – с плохо скрываемым разочарованием уточняет Фенцио; танец еще не закончен, и он не убирает похолодевших рук с талии Ребекки – продолжает вести ее по залу, отсчитывая мучительно длинные такты.
«Верно, – она кротко опускает ресницы. – Не принимайте это на свой счет, господин престол, просто я вижу свое пребывание здесь несколько иначе».
«Поясните же, – он начинает терять терпение. В глазах у него рябит от мелькающих вокруг пышных нарядов бессмертных, а от оркестровых рефренов ломит виски. – Разве недостаточно того, что я готов вам дать?»
«Я бесконечно благодарна за все, что вы для меня сделали, – во взгляде новоиспеченной архангелицы молодой престол читает искреннее сожаление. На долю секунды им овладевает смирение – стоит ли страданий то, за чем не стоит коварного умысла, что уже предначертано? – но тут же отпускает. – Однако опыт земной жизни заставляет меня придерживаться иных ценностей, чем просто благополучный брачный союз».
«Каких же? Власть, милая Ребекка, и влияние – вот что занимает вашу прекрасную голову, я прав?»
«Думайте, как хотите. – Она так пряма и бесхитростна, что он чувствует укол вины за свое подозрение. – Для меня это – служить Равновесию. И возможность менять мир к лучшему».
Музыка, наконец, смолкает. Фенцио сопровождает ее к компании дам, ожидающих приглашения, напоследок легко прижимает ее тонкие пальцы к губам:
«Я надеюсь, что мы еще вернемся к этому разговору», – но она только со снисходительной улыбкой качает головой.
«Будьте счастливы, господин престол. У вас для этого столько поводов», – и многозначительно смотрит ему через плечо, где уже стоит, дрожа от радостного волнения, юная красавица Васария.
...Чуть унявшись, престол Фенцио выходит в сад у крепостных стен, и мир вдруг оживает для него, обретая звуки и запахи. На ярком солнце, в средоточии шепчущей весны только что подсмотренное кажется дурным видением. Больше всего сейчас ему хочется побыть в одиночестве в своей скромной обители, но въедливый голосок изнутри подсказывает остаться: ведь если все это случилось наяву, Ребекка предпочтет не вызывать подозрений у советников, так долго отсутствуя средь бела дня. Огибая жилое крыло так, чтобы словно невзначай встретить ее у выхода, Фенцио почему-то надеется, что этого не произойдет, но его расчет оказывается верным: через четверть часа Ребекка, идущая через сад, попадается ему навстречу. Одетая в белое, она выглядит – престола передергивает – олицетворением чистоты и целомудрия. Завидев его, она почтительно склоняет голову:
– Добрый день, господин престол, – ему снова становится почти дурно от недавно увиденного, а эти образы, восхитительные в своем распутстве, приходится буквально гнать от себя.
– Приветствую, Ребекка. Как идет подготовка к вечерней службе?
– Замечательно, – спокойно отвечает она и, вскинув голову, распахивает ледяные глаза, явно приглашая заглянуть в черноту зрачков. Фенцио догадывается: ее сознание открыто, без единого заслона, поддается искушению, пролистав недавние воспоминания – и не обнаруживает ничего, кроме плавной вереницы событий ее очередного рутинного праведного дня.
– Хорошо, – обескураженно бормочет он. Что это было – его собственная фантазия, полуденный сон или искушенные проделки темных сил, испытывающих его на прочность? А может, простой недогляд в стремлении вторгаться в ее мысли не так очевидно-грубо? – но Ребекка уже уходит прочь, одарив его на прощание совсем не ангельской улыбкой...
Жаркий день поздней весны становится для Фенцио неожиданно прохладным. Возвращаясь к себе длинной безлюдной тропой в обход главного корпуса Цитадели, он все еще невольно наслаждается приятным будоражащим жаром во всем теле, который не одну ночь будет охватывать его на одиноком ложе. Престол всегда догадывался, что даже у высших чинов столицы есть свои тайны, но не ожидал, что высокие идеалы бессмертных могут настолько идти вразрез с тем, чем на самом деле томятся их сердца.
Эта мысль внезапно тянет за собой другую, медом ложащуюся на душу, и престол успокаивается окончательно. Как благостную мантру, он повторяет себе: законы Равновесия непреложны, и еще никому не удавалось от них уйти. Теперь он уверен: как бы тщательно они впредь ни следовали правилам, как ревностно ни блюли свою честь, любая вольность, пусть даже ускользнувшая от чужого глаза и никогда больше не повторившаяся, рано или поздно сослужит им обоим недобрую службу.
И однажды Фенцио сделает для этого всё.