Правда на душе сквозит: Ты меня не знаешь, я тебя не знаю.
Руки его не слушались и он нервно (и очень грязно, от всей души и сердца) выругался на немецком. Крепкое словцо прозвучало так, словно в нём нуждалась вся вселенная. Непринуждённо и легко, оно так хорошо легло на произошедшую ситуацию с непослушными пальцами, что Ники почти улыбнулся, не отдавая себе отчёта в собственных же действиях. Только почти, потому что на самом же деле улыбаться ему не хотелось, как не хотелось подбирать подходящие приличные слова. Выразиться иначе он просто не мог: мысли путались, сливались в огромный комок, норовя утянуть за собой в неизведанное. В ту часть подсознания, из которой если и приходилось выбираться, то только раз и совершенно случайно, неосознанно. В ту самую, в которой пространства и времени не существует, а реальность смазывается и становится почти совсем незаметной, словно её никогда и не существовало. Усталость, копившаяся месяцами, стремительно выбиралась наружу, стремясь испортить остаток и без того отвратительного вечера. Он с самого начала не задался. Не только вечер, но и сам день. И если утро ещё можно было отнести к категории «сносно», то события, последующие сразу после этого «сносно», стремительно рушили остатки хорошего настроения. Ники с трудом сдерживает эту усталость в себе, позволяя отвлекаться на всевозможные мелочи, как, например, сквернословие или игра на музыкальных инструментах в промежутках между бесконечными тренировками, учёбой и нудящим по любому поводу Кевином; кузены вторят вместе с ним почти в унисон, поочередно перебивая друг друга и бросая гневные взгляды на каждого, кто попадётся в их поле зрения. Ситуацию не спасал даже Мэтт, который конфликтов не терпел ни в каком виде. Ники просто устал. Устал настолько сильно, что можно было сказать, что он смертельно устал. Использовать бранную немецкую речь было приятно. Это дурацкая, совершенно нелепая детская привычка, перенятая от Клозе и никуда не девшаяся, с возрастом вылилась в неконтролируемые переходы с английского на чистый и почти без акцентный немецкий. Ники и сам часто ловил себя на том, что непроизвольно ругается, когда дело идёт плохо: вот как сейчас, когда гриф под пальцами ощущается инородным телом, струны цепляются подушечками и звучат отвратительными кляксами, полностью выпадая из общей мелодии и совершенно не желая выдавать мотивы даже самой заурядной песни. Ники пытается снова и снова, с каждым разом начиная заново, стоит лишь допустить мельчайшую (и самую нелепую на всём свете) ошибку, до тех пор, пока боль от въедающихся в пальцы струн не затмит собой все оставшиеся чувства. На самом деле он не уверен, что чувствует хоть что-то. Кричащий поток мыслей не замолкает ни на секунду, звенит в ушах сотней тысяч голосов и давит на черепную коробку изнутри, сводя с ума. Металл ссадит кожу, оставляя на ней сначала лёгкие полосы от нажима на струны, затем мелкую россыпь багряным пятин — доказательств упрямства и нежелания принимать неудачи как должное. И вот тогда это и происходит. Момент, когда грань между реальностью и вымыслом стирается, не оставляя от себя и следа. Это кажется странным и обыденным одновременно, когда речь плавно переходит на бранный немецкий, а пальцы сводит лёгкой судорогой. Когда хочется кричать от бессилия, когда хочется разодрать себе грудную клетку, когда хочется вырвать себе сердце и сжать его в кулак, чтобы почувствовать, как оно трепещет. Когда много чего хочется, но единственное, что ты можешь — молча смотреть, как рушится всё, что ты так долго выстраивал. Ники почти привык к непрекращающемуся саморазрушению, что началось ещё тогда, когда он жил вместе с матерью и отцом. Почти, потому что на запястьях белёсые полосы никуда не делись, хоть и скрылись под многочисленными силиконовыми браслетами и разноцветными плетёнными фенечками — такими яркими и контрастными, украшенными бусинами разнообразных размеров и форм. Всё это пёстрое многообразие на кисти свободно болталось, периодически раздаваясь равномерным стуком древесины об пластик, и хорошо контрастировало на фоне смуглой кожи. Проблема заключалась в том, что он знал, что под ними скрывается. Как знал и Эрик, как, возможно, знали и кузены, но Ники предпочитал не думать об этом. Он предпочитал делать вид, что никакого секрета нет и это всего-навсего украшения, свободно болтающиеся на кисти, гремящие всевозможными бусинами, фигурками причудливых форм и парой металлических украшений. Просто так, без причины и причинно-следственных связей. Для красоты, в качестве символа бесконечной дружбы с таинственными незнакомцами. Для собственного спокойствия, чтобы просто было. И на его запястьях это пёстрое разнообразие, периодические напоминающее о себе треском пластика о пластик, смотрелось очень красиво, акцентируя внимание на смуглой коже. Ники шумно выдыхает через нос и вновь пытается расслабить руки. Выходит хуже некуда и у него уже появляется мысль бросить это бесполезное занятие, сдаться и оставить всё как есть. Но по ему самому неизвестной причине всё равно продолжает, хмыкая с того, насколько нелепо это смотрится со стороны. Попытку их расслабить пришлось повторить три раза. Он и сам не понял, почему именно три, но, по всей видимости, это какая-то странная магически-божественная вещь, преследующая его ещё со времён, когда он был желанным ребёнком. Можно считать это богохульством, потому что на носу Рождество, на дверях гирлянды и множество мерцающих огней на стенах, а у Ники шторм в мыслях, пустота в сердце и невыносимая жажда объятий. чертов тактильный голод. С последней встречи с Эриком прошло полтора года, с последнего звонка — полтора месяца, с последнего сообщения — полторы недели. Ники считал, что это достаточно символично и что единица, точка и пятёрка его преследуют. Нехватка общения сказывалась слишком сильно. Он просто не мог контролировать необъяснимую тягу к теплу и родному шлейфу одеколона Эрика, ровно как не мог контролировать свои же пальцы. В тот последний звонок с Клозе полтора месяца назад (руки его дрожали прямо как и сейчас, и до боли родной номер набрали на одном движении, машинально и не совсем осознанно) Ники не мог заставить себя говорить минут десять. У него не было сил и на то, чтобы сказать простое «привет», «Эрь, рад тебя слышать» или «я соскучился, мне так тебя не хватает». Тогда он только плотно сомкнул губы и непрерывно слушал, как Эрик варит себе кофе, бормоча под нос нечто нечленораздельное и милое, скорее всего даже специально, чтобы унять эту неконтролируемую тревогу своего возлюбленного. Ники вслушивался в его шаги, прикрыв глаза и представив, как тот забавно пританцовывает при каждом своем действии, а потом вдруг выпалил на одном дыхании всё, что произошло за последние несколько недель разом. Эрик его не перебивал. О том, что в последнее время всё идёт из рук вон плохо, что у него ничего не получается, что он не в состоянии даже зажать аккорд чисто, не цепляя соседние струны. Рассказал о натянутых, в последнее время, отношениях между кузенами и что он безумно скучает по нему, что хочет взять его за руку, переплести пальцы и пойти в «taco bell» не смотря на ворчливость некоторых членов команды. Как они делали раньше, в тот раз, когда Клозе брал отпуск и приезжал к нему и кузенам в Колумбию. — Ты и представить себе не можешь, как я соскучился, — с трудом произнёс он и его голос кажется жалким и немощным, словно из него выбили последние силы, ничего не оставив взамен. Ники истощён и совершенно не в порядке: ни в эмоциональном, ни в физическом планах и это так очевидно, что скрывать становится невозможно. Эрик шумно выдыхает через нос и Ники слышит характерный треск того, как он сильнее сжимает пальцы — пластиковый корпус телефона неприятно скрипит, режет слух через мобильную связь, изредка прерываемую из-за огромного межконтинентального расстояния. Северный атлантический океан разделил их сильнее, чем казалось на первый взгляд. Ещё сильнее разделяла разница в часовых поясах (целых шесть часов! , безжалостно давящих на совесть, когда звонки выходят чрезмерно долгими и поздними) и мысль о том, что друг до друга лететь двенадцать часов прямым рейсом. И никто из них не может позволить прилететь прямо сейчас, в эту самую минуту и секунду, чтобы просто обняться. — Я могу, птенчик, — Эрик отвечает спустя секунд пятнадцать и голос Клозе становится мягким и нежным, таким, от которого у Хэммика против воли наворачиваются на глазах пара скупых слезинок. Мысленно он благодарен тому, что технологии не дошли до того, чтобы телефоны могли передавать ещё и изображения в режиме звонка. Потому что ещё совсем немного и он потеряет самообладание и разрыдается прямо в эту самую секунду. Ники не может понять, почему, и от того становится совсем больно. — Мне так не хватает твоей улыбки, — продолжает Эрик, а затем раздаётся вздох, насквозь пропитанный печалью и тоской; Ники хочется скулить от отчаяния, насколько сильно ему хочется просто увидеть Клозе, насколько сильно хочется улыбнуться ему, а потом зарыться носом в грудную клетку, закрыть глаза и ни о чём не думать. На фоне слышен тихий скрежет посуды, шум воды и нечто звонкое, отскакивающее от пола. Эрик издаёт раздосадованное «эх» и его голос становится приглушённым. Ники делает вывод, что он прижал телефон к уху плечом. — У нас сейчас слишком много работы, я теряю счёт времени. Джулс хочет пустить меня на фарш из-за последних квартальных отчётов, над которыми я бился неделю. Ты же её знаешь, она такая назойливая. При упоминании Джулии Ники кривит нос и приглушённо смеётся, чувствуя улыбку Клозе сквозь линии сотовой связи. Он почти уверен, что Эрик строит гримасы, пока рассказывает о рабочих злоключениях (и не только, будем честны), как делал это всегда, когда они были вместе. В подростковые годы это было не менее забавно, каким оно было сейчас. — Пошла эта Джулия, — он намеренно переходит на английский и завершает фразу ёмким словом «нахуй», акцентируя на нём внимание больше, чем оно того требует. И это становится переломным моментом, той самой точкой невозврата. Ники слышит, как Эрик заливается хохотом, очевидно сгибаясь в три погибели, и от этого смеха становится так хорошо и спокойно обоим. Смех заражает и Хэммика, и вот они уже смеются вдвоём, не заботясь ни о чём. Ни о позднем времени, ни о соседях, ни о кузенах, настороженно прислушивающихся к разговору и думающих, что они остаются незамеченными. И в этой беззаботности и лёгкости хочется раствориться, пока не становится очевидным, что в ближайшие полгода они не увидятся. Не прильнут друг к другу и не скажут заветные «я люблю тебя» глядя в глаза. У Ники вновь сдают нервы. Он вновь чувствует, что готов расплакаться, когда время переваливает далеко за полночь и мысли навязчиво склоняют его к тому, что Эрику не помешало бы выспаться перед очередным рабочим днём. Ники и самому не помешало бы выспаться перед парами и последующими тренировками, но он не хотел бросать трубку. Он хотел только одного — быть рядом с Клозе прямо сейчас. Но этого не произошло. И не произойдёт точно. Невыносимая жажда объятий и близости откровенно доминировала над ним, препятствуя сохранению здравого смысла. В тот последний звонок Ники, кажется, истратил свой ежемесячный запас слов и эмоций, не оставив и капли. и это на самом деле проблема. потому что после того звонка Эрик пропал, оставив в сердце зияющую дыру. и у Ники не получалось её залатать, сколько бы он не пытался; и это так иронично, учитывая все те события, произошедшие с ним за последние недели. будь проклят этот круговорот сансары. рано или поздно он закончится. Воспоминания в памяти всплывают вспышками, когда Ники предпринимает очередную попытку сбросить напряжение в пальцах. Пару дней после звонка спустя — кажется, это был вторник — он попытался заговорить с двумя сомнительными на вид парнями у шкафчиков, ведомый исключительно нехваткой внимания и тактильного контакта. Идея — полный отстой и Ники прекрасно это понимал с самого начала, но всё равно махнул им рукой, дружелюбно улыбаясь во весь ряд зубов. Шагнул в их сторону и, не успев произнести и слова, получил только скривлённые физиономии и плевок под ноги, от которого внутри всё резко рухнуло вниз. Было бы хуже, если бы не Аарон, так вовремя оказавшийся поблизости, и Эндрю, который взял себе привычку появляться из ниоткуда, и Ники действительно благодарен, что всё обошлось мирно. Потому что в противном случае ему бы раскрасили лицо. Или сломали бы что-нибудь. Или множество-множество других самых разнообразных вариантов, о которых Ники и думать даже не хочет. Тогда Аарон посоветовал ему не искать приключений. Эндрю воздержался, но в его обычно безучастных глазах что-то мелькнуло. На следующий день после, в среду, один из этих двух сомнительных парней (Ники успел выяснить, что его зовут Джексон и что он старше его минимум на год) зажал его в раздевалке, прямо перед началом тренировки, на которую, по совершенно удивительному стечению обстоятельств, Хэммик пришёл на полчаса раньше. А потом у него появилась безобразная гематома на предплечье и бедре, и эта была совершенно не тот тактильный контакт, который он бы хотел. Поэтому сейчас, когда всё идёт чередой неудач и безмерно плохих событий, Ники не может сделать одно простое действие — расслабить собственные руки. В первый пальцы дрогнули, вжимаясь в деревянный корпус, — кажется, из ольхи — загоняя под ногти несколько щепок. Ники делает один шумный выдох носом вновь, подавляя в себе не скрытое желание разодрать себе кожу до крови. С щепками он справляется быстро, с желанием — не очень, поэтому чуть выше локтя появляются несколько багряных полос от ногтей, которые Хэммик умело прячет под длинными рукавами свитера. Коричнево-бежевая ткань со своей задачей справляется и Ники невольно улыбается уголками губ, радуясь, что хотя бы это сделать у него получается. Маленькая победа среди тысячи тысяч неудач. Во второй он слишком резко ослабил нажим и, как только рука скользнула вниз, первые три струны лопнули, больно осадив кожу — выступившая кровь его не смутила. Позже он наклеит на них яркий фиолетовый пластырь со звёздочками или тот розовый, с изображением медведя Лотсо из Истории Игрушек, выудит из ящика упаковку со струнами и заменит те, что лопнули. Привычное действие, которое Ники проделывал бесчисленное количество раз, что в какой-то момент оно просто само довелось до автоматического; открутил там, протёр тут и вот — ты уже мастер своего дела. Пальцы ныли. Содранная кожа слишком отчётливо давала о себе знать, когда взаимодействовала с кислородом, поэтому наклеивать пластыри пришлось в несколько раз быстрее, чем он планировал изначально. В третий ему удалось. Гитара тяжёлым грузом повисла на шее: ремень натянулся под её весом, Хэммик уставился на свои пальцы остекленевшим взглядом — молча, в абсолютной тишине, нарушаемой редким скрежетом перетянутых струн. Его пальцы, — окровавленные и огрубевшие, с криво приклеенными фиолетовыми пластырями — мелко дрожали, не в силах справиться ни с ситуацией, ни с чем-либо в целом. Ники вновь слишком шумно выдыхает через нос: плечи дёргаются, в горле ком размером с Юпитер, в глазах — слёзы, но даже в этом состоянии он не понимает, что происходит. Хэммик запутался и потерялся, ему хочется сжаться в комок и забиться в глубины собственной души. Туда, откуда не возвращаются и куда не приходят. Но вместо этого Ники до боли сжимает пальцами гриф, чувствуя, как он царапает кожу, оставляя на ней едва заметные белёсые зацепки. Он уже тысячу и один раз напоминал себе, что его необходимо подпилить, потому что игра на инструменте превращается в каторгу, но каждый раз, почему-то, забывает об этом. Ники дрожит всем телом, подавляя в себе большую часть из испытываемых эмоций, и бьёт по струнам — отчаянно, рвано и дёргано. Мелодия похожа на кляксу, бесформенную и некрасивую, с разорванными краями и растёкшуюся по всей поверхности листа. С каждым аккордом, перебором струн и скрежетом металла, когда он не успевает вовремя разжать пальцы для смены лада. Такое очевидно простое действие, с которым он в очередной раз не справляется. Не справляется, поэтому скрежет струн звучит в унисон мелодии и Ники почти не обращает на это внимания, прыгая на баррэ с лада на лад. Только почти, потому что следующие «сколькототамсекунд» он собирается напевать на ломанной смеси английского и немецкого слова незамысловатой песни о самом глупом способе выразить хоть какие-то чувства. В данном случае этим «чувством» было отчаяние. — Растворяюсь в твоих зелёных глазах, — хрипит Ники, аккорд зажимая и с трудом шипение от пронзившей пальцы боли сдерживая. Он почти привык. Привык к боли, к повреждённой коже, к виду собственной крови от лопнувших струн и от того, насколько сильно подушечки вжимаются в металл, становясь совсем белыми. Привык. Рука машинально дёргает струны, перебирает их меж пальцев, звучание сглаживая. И срывается, переходя на риффы в духе Чипа Тейлора, предварительно щёлкнув тумблер комбоусилителя. В духе, потому что играть Чипа Тейлора у Ники пока получалось из рук вон плохо. — Это падение — вечность. — Необычный способ признания в любви, Хэммик, — доносится прямо над ухом и Ники подпрыгивает на месте, прижимая руки к сердцу и чувствуя, как оно колотится под ладонями. Отходит подальше, чтобы личного пространства было достаточно и чтобы не чувствовать себя пойманным в ловушку. — Долго придумывал? — Кевин мажет языком по губам, нервно сглатывает и продолжает — тихо, приглушённо, словно боится спугнуть. — Или вычитал где? Не похоже, чтобы ты мог придумать что-то настолько оригинальное, но, хочу признать, звучит правда интересно. Рот Дэя открывается, намереваясь произнести нечто отдалённо похожее на «молодец» или «умница», но не произносит ничего, кроме судорожного выдоха. Ники понимает, медленно кивая в ответ и чуть вздёргивая уголки губ вверх.твой голос, мои струны
время помнит нашу юность
Ники улыбается. В своей привычной манере: немного глуповато, немного нелепо, но совершенно искренне. Ямочки на щеках едва заметны, в глазах залегла усталость, сердце в груди бьётся, как заведённое — в глубине души Ники даже рад, что его относительный покой нарушил Кевин, а не кто-то из кузенов. Потому что он готов поклясться, что если бы это были они, то закончилось всё быстрее, чем можно было представить. Ники продолжает улыбаться и тогда, когда корпус инструмента больно бьёт по бедру и головка грифа неудачно скользит по челюсти, стоило ему только не так перехватить гитару. Продолжает улыбаться, чувствуя, как его плечи дрожат. Гитара равномерно покачивается на ремне, гулко стуча по телу. Кевин скрещивает руки на груди и не отрывает от лица Хэммика взгляда своих изумрудных глаз. Ники готов был поклясться, что если бы не гитара, он бы рухнул в его объятия в ту же секунду, как только тот он переступил порог. Но в руках была гитара и «обнимать» приходилось её, что было, на самом деле, не так уж и плохо. Лучше, чем ничего. — Нет необходимости приходить ко мне посреди ночи, когда, — Ники мажет языком по пересохшим губам, смыкает их в тонкую полосу и почему-то опускает глаза в пол. Когда поднимает — на лице вновь привычная яркая улыбка, широкая, с ямочками на щеках. В голове крутится вопрос, но Ники прикладывает немало усилий, чтобы его не задавать. Вместо этого он делает ещё один шаг назад и продолжает чуть тише, чем начал. — когда у Тэи плохой день и она не хочет с тобой близости. Это, знаешь, весьма эгоистично, — Ники делает вдох перед тем, как шутливо продолжить. — Я же не прихожу к тебе, когда Эрик не отвечает на мои сообщения или не заходит в сеть длительное время, а с его графиком работы так обычно и получается, и это на самом деле катастрофа масштаба «тот ещё пиздец». Или когда отправляет мне «спокойной ночи» без сердечка в конце. Кевин только хмыкает и подаётся вперёд, наклоняя корпус. Тёмная прядь его волос, выбившаяся из общей массы, аккуратно легла на римскую двойку на скуле, прикрывая цифру полностью. Дэй не предпринял ни единой попытки её убрать, а у Ники вновь дрогнули пальцы — от внезапного волнения, накрывшего его с головой, и от такой близости одновременно. Покрытая лаком поверхность скрипнула, корпус с тихим шлепком коснулся бедра вновь. — Не знал, что ты практикуешь соло без табулатур, — Кевин издаёт нечто отдалённо похожее на смешок, отчего у Ники внутри всё сжалось и ухнуло вниз. Это похоже на нелепую попытку в комплимент и Ники понимает это слишком хорошо, но ничего не может с собой поделать, предчувствуя надвигающийся шторм. — Знакомый мотив, но звучит криво. Почти также, как и твоя игра на поле. Одно и то же. не зря предчувствовал. Ники улыбается шире, прищуривается, словно мартовский кот, скрывая ощущение, что все его внутренние органы стремительно уходят к пяткам. Мысли в голове звучат оглушительно и непозволительно громко: ему хочется вставить свои «пять копеек», добавив последующие «спою даже в бондаже и с шариком во рту», как было в песне, и вместе с тем провалиться сквозь землю. Но ничего не говорит, принимая, возможно, самое тупое решение в своей жизни. или нет. Кевин слишком поздно понимает, что Ники что-то задумал. Точнее осознание приходит ровно в тот момент, когда Хэммик, не колеблясь и секунды, перехватывает гитару в руках удобнее: головка грифа направлена на Дэя, взгляд тёмно-карих глаз Эстебана — тоже. Ники открывает рот, вдыхает и… — Дикая штучка, ты, — намеренно выделяет парень, вздёргивая уголок губ вверх. Ники поёт в нос, гнусавит и совершенно не попадает в тональность, и оттого строчки приобретают свой особенный шарм. Зато пальцы машинально встают на нужный лад, а указательный зажимает все струны с такой лёгкостью, словно он занимался этим всю жизнь. Хэммик не даёт себе отчёта в собственных действиях, полагаясь на охватившее его чувство отчаяния, но паузу в словах выдерживает, давая Дэю ложную надежду, что на этих трёх словах всё и закончится. Кевин же замирает, облегчённо выдыхая и мысленно радуясь, что он не продолжил. И Ники продолжает. — заставляешь моё сердце петь, — он играет риффы, не открывая взгляда от Кевина. Медленно моргает, по-птичьи клонит голову и не улыбается. Пальцы бегло скользят по всему грифу, прыгая с лада на лад по пустым аккордам (он не особо старается, будем честны); Хэммик наклоняет корпус вперёд и чуть покачивается в такт. Это было совершенно необязательное действие, но в музыку Ники отдавался целиком, совершенно не ограничивая себя в действиях. Казалось, музыка помогала ему отвлечься. На деле же она напоминала Эрика и заменяла ему объятия, чем неоднократно подавляла бесчисленные навязчивые идеи выйти в окно или дать повод появиться ещё одному браслету на кисти. — Дикая штучка, я думаю, что люблю тебя, — и это звучит как признание. Кевин не понимает, не хочет понимать и осознавать. Для Ники это уже не имеет никакого значения. — Но должен знать наверняка, что ты меня удержишь, — он медленно моргает, продолжая смотреть на Дэя. — Давай, держи меня крепче, — и это звучит как призыв. как отчаяние — Солист из тебя отвратительный, — на лице Кевина появляется лёгкая ухмылка, серьёзность как рукой снимает. Он фыркает — как самый настоящий лис — и его плечи опускаются вниз, расслабляясь. Признаться, Дэй почти забыл, зачем вообще приходил. — Басист — более-менее, но стиль Чипа из Троггсов — это определённо не твоё, Хэммик. Спасибо, что не использовал то самое «запрещённое». И Ники крутит тумблер на комбоусилителе, подстраивая его под то самое «запрещённое». Секунда, другая — Эстебан дёргает струны, исполняя вступление небезызвестной песни, корча суровое выражение лица (получается не очень, он сам это прекрасно знает, но шоу должно продолжаться. А значит зачем отказывать себе в удовольствии быть рок-звездой, если можно не отказывать?). Впрочем, к нему вскоре добавилось бормотание, которое Кевин поначалу даже не разобрал. — Мы припёрлись на Лейк-Женевский берег в Монтре, в «мобилке» зарекордить пластинку побыстрей, — продолжал Ники, отточенными движениями пальцев по грифу скользя; риффы Deep Purple он знал непозволительно хорошо. Дэй морщится, изображая на лице недовольную гримасу, — намеренно и уж больно карикатурно — и приглушённо смеётся в ладонь. Ники считает это действие (как и всего Кевина, будем честны) очаровательным, поэтому его взгляд ненадолго задерживается на римской двойке на скуле, немного прикрытой прядью волос (чёрт возьми, Дэй, убери её!); взгляд остаётся незамеченным и Эстебан выдыхает. Ему хочется заправить прядь за ухо. — Лучше бы так опекал на поле, как возишься… с этим, — на выдохе произносит Кевин, кивком указывая на гитару, которую Хэммик невольно в руках сжал сильнее обычного. Прежнее озорство и маска «уменявсёвпорядкененужнобеспокоиться» спадает в одно мгновение, не оставляя и следа своего присутствия. Ники чуть дёргает носом, морщится и выдаёт почти автоматом заученную наизусть фразу, не слишком заботясь, как она будет звучать. — Ещё раз повторю, что весьма эгоистично с твоей стороны приходить ко мне каждый раз, когда Тэя тебе отказывает, — в горле запершило, Ники машинально откашлялся в сгиб локтя. — То есть, это мило, конечно, я польщён, — непослушная прядка выбилась из общей массы волос и легла на лицо, частично прикрывая глаз. Ники попытался сдуть её, но потерпел поражение и насупился. — но я не замена на случай, когда… — Заткнись, а? Ники плотно смыкает губы в тонкую полосу, прижимает к себе гитару и по-детски обиженно смотрит на Кевина, не отрываясь ни на секунду. Словно от этого действия вселенная может разрушиться и земля уйдёт из-под ног в одно мгновение. Тёмно-карие глаза казались почти чёрными, Дэю же казалось, что ещё секунда — и он в них утонет. Но взгляд он не отводит. Наоборот. — Что ты вообще тут делаешь? — спрашивает Ники и удивлённо хлопает глазами, когда Кевин делает шаг вперёд, направляясь в его сторону. И ещё раз, когда его рука коснулась его подбородка, приподнимая голову вверх, сравнивая уровень глаз. — Ты слишком много чешешь языком, — пробормотал Дэй, мазнув языком по губам. Хэммик невольно и очень нервно сглотнул, не до конца осознавая происходящее и отказываясь верить, что всё это — не плод его собственного же воображения. Кевин заправил кудрявую прядь за ухо. Ники кажется, что над ним решили посмеяться. — Тэя мне не отказывает. Мне никто не отказывает, Хэммик. Ники уверен, что всё это — сон. Потому что в реальной жизни Кевин бы никогда и ни за что на свете не произнёс бы подобного. Кевин, хоть и был тем ещё занудой, никогда не ставил всё ребром и не позволял себе подобных изречений. Исключая моменты, когда алкоголь в крови превышал допустимое значение, превосходя уровень воды в организме во много раз, как это было в сумерках. И это была одна из причин, по которой у компании появилось негласное правило: «всё, что было в сумерках, остаётся в сумерках». Ники переходит на немецкий — сам не понимает, когда это произошло и почему — и бормочет, еле передвигая языком, подавляя образовавшийся в горле ком: — Willst du mich verarschen? Кевин не понимает ни единого слова. Ники чувствует, как лицо покрывает предательский румянец — он определённо смущён, ему определённо неловко и он совершенно точно не хочет находиться в такой близости от Дэя. В другой ситуации он бы пищал от восторга. Любой оказавшийся на его месте пищал бы от восторга, если бы Кевин-звезда-экси-Дэй только дотронулся до чего-либо, похожего на платок, шарф, шапку и так далее. У Хэммика в этом плане было преимущество: он мог повиснуть на Кевине в любой момент времени вне зависимости от того, хочет ли этого Дэй или нет. Только сейчас — именно в этот самый момент — ему это не было нужно. Ники шумно выдыхает через нос. Образовавшийся в горле ком, по ощущениям, стал ещё больше, ещё противнее. Ники не может дышать, ему кажется, что он задыхается. Кевин по-птичьи склоняет голову, всё также держа лицо Хэммика за подбородок. Смотрит в глаза и улыбается, наверное, самой красивой улыбкой, которую Ники видел в своей жизни (после улыбки Эрика, конечно, она была несравнимая ни с чем). Ники окончательно убеждает себя в том, что он спит. Или, по крайней мере, умер. — Что с твоими руками? — спрашивает Дэй, словно в этом вопросе не было ничего противоречивого, необычного. Словно спрашивать о таком для него привычное и совершенно обыденное дело. Ники сглатывает, глупо моргает и не может ничего ответить. Кевин на руки Хэммика не смотрит, — ему и не нужно, фиолетовый пластырь выделяется и без того слишком сильно — но вопрос повторяет ещё раз, уже значительно тише и почему-то мягче. — Ich verstehe nicht, was du meinst. «Зато прекрасно понимаю, что тебя это ебать не должно», хочет добавить он, но ничего не говорит. Хлопает ресницами быстро-быстро и кусает губы едва ли не до крови. Сдерживается с трудом. Блять, блять, блять. Ники не хочет верить, что всё происходит в реальности. Что всё это — не плод его воображения, не записанный на видеомагнитофон сон и не проделки близнецов на Хэллоуин или День Дурака. — И всё же, что ты тут делаешь? — отчаянно повторяет он, чувствуя, как окончательно теряет контроль над происходящим. — Почему ты здесь? Откуда ты вообще узнал, что… Ники откровенно трясёт, когда Кевин наклоняется ближе, почти касаясь носа, и выдыхает прямо в губы: — Аарон сказал, что ты всю неделю проходил в свитерах с длинными рукавами, дополняя их митенками с пальцами, — он мазнул языком по губам, медленно моргая. Выражение лица Кевина серьёзное, с нескрываемыми нотами печали и беспокойства. Ники замечает их слишком поздно. — Я бы не придал этому никакого значения, если бы не маленькое уточнение Аарона в виде фразы «не снимал даже в комнате». Не держи нас за идиотов, — произносит Дэй таким спокойным, будничным тоном, что Ники хочет провалиться под землю прямо в эту секунду, в это самое мгновение. Вот только вместо этого он отводит взгляд в сторону, цепляясь им за ровный ряд подвешенных гитар, тайно мечтая стать одной из них. Кевин только вздыхает и моргает медленно, неспешно, совершенно никуда не торопясь. — Что с твоими руками, Ники? Ники нервно сглатывает и это совершенно не помогает. Он окончательно переходит на английский и его голос дрожит так сильно, что ему начинает казаться, что дрожит он сам. Так и было. В голове моментально всплывает план действий — нелепый, безумно неловкий и наивный и от того кажущийся наиболее практичным из всех возможных. Ники делает вдох, делает второй. Сейчас он скажет, что всё в порядке, махнет рукой и улыбнётся, — широко-широко, насколько только сможет, насколько только способен улыбаться — а потом развернётся на пятках, прижмёт гитару ближе и спешно покинет помещение, словно его тут никогда и не было. Ники будет улыбаться, потому что тушить фантомную боль улыбкой — наилучшее средство на все времена, начиная с эпохи динозавров. Поэтому Ники улыбается, безуспешно сдерживая дрожь в теле. Кевин хмурится, в привычной манере поджимая губы. — Всё в порядке…? — полувопрос, полуответ. Хэммик не уверен, какая версия подходит больше всего, поэтому произносит неоднозначно. Он вообще ни в чём сейчас не уверен, если честно. Даже в том, что всё это реально. Мир словно в одно мгновение потерял эту полупрозрачную вуаль реальности. — Не бери Джостена в качестве примера. Дохлый номер. — Так говоришь, будто действительно волнуешься, — Кевин открывает рот, пытаясь возразить и сказать что-то вроде «я действительно волнуюсь», но Ники подносит раскрытую ладонь к своему рту и резко сгибает пальцы, призывая замолчать. — Играть смогу, а остальное неважно. Для тебя же игра превыше всего. То есть, я имею в виду, что в обычных условиях ты бы скорее наорал на меня за двойной чизбургер с недиетической колой из Макдональдса, а не устраивал допрос на тему свитеров, — Ники судорожно выдохнул через нос, откашлялся и продолжил. — Кевин, на улице не май месяц, а конец декабря. Мне не может не быть холодно? — Ты меня совсем за идиота держишь, Хэммик? Это не вопрос. Это угроза, перемешанная с тревогой и беспокойством. Вполне в духе Кевина, но Ники всё равно хочется сжаться в комок и спрятаться. Правда вместо этого он только шумно втягивает носом воздух и делает маленький, совершенно незначительный полушаг назад, и рефлекторно сжимает пальцами гитару сильнее; костяшки предсказуемо белеют, сердце вновь пропускает удар. Как глупо. Как глупо и наивно. Он словно забившийся оленёнок, на которого навели оружейное дуло. Который увидел в темноте свет и замер на месте, не в состоянии отвести взгляда от этих мерцающих, завораживающих белых вспышек. Ники чувствует себя подростком, которого родители поймали прогуливающим занятия, да ещё и с сигаретой на заднем дворе. Вот только Ники был далеко не подростком, занятия пропускал редко и курил только в те моменты, когда это было жизненно необходимо. И вся эта ситуация кажется излишне натянутой, потому что он не понимает, чего именно хочет Кевин. — Струны лопнули, — неохотно признаётся Ники и это действительно причина, почему на пальцах фиолетовые пластыри со звёздочками, об остальном он тактично умалчивает, решив, что это недостаточно важно. Он глуповато хлопает ресницами, опускает взгляд в пол и добавляет уже совсем тихо. — Я не успел среагировать, вот и… Кевин шумно выдыхает через нос, а потом одним движением — до чего ловок, что б его! — разворачивает Ники к себе спиной и обхватывает поперёк груди, носом зарываясь в волосы на затылке. Хэммик от неожиданности выпускает гитару из рук, оставляя её висеть на ремне, и удивлённо моргает ресницами, голову медленно назад поворачивая. — Глупый. И Ники не отрицает. Только прикрывает глаза и шумно втягивает носом воздух, не находя в себе сил ни на что другое.