Πουλάκι

      Земля стынет, дорога царапает босые ступни, множество рук подталкивают к деревянной пропасти. Место едва теплое, обивка подушек камнями придавливает, в выси слышен плач сталактиков. В тишине зябко, от дыханий повсюду стынет кровь, свертываясь розой — лепестки распустятся, младое тело омертвеет, подкармливая червей с ртов нелюдей.       Монстры сладкими устами молвят о метках, ногтями намечая с острым звоном срезы лоскутков стебелей-кожи. В их действиях сквозит нежность с смрадом людских тел — запах железа ударяет пострашнее причитаний тетушки. Ей подносят к ладоням хлипкую тяжесть, что пачкает зловоньем низ сорочки. Вскрик застревает в горле морозной коркой — чьи-то губы, смазанные ядом, впиваются в уста благопристойно-мягко, слизывая девичью скорбь.       Чарна прижимает руки к груди, в молитве забываясь; сзади шепчет нечто изречения о слепом боге, Фемидой нарекая, и зарывается в кудри в благоговении постыдном.       — Она потомссственная жрица, умеет ссслушать и молчать, — длинные пальцы играют на лировых плечах, покрытых багровой коркой от «объятий» Бесстрашного. Его хладной стан ковром растянут на плите пред ее трона.       Дева утонула бы в плаче, не будь веки обтянуты пленкой воска и дарами искр от канделябр.       Услышав зов, витиеватый язык коснулся ресниц, трепетно припав к слепым очам. Жаркие объятия душили; «гусар», пропитанный табаком и вниманием людским, ласкал девичий бюст клыками.       — Ни один герм и ксоан не сравним с тобой; люба ты нашим душам, — монстр восторженно вгрызается в нависший кусок плоти с чавканьем, вытирает рот об ее ключицу, оскверняя следы от зубов на плечах.       — Страх твой слаще нектаров; крик твой чище столичной знати, — голени сцепили путами колдовства, ехидный тон омрачал потуги этикета. — Пташка-госпожа… Столь же невинна и бескорыстна. Проси что хочешь — мы все исполним.       Чарна непоколебимо упрямится, отвечая отказом который раз — тем вкуснее их цель усмирить хозяйку.       — Кань с нами в Лету, — ушную раковину опаляет цоканье осьминожьего щупальца, увлажняет касанием языка, вырывая с уст Слепой дрожащий вздох. — Забудь, как сон, доверь нам свою жизнь, ибо пройдут века, и долг не взыщим мы с тебя, ведь страх питает твой любя.       Чарна сжимается; вместе с ней и монстры подступают ближе.       — Мы отберем всссе души ради вассс, — крепкий хват у ребер сдавливает тисками и шумным вдохом.       — Мы станем крепостью твоей, — «гусар» на Пане позвонков вдыхает жизнь в птичьи «крылья».       — Мы дарим все на твое благо, о же прекрасной госпоже, — тяжестью колец отдавливает кости на фалангах.       — И королевой ты предстанешь пред нами, будь нам отрадой; и возлюби нас, как мы тебя, ибо любовь сильнее страха, — самый искусный монстр, чьи змеиные склеры объяты розовыми стеклами, вновь пьет ее уста, до жадности осушая глотки спасительного воздуха.       Чарну распаляет страх; монстры крепче сжимают госпожу, жадно отламывают, с предвкушением ожидая слома веры в столь юной колдунье.       Она в испуге забывает вовсе о Бесстрашном.