Самые черные на свете глаза

— Ты уверен, что все-таки не хочешь пойти? Билет же сгорит, — спросила Ника, глядя на себя в зеркало. Поправила черный пиджак за лацканы. Убрала локоны от лица, заведя за уши, и пригладила атласный черный топ на груди. Затем взяла бордовый карандаш и поднесла к губам, очерчивая контур. Ника не могла похвастаться пухлыми губами, как многие знакомые девчонки, зато у нее была действительно красивая форма губ. — Ни одна его песня не зацепила. И что вы только в нем нашли? — ответил Антон. И тут же оказался позади нее — Ника нашла его глаза в отражении. Антон обнял ее со спины за талию, и она на автомате обхватила его ладонь своей, улыбнулась. Им всегда говорили, что они хорошо смотрятся вместе. Худая, изящная Ника с волосами холодного темно-русого оттенка, острыми скулами и карими глазами. И высокий крепкий Антон с такими же темными волосами и глазами чуть светлее небесно-синего. Она пожала плечами, загадочно улыбаясь, и вернулась к своему занятию: снова поднесла карандаш к губам. — Я люблю некоторые его песни. Антон дернул бровью и вернулся на диван, что стоял в центре комнаты и делил пространство ее небольшой студии на гостиную и кухню. Опустился, разведя колени, упираясь в них локтями. — Некоторые? — Да. У него узнаваемая манера исполнения. И хороший голос. Безумно хочу услышать его вживую. — И я снова забыл, как его зовут. — NЮ. — Чего блять? — хохотнул Антон. — Если это как-то связано с нюдсами, тогда я, может, и пойду. Ника ухмыльнулась. Закатила глаза: — Это сокращение от имени и фамилии. Его зовут Юрий. Юрий Николаенко. — Оригинально, — фыркнул он. Нике захотелось фыркнуть следом. Его насмешки порой были так не к месту. Но она проигнорировала замечание. Тишина затянулась. Ника кожей почувствовала: напряжение вдруг вспыхнуло в воздухе и раскалилось, чуть ли не искры пускало. Вот так вот вдруг — с ничего, с пустяка. А потом Антон снова заговорил. — Пока ты будешь там отрываться, я уйду гулять с Полиной. Или с Ариной. Или с обеими. Они как раз недалеко отсюда. Предлагали заглянуть в гости. — Хорошо. — Хорошо?! — выплюнул Антон. Таким неверящим тоном, что Ника обернулась, находя его глазами. Он смотрел на нее из другого конца комнаты, раскинув руки по сторонам, будто ждал оправданий или ответа. — И ты ничего не скажешь больше? Ника вскинула брови. — А что я должна сказать еще? Хорошо проведи время, повеселись. Все нормально, если ты не хочешь идти со мной и Ликой. Ты любишь совсем другую музыку, и я об этом знаю. — То есть тебя не смущает? — поинтересовался Антон. — Что именно? — уточнила Ника, подтирая помаду на губах подушечкой пальца. — Другие девушки в моей компании. — А должны? Я тебе доверяю, все в порядке, — Ника повернулась к Антону и улыбнулась ему. Но ответной улыбки не получила. Он смотрел недовольно и устало. Так, будто она в край его вымотала своими… чем? В том и дело, что причины конфликтов всегда были высосаны им же из его собственного пальца. А еще он искренне верил, что если девушка не ревнует, то просто не любит. О здоровых отношениях и доверии он наверное не слышал. Или не хотел слышать, даже когда она объясняла ему это в сотый раз. А Ника этого не понимала — ревности. Антон ревновал ее ко всем вокруг: ребятам из группы, старым друзьям из ее компании, случайным парням, которые хотели с ней познакомиться в метро или кофейне. Более того: ее это оскорбляло — его недоверие. На все ее вопросы он лишь отвечал: «Я доверяю тебе. Но не доверяю им». Идиотская отговорка. Она не маленькая, не ведомая, не глупая. Умеющая сама решать и постоять за себя в случае чего. Он и не должен доверять кому-то другому. Только ей одной. Для него любовь всегда сочеталась с ревностью, громкими ссорами и бурными примирениями после. Для нее — с доверием, уверенностью в партнере и отсутствием ситуаций, когда вы находитесь по разным берегам одной реки. Как они с Антоном сошлись вообще? В последнее время Ника задумывалась над этим все чаще и чаще. Но она влюбилась в него, такого уверенного, дерзкого, напористого, как шестнадцатилетняя девчонка, по самую макушку, а он со своим порывистым, экспрессивным характером не дал ее чувствам остыть прежде, чем окончательно завоевал ее сердце. Только вот со временем его напористость постепенно стала отталкивающей неумением слышать слово «нет» самонадеянностью. Дерзость — распоясанной грубостью. А уверенность — дурацким упрямством, из-за чего разные точки зрения превращали их разговоры в самый настоящий ад. И если сейчас за ревность уцепиться не получилось, Антон решил пойти другим путем. — Слушай, а когда ты на наши свидания в последний раз так наряжалась? Помнишь вообще? — У тебя проблемы, Антон? — Ника вздернула бровь. — Мы ходили с тобой на спектакль на прошлой неделе, и я выглядела не хуже. А еще за неделю до этого были на другом концерте. Память отшибло? — фыркнула она. — Тогда ты красила губы и надевала топ на голую грудь, без лифчика, явно не для труппы и того певца, которого даже не слушаешь. Иногда у него случались приступы собственничества и кретинизма. И Ника все никак не могла к ним привыкнуть, проглатывать, пропускать мимо ушей. Прекрасно понимала ведь, что это просто один из его заскоков, но всякий такой раз в ее сторону летело столько претензий, будто именно она была виновата во всем трудностях и проблемах, возникающих в их отношениях. Хотя бревно в своем глазу Антон почему-то замечал крайне редко. И как раз после вспышек нелепой ревности непонятно к кому или чему. — И я тогда, и сейчас это делаю для себя самой, — отчеканила она, складывая руки на груди. — Даже не для тебя, а для себя. Его взгляд скользнул вниз, на ее грудь, что показалась сильнее из атласного топа за счет стиснутых рук. — И это, конечно, тоже не для него, а только для тебя самой, да? — кивнул он на ее грудь в вырезе декольте. Ника почти поперхнулась от возмущения и опустила руки, сжав ладони в кулаки от нахлынувших негативных эмоций. Почему Антону нужно было ее на них обязательно вывести? — Ты себя слышишь? Он певец, ему тридцать пять лет, у него десятки тысяч фанаток по всей стране. Ему дела нет до моих сисек и помады, в принципе до меня, двадцатитрехлетней студентки. А я иду в клуб и хочу выглядеть круто, и я буду выглядеть круто, что бы ты ни сказал, потому что не понимаю проблемы, — последние слова она отчеканила так громко, что они отразились от стен, превратились в мимолетное эхо и ударили по собственным ушам, но Ника не позволила себе даже поморщиться. Твердо смотрела в ответ на Антона, который явно был недоволен тем, что она спорила и отстаивала свою позицию. Его всегда раздражало, когда она с ним не соглашалась. Даже если он был чертовски не прав и, возможно, сам понимал это. — Скольких таких двадцатитрехлетних фанаток своих он трахнул, ты не задумывалась? — Я не фанатка, — голос — почти лед. — И ты знать не можешь, кого он трахает или не трахает. Господи, — всплеснула руками. — О чем мы вообще говорим? Мне дела нет до этого. Я просто иду на его концерт, потому что он классно поет и я давно хотела послушать его вживую. Ты можешь не идти, я тебя не тащу. Но, пожалуйста… «…забери меня после концерта, будет уже достаточно поздно, когда он закончится, и я не хочу возвращаться одна». Но Ника не успела договорить. — В таком случае увидимся на следующей неделе, — Антон прошел мимо нее, небрежно махнув рукой, при этом даже не посмотрев на нее, и скрылся в дверном проеме. Через несколько секунд хлопнула входная дверь квартиры. А Ника так и осталась стоять, бестолково глядя туда, где скрылся его темный затылок. Именно этих истерик она никогда не понимала. Бестолковых и беспричинных. Но сначала закрывала глаза, когда еще не успела снять с себя розовые очки. Сквозь влюбленные стекла это все казалось сильными чувствами, неумением сдержать захлестывающие эмоции, невозможностью совладать со страстью, боязнью потерять Нику. Но разве мог человек, который боится потерять, взять и просто уйти, своими же руками захлопнув за собой двери, считая, что за ним обязательно должны кинуться следом? Кажется, любящий человек в принципе не рискует лишний раз разрушить то, что всеми силами хочет сберечь.