***
Следующей встречей стало маленькое ограбление. Нет, Майки никого не убил и никого не спасал, он сам выступил грабителем, потому что денег на руках не было, а срок годности пирожных в магазине подходил к концу. Завтра их всё равно выкинут, кому какое дело до них? Его никто не увидел, никто ни в чём не обвинял, кроме чёртовых голубых глаз, смотрящих прямо в душу, хотя… они же один человек, не так ли? Так как его маленькое «Я», может смотреть в душу уже взрослому? Хороший вопрос, но ответ придёт лишь со временем, а пока Майки набивает рот почему-то не такими сладкими, как обычно, пирожными. Уже тогда он понимал, что что-то тут не так, выкидывая упаковку в мусорный бак и направляясь домой. Кажется, он снова сделал то, чему его никто не учил, с другой стороны, они живут в канализации — о какой морали идёт речь? Очередной монолог отца, который Майки снова прослушает, как какой-нибудь гундёж телика на фоне, проигнорировав абсолютно все послания и советы Сплинтера. В конце концов, отец уже умер, как бы горько это ни звучало.***
Его рука не дрогнула, когда выстрелила из пистолета прямо в голову, хотя он прекрасно знал, что после такого только смерть. Собственно, именно это и произошло с человеком. Обычный ублюдок, каких много, своровал деньги из какого-то магазина, Майки случайно столкнулся с ним в переулке, выхватил пистолет, пулей от которого чуть не цепануло, и сразу же выстрелил в голову, не раздумывая. Это было так естественно, словно лечь спать или проснуться, буднично, как любая другая прогулка серым облачным вечером. На стене остатки крови и мозгов, в голубых глазах неестественный холод. Он спокойно забирает часть денег, потому что их должно хватить на неделю сплошной пиццы, ещё и на комиксы останется. Он снова сталкивается с терзающим душу взглядом внутреннего ребёнка, отчего Майки стыдливо прячет деньги, добытые кровавым путём, но всё равно заказывает на завтрашний день три пиццы, съев по итогу только один кусок. Ему словно кол в середину желудка вставили, словно решили вывернуть наизнанку от одного запаха любимых пепперони. Это начинало пугать.***
Он подрался с братом из-за очередного подзатыльника. Казалось, Раф давно отучился от привычки бить младшего, но, услышав глупую шуточку, не удержался. Ладонь прорезала воздух, так и не столкнувшись с головой, которую сразу же нагнули, оба брата в шоке уставились друг на друга. И это мгновением можно было смело назвать: «За секунду до». До того, как в зелёных глазах промелькнуло осознание, которое вызвало раздражение, хотя скорее уже на себя, чем на Микеланджело. Снова не сдержался, позволил себе распустить руки. Но мысль сразу же затерялась от удара в скулу. Тихая ярость обожгла всё внутри хуже кипятка, и впервые Майки полез на старшего, готовый рвать и метать за какую-то неудачную попытку закрыть ему рот, заставить почувствовать себя идиотом. А ведь Микеланджело так старался разрядить обстановку между Лео и Рафом, и без того второй день на цыпочках ходил, чай им заваривал, готовил чёртов пирог, который по итогу прилетел Лидеру в лицо при очередной попытке этих двух «адекватно» поговорить. Нет, до драки между ними так и не дошло, зато неплохо так разочаровало Майки, который корпел над сладостью добрых три часа. Наконец, натянутые, как струны, нервы задребезжали несчастной шуточкой в адрес Темперамента и оборвались со звуком опускающейся ладони брата. В голове только звон, в глазах тот, кого видеть больше нет ни сил, ни желания, а после крики братьев, кровь на полу, то ли от сбитых костяшек, то ли из-за носа Рафа, то ли было что-то ещё, но, к счастью, никто из них не выхватил оружия. — Да что с тобой не так?! — вырвалось у Леонардо, когда он понял, что удержать Майки, на редкость, сложная задачка, вёрткий и быстрый младший мог выйти из любого захвата, поэтому приходилось снова и снова перехватывать его, теряя расстояние между ними и уже прислонившимися к стене Темпераменту и Донателло. — Угомонись! Пожалуй, если бы Лео не начал орать во всё горло, Рыжик всё-таки вывернулся, снова налетев на Рафа, но осознание опаздывало, оставляя голубые глаза до одури неправильными, лихорадочно горящими праведным гневом, отчего Донни сглотнул, отпуская, наконец, обладателя красной маски, что явно и не пытался вырваться. Уж кто-кто, а Гений знал, как ведёт себя разъярённый Рафаэль, и это был не совсем тот случай. Только вот обозлённый Рыжик — такая же редкость, как снег летом. — Майки, что случилось?.. что произошло, в конце концов?! — негодование Лео изначально направленное на пытающегося отдышаться Микеланджело ловко переместилось на точно так же поражённого Рафа, застрявшего на глазах младшего. Темпераменту знакома ядерная смесь ярости и жестокости, но он всегда быстро отходил и сожалел о своих поступках после этого. Рыжик же отходил долгих полторы минуты, после чего показательно сбросил с себя руки Лидера, едва не рыча. — Извини, я не… Майки правда, прости, мне не стоило… — пожалуй, впервые Рафаэль опустился до извинений, понимая, что всё началось именно с его попытки ударить младшего, и даже если ранее он себе такое позволял, то сейчас это казалось уже неприемлемым. Пожалуй, такая резкая агрессия со стороны Микеланджело тоже не норма, но Темперамент решился на первый шаг, ожидая, когда в голубых глазах, наконец, проскользнёт хоть что-то похожее на: «Я не хотел, это не я, оно само», только младший отходит на шаг назад, с опаской, с недоверием. — Вот чёрт, он тебе нос сломал?.. — Донателло прервал эти попытки поговорить, понимая, что у Рафа буквально потоком течёт кровь. Гений едва ли не за шкирку утащил старшего в лабораторию, чтобы проверить кости, и, в случае чего, вернуть их на место. — Что он сделал?.. — снова вернулся к вопросу Леонардо, сначала рассматривая дорожку крови, идущую след за братьями, а после смотря на Микеланджело осуждающе, ничуть не хуже того ребёнка внутри самого Майки, успешно присоединившегося к этому действу. — Что он такого сделал, что ты?.. Боже, Майки… Старший потирает лицо руками, не зная, что ещё сказать, а Рыжик поджимает губы, ощущая, как на глаза наворачиваются непрошенные слёзы. Он не скажет, что не хотел, ведь он — не Раф, чтобы сваливать всё лишь на свою агрессию. Нет, он хотел и сделал, чётко осознавая всю серьёзность этого взрыва. У Майки был выбор, Майки мог просто вдарить в стену, наорать, толкнуть и сбежать. Рыжик мог сделать очень многое, но кулаки чесались, а всё внутри горело не год и не два. Так почему он снова должен был сдерживать себя? Голубые глаза где-то в душе укоризненно смотрят, словно говоря: «Как ты мог?», и это пугает до дрожи в окровавленных пальцах. Сжав руки, Микеланджело понимает, что всё-таки содрал костяшки о панцирь брата, вероятно, проехавшись по его лицу лишь дважды, а сразу после, словно в назидание самому себе, проехался по острым концам на пластроне и карапаксе Темперамента, благо, угловатых моментов от битв у старшего вполне хватало. Понимание того, что он может навредить и близким, и самому себе пугает только больше, и этот чёртов взгляд… — Ты не поранился? — наконец, пересилив свои эмоции, спросил Леонардо, с опозданием заметив, что со сжатых рук младшего продолжает иногда капать кровь. — Майки? Подавив желание хлюпнуть носом, Микеланджело шустро скрывается в своей комнате, оставаясь один на один с пугающими голубыми глазами внутри него. Видеть жалостливый взгляд Лео, слушать нотации старшего, всё это выше его сил.***
Он проваливался ниже и ниже, как по накатанной. Вот только вчера Майки не выдержал напряжения в доме, устроив побоище, а уже завтра без сожалений свернул шею кому-то из пурпурных драконов. Кажется, того парня не стал бить даже Лео, а он… он снова совершает глупость, видя, как парень поджидает кого-то в переулке с ножом в руке. Это было быстро и чётко, движения отработаны едва ли не с детских лет, только почему-то горько во рту и голубые глаза заставляют обнять себя за плечи. Отвратительный холод проходит по коже лезвием того самого ножа под ногами. В отражении на него смотрит тот шестилетний ребёнок, а в голове отцовская мораль о сострадании, о втором шансе для каждого. Но ведь у этого парня был не один шанс, даже не два, почему он не воспользовался? И почему Микеланджело просто не забрал нож? Его тело сделало дело первей мозга. Значило ли это, что Майки убийца до самых костей? Хотя это не было бы открытием, разве не этому их учил Сплинтер? Так почему даже такая отговорка не спасает от противного ощущения крови на пальцах? После этого он почти не выходит из комнаты ещё три дня, изводя себя и Рафаэля, что действительно пытался извиниться, буквально унижаясь перед ним, неблагодарным младшим братом, закапывающим себя лишь больше каждую минуту молчания, каждый раз, когда не мог просто открыть рот и признаться Рафу в одолевавших чувствах. Потому что всё рухнет, стоит открыть рот, потому что эти глаза съедят его за живо, если он сознается в убийствах, прося помощи у того, на кого поднял руку. Однако и в молчании его продолжало грызть изнутри снова и снова.***
Всё оборвалось, когда чёртов жирный мафиозник снова создал какое-то орудие против мутантов. Они узнали об этом слишком поздно, расслабившись на фоне спокойствия и тишины города. В ту ночь Микеланджело просто чудом не лишился Кожеголового, а в голове вертелось то, как когда-то этот самый мафиозник схватил Донни, желая его вскрыть… больше голубые глаза того ребёнка не вызывали страха. Пусть хоть обсмотрятся — этот ублюдок не достоин жизни. Именно с такой мыслью Майки отправился на задание с братьями. Изначально они должны были лишь уничтожить это оружие, но младший решил проблему кардинально. Просто отделился в какой-то момент, спокойно пройдя по опустевшему после бойни коридору, забрался на потолок, наблюдая, как два прихвостня пытаются вытолкать кресло жирдяя из двери. Как он только в эту комнату вообще попал, если не может выйти? В любом случае, у Микеланджело был подобранный пистолет, у этих двоих только секунды на размышления. Два выстрела, два трупа, крик жиртреста о том, что он заплатит любую цену за свою жизнь, что больше никогда и ни за что не купит орудия против них, мутантов, наконец, плач, такой искренний и противный, что внутренний ребёнок приходит на его защиту… Только кто станет слушать свою совесть в момент, когда можешь избавить свою семью от опасности раз и навсегда одним нажатием курка? Пуля проходит ровно между бровей и жирное тело «отекает» на красном, безвкусном кресле. Майки делает глубокий вдох, полный крови и пороха, протирает пистолет каким-то куском ткани, а в следующий момент достаёт из-за угла подстреленного им за пару коридоров отсюда парня, вставляя пушку в его понемногу коченеющую ладонь. Никаких следов, никаких улик, никаких свидетелей. Братья будут косо на него смотреть, когда притащит из подвала жирдяя какое-то странное вино и не менее старинный дробовик, заберут последнее, выкинув куда подальше, а к первому никто так и не притронется, сделав вид, что это просто сувенир. После этого осуждение в голубых глазах больше его не пугало.***
Карай заплатила большую сумму за устранение какого-то левого магната, хотя обещалась выполнять свою работу чисто, без криминала, но зная, кто её вырастил… дело времени, когда девушка решит уничтожить пару-тройку мешающих ей людей. Конечно же, Лео не в курсе, да и к чему ей, главе целого клана, заниматься таким? Только вот кому можно доверить такую опасную и серьёзную миссию? Уж точно не новоучкам, едва начавшим тренировки в клане Фут, да и Шинигами немного жалко заставлять скакать по Нью-Йорку, когда надо привлечь ещё ни один десяток новичков… и тут такой удачный Микеланджело, услышавший от дорогой подруги, как сильно сестрёнке нужна помощь. Чтобы не оставаться в должниках девушка пообещала полную оплату, Майки и не спорил, ему же лучше получать за свои старания деньги, а не косые взгляды братьев. После случая с мафиози они долго поглядывали на него, не решаясь спросить, в конечном итоге забыв о том случае, как о страшном сне. В любом случае, то было его первое задание, и Микеланджело выполнил его без особых проблем. Сначала отключил свет на всей улице, подрезав пору кабелей, затем, на всякий пожарный, избавился от камер, буквально отрезав их от проводов. Оставалось только подождать пару часов, пока аварийное питание не перестанет снабжать несчастную сигнализацию, а после пробраться в дом прямо через входную дверь. Когда он остановился у самой кровати мужчины, в голове снова всплыл образ маленького мальчика с голубыми глазами, но в этот раз он вызвал только слабую улыбку. Попытки поставить его на путь истинный? В такой момент? Немного поздновато, впрочем, Майки не против снова повстречать своего личного «призрака» из прошлого. Это так напоминало их детство с братьями и отцом… В такой момент Микеланджело задумчиво поднял взгляд к потолку, с интересом подумав о том, как чертовски забавно будет смотреться труп, висящий в воздухе. Прямо как их груша в гостиной. На утро мужчину нашли повешенным самой обычной верёвкой к люстре. Никакого сопротивления или следов боя. А у Донателло через пару дней на столе волшебным образом появилась пара-тройка камер. Без проводов, но в приличном состоянии.***
Нотации от Лидера знатно доставали и выводили из себя. Конечно же, в какой-то момент стало понятно, чем занимается младший. Они долго избегали этой темы, пока тот не появился на пороге с огнестрельным ранением. Скрываться стало слишком сложно, особенно если живёшь с братьями под одной крышей. Больше полугода терпения и попыток «вразумить», больше полугода споров, ругани и криков, после которых голубые глаза несчастного ребёнка внутри него гасли всё больше и больше. Наконец, они перестали появляться. Его личный «призрак» смолк, и Микеланджело просто собрал вещи, выйдя из логова. Они долго сражались за своё право остаться в этих стенах, за право заниматься тем, что хочется, даже если сам Майки не одобрял себя. И, конечно же, ни к чему хорошему это не привело. Глаза, что так долго горели хоть чем-то, неожиданно перестали преследовать, это значило лишь одно — его связь с семьёй оборвана окончательно и бесповоротно. В конце концов, только тот мальчишка внутри удерживал его своей мёртвой хваткой подле семьи, а если его нет… значит, он может вздохнуть полной грудью ночной воздух Нью-Йорка. Ведь больше они для него ничего не значат, как и он для них.***
Два года почти успешных избеганий, два лучших года в его жизни, когда он слушал лишь себя, и никого другого. И надо же было Рафаэлю снова всё испортить! Ночная крыша такая же приятная, как в тот день, что он ушёл. Голубые глаза настороженно оглядывают обезоруженные руки Рафа. Те самые руки, что топили его в блядской жиже канализации, те самые руки, которые дрожали в момент, когда до темперамента дошло, что он натворил. — Мы можем поговорить?.. — о, это отвратительное выражение лица, которое так и кричит: «Умоляю, выслушай! Не убегай хотя бы сейчас!». Микеланджело готов скривиться в отвращении и отвернуться, когда в голове снова мелькает его детская версия. Такая призрачная, и такая не похожая на саму себя… — Не обязательно прямо сейчас. Я… я понимаю, правда. Только сейчас Майки замечает, что весь в крови. И то верно, едва ли вышел с задания, не успел дойти до своего логова и завалиться поспать. Всё-таки сложно несколько суток дежурить у вооружённого до зубов дома сраного политика ради этой ночи, полной крови, человеческих смертей и всё ради новой порции денежной суммы на его карте, подаренной ещё в своё время Карай. — Как насчёт завтра? В канализации. Не там, где мы живём, а… ну… Ксевер рассказывал о старой ветке, там сейчас никого, — конечно же Майки помнил ту самую ветку, как катался там с Ксевером на смертельной гонке и победил. Это была даже немного… весело? Неосознанно младший кивает, снова ловя «призрак» своего прошлого за хвост, всматриваясь в давно утерянные очертания ярких голубых глаз. Однако попытку Рафа подойти Миклеанджело пресекает сразу же, отступив на самый порог крыши, готовый сразу же спрыгнуть в любом из направлений, лишь бы не попасть в руки старшего. Темперамент сразу же останавливается, но зелёные глаза, будь они не ладны, смотрят совсем как в детстве… и Майки готов простить ему эту наглость и свою слабость. Но только в этот раз. — Тогда… до завтра? — столько надежды в голосе, и столько дрожи в руках. Совсем как у Микеланджело в тот день, когда его детское «Я» начинало пугать… пожалуй, впервые Майки задумался: что если бы, он рассказал всё Рафу? Что если бы, брат остановил его тогда? Но у времени нет таких слов, как «если бы», и если эти три года уже случились, ни Майки, ни Рафаэль их уже не вернёт. — До завтра, — тихо соглашается младший, чуть не обняв себя за плечи. Удивлённо хлопнув глазами, он быстро скрывается с крыши, однако ощущение странной растерянности и тёплого ветра, дунувшего ему прямо в лицо не покидают до следующего вечера, пока тревожность и душевная боль не вернут ему трезвость мысли, оставив лишь тяжесть на сердце, что сковало давно утерянной цепью семейных уз.