Июль 1966 года.
— Советские люди по праву гордятся своей социалистической Родиной, ставшей одной из самых могучих держав мира… В результате огромной работы партии и государства неизмеримо возросло сознание советских людей, глубоко понимающих свой патриотический долг, гражданские права и обязанности. Шарапов сидел во втором ряду в душном актовом зале, с копией Постановления ЦК КПСС в руках, которое с трибуны зачитывал собравшимся сам Гуревич, и возводил в совершенство самый незаменимый на подобных мероприятиях навык — умение зевать с закрытым ртом. Со стороны могло показаться, что у него болит голова или зубы. — Вместе с тем в нашем обществе еще имеются люди, которые грубо попирают правопорядок, совершают хищения народного добра, омрачают хулиганскими и другими преступными действиями созидательный труд, отдых и настроение трудящихся. Гуревич вперил в Шарапова взгляд своих больных бульдожьих глаз, будто обвиняя лично его в творящемся в стране беспределе. Владимир Иванович и бровью не повёл. Весь этот цирк с прилюдной читкой-тире-анафемой был инициирован Главком, и Гуревич сам был не рад стать в нём ведущим клоуном. Но на первом ряду сидело сразу несколько виновников сегодняшнего «торжества», так что отступать было некуда. Со стороны прохода послышался шепот и шум протискивающегося через ряды тела. Громко хлопнул складной стул. Кажется, кому-то наступили на ногу. Одуревший от духоты и желания выйти покурить Шарапов не успел среагировать: на свободный рядом с ним стул уселась незнакомая барышня. — Извините, тут не занято? — поинтересовалась она, уже капитально угнездившись на стуле. На подлокотнике между ними повисла её сумочка, а на коленях у девушки появились блокнот и фотоаппарат. Шарапов осоловело посмотрел на неё. — Занято. — Ну да, теперь ведь я тут сижу, — она откинула с лица каштановую прядь волос и показала ему ровные белые зубы в обрамлении ярко-красной помады. — Алла, корреспондент «Юности». — Ясно. Хотя чего журналистке из молодёжного журнала понадобилось на собрании уголовного розыска было вообще не понятно. Её рука, повиснув в воздухе и не дождавшись ответного пожатия, нырнула к фотоаппарату и щелкнула затвором. Этот звук вывел Шарапова из замешательства, и он услышал, что Гуревич уже добрался до самого главного: — …серьезные недостатки имеются в их работе по предупреждению правонарушений, раскрытию преступлений, розыску скрывшихся преступников, по перевоспитанию осужденных в местах лишения свободы. Некоторые работники милиции недооценивают опасность для общества злостного хулиганства, посягательств на жизнь, здоровье и достоинство граждан. Шарапов скрипнул зубами. Ну да, он шесть дней в неделю по двенадцать часов торчит в МУРе просто так, от нечего делать. И ребята его тоже. Им просто дома делать нечего. Ох, пришли бы эти писаки, эти кляузосочинятели к нему лично, да сказали бы в лоб, что ты, мол, Шарапов, паршиво работаешь! Дескать, распустились в Москве жулики да хулиганы, воры да продажные женщины… А он бы их под белы рученьки, да в рейд, суток на трое! И чтоб пока всю Тверскую от контингента не зачистят, к мамкам не возвращались. Рядом щелкнула камера, ослепила вспышка. — Слушайте, кто вас сюда впустил? — не выдержал Шарапов, в тайне надеясь, что она сейчас не его сфотографировала — а то ведь рожа наверное совсем зверская получилась. С задних рядов на него зашипели, призывая к порядку. Даже Гуревич как-то особенно нехорошо посмотрел, хотя вряд ли слышал хоть слово. — Дядя Илья, — улыбнулась Алла и кивнула на трибуну. «Твою мать», подумал Шарапов. Не далее как вчера генерал вызвал его к себе в кабинет и под видом чая с печеньем начал загребать в сторону, которую Шарапов вот уже двадцать лет обходил по широкой дуге, как пионер — церковь. — Жениться тебе надо, Володя, — по-отечески глядя на него, проворковал Гуревич. Володя, едва не пустив чай носом, закашлялся. Нет, он понимал, что рано или поздно кто-нибудь особо заботливый или, не дай бог, подозрительный задастся вопросом, почему такой видный мужик как он, Шарапов, не водится с женщинами. И на случай форс-мажоров они с Жегловом даже сочинили ему легенду про боевое ранение, не совместимое с амурными похождениями и продолжением рода. И она вполне могла бы сработать, если бы не одно «но». Гуревич был его начальником в МУРе, а это значило, что он имел доступ и к его личному делу, и к медицинской карте… В которой русским по белому было написано, что у Шарапова всё в этом плане работало, а ранен он был вообще в плечо. Первые лет десять с того момента, как они с Жегловым оказались в отношениях, Шарапов на редкие вопросы о личной жизни заученно врал, что до сих пор не может забыть Варю Синичкину. И хоть ему было стыдно использовать её имя ради их незаконного счастья, эта отмазка исправно работала. Но люди, помнившие их короткий роман, постепенно уходили. А новеньким не хватало матчасти для развешивания на ней лапши. Тогда Шарапов начал потихоньку съезжать с темы неудобных для себя вопросов, пользуясь своим званием и уважением подчинённых. Незаметно для себя он прослыл эдаким мистером Иск: женат на работе, на личные темы не распространяется. Всегда и для всех пример для подражания, но что там у него на душе, никому не известно. И вот пришла беда, откуда не ждали: Гуревичу на пенсию через полгода, а там бы новый начальник, и начинай сказку сначала… Нет. Решил старый сводником, напосошок. — Илья Олегович, ну какая женитьба, — самым будничным тоном из всех, что смог изобразить, отозвался Шарапов, закончив кашлять. — Я на работе живу, вы же знаете. Даже в выходной бывает тут торчу. Это было правдой. Не то чтобы ему некуда было ехать — к Глебу он бы поехал по щелчку пальцев, — просто должность и обязанности, ею возложенные, в действительности почти не оставляли времени на личную жизнь. — Я в бумагах по уши. Бывает, до полуночи сижу, отчеты Главку сочиняю, — Шарапов, осмелев от генеральского молчания, прямо посмотрел на него: — Или вы меня разжаловать изволите? — Что ты, нет, — Гуревич махнул на него рукой. — А то смотрите, я соглашусь. Задыхаюсь уже в четырёх стенах, честное слово. — Володя, погоди, — Илья Олегович скривился, как будто в его бочку меда вытряхнули как минимум ушат дëгтя. — Где я такого начальника как ты еще найду. На тебе весь УгРо держится. Я тебя вообще повысить хотел. Шарапов икнул. — Да. До генерал-майора. — Это как-то… Я не… — Он попытался быстро придумать хорошее, правдоподобное, а главное, находящееся в рамках уголовного кодекса объяснение своему желанию отказаться — и не нашелся, что сказать. «Смогу ли я так же свободно кататься два раза в месяц в Подлипки к Жеглову, или ко мне как к Гуревичу приставят личного шофёра, секретаршу и еще какую-нибудь челядь, которая будет следить за моими передвижениями денно и нощно?» — Ты же знаешь, мне на пенсию, — Гуревич размешал сахар, постучал ложечкой по краю чашки. — Мне нужен толковый преемник. Лучше тебя никого нет, Владимир Иваныч. А должность у меня не пыльная. Главное — людей на коротком поводке держать, и тогда всё хорошо будет. И про бесчисленные отчеты забудешь сразу. У меня подписание документов дважды в неделю. Ну, раз в месяц в Главк скататься, покланяться в ножки, а так – свободен как ветер. Куча времени на личную жизнь. — Что же это, — проговорил Шарапов, глядя в свою чашку с остывшим чаем, — вы меня как кобеля случать будете? Мое мнение вам не интересно? Гуревич закряхтел, насупил брови. — Да что ты такой, я прямо не знаю! Что у тебя за беда такая? — он понизил голос, хотя подслушивать их вряд ли бы стали. Шарапов прикрыл глаза. Беда, да еще какая. Темноволосая, кареглазая. С грубыми жилистыми руками и колючей щетиной. Беда, которая из года в год только сильнее укоренялась в его сердце и не было никакой возможности, никакого желания вытравить её оттуда. Они были вне закона вот уже двадцать лет. И иногда им казалось, что всё устроилось ловко и гладко, что и у них есть свой частный, тайный уголок счастья и любви. А иногда всё шло наперекосяк, куда-то к чертовой матери, и Жеглов сидел у себя на крыльце и курил, пил, проклинал самого себя за то, что позволил, за то, что поддался. И говорил что-нибудь страшное, но глупое, вроде: «Если узнают, вали всё на меня». А Шарапов по обыкновению молчал и только надеялся, что и на этот раз пронесет. — Не умею я с женщинами ладить, — пробормотал Шарапов, и это был тот максимум правды, что он вообще мог озвучить. — О, ладить он не умеет, — улыбнулся с облегчением Гуревич. — Я уж думал, у тебя там… Врача уж хотел посоветовать. То есть, я к нему, конечно, не ходил, это друга моего. Кхм. Он покашлял и вернул в голос деловые нотки. — А ладить с ними и не надо. Их дело детей рожать, да за домом следить. А дети красивые будут… — это прозвучало как-то излишне сентиментально. Шарапов напрягся: — Красивые? А вы что, уже и жену мне подобрали? — Ты же завтра будешь на собрании? — А можно отказаться? — Слушай, что ты как еврей, вопросом на вопрос! Вот завтра приходи, сам увидишь. Пришел, на свою голову. Лучше бы его сегодня утром машина сбила. Шарапов покосился на Аллу, которая стенографировала речь дядюшки в своём блокноте. Взгляд у барышни был живой, цепкий: голубые льдинки глаз то и дело перебегали со сцены на присутствующих в зале, явно подмечая какие-то мелкие детали атмосферы собрания. Видал он таких хватких дамочек, они всегда и во всем хотели быть главными. Одну такую даже знал лично. Однажды на званом вечере, организованном Главком, Шарапов встретил супругу Гуревича, Нину Филимоновну, или, как тот ее звал, Неточку. Всерьез подойдя к дегустации армянских коньяков, Шарапов не выдержал и спросил, а почему, собственно, Неточка? — А потому что «нет» это её любимое слово, — ответил Илья Олегович, не нюхая опрокидывая в себя сто грамм «Арарата». Алла была похожа на Неточку выражением лица: хитрым, будто у лисы, обнаружившей новую дыру в курятнике. Даже разрез глаз был какой-то лисий, или она специально так красилась? Вероятно, родство журналистки с Ильёй Олеговичем шло через его супругу. И теперь этот старый подкаблучник заливал, что дело женщин следить за домом и рожать детей?.. Гуревич, тем временем, завершал оглашать Постановление. Лицо его было красным и потным. Дыхание, не выдержав темпа, заданного лектором в самом начале, сбилось, и звуки с трибуны стали доноситься захлебывающиеся, с пришепетыванием и проглатыванием окончаний. — В целях повышения роли общественности в воспитании подростков, совершивших правонарушения, освобожденных от уголовной ответственности по возрасту или в связи с нецелесообразностью применения к ним мер уголовного наказания, учредить институт общественных воспитателей, назначаемых районной комиссией по делам несовершеннолетних или судом. «Прекрасно», подумал под занавес Шарапов, почти выбегая из душного помещения на воздух. «Теперь еще и малолеток нянчить.» Никотин привычно вскружил голову. Он несколько раз жадно затянулся, прикрыв глаза, и краем уха уловил знакомые тяжёлые шаги. Еще не открывая глаз, он полез в карман за пачкой. — Не, — Гуревич встал рядом, махнул рукой и широким носовым платком обтер лицо и шею. — Я так, рядом подышу. Запыхался что-то. Они не успели больше перекинуться ни словом: с чёрного хода к ним шагнула Алла, кокетливо поправляя съехавшую на бок юбку. — Ой, вы оба тут, как хорошо, — она довольно улыбнулась сначала Гуревичу — он ответил тем же, а потом Шарапову, который хмуро отвернулся от нее. — Ну, я так понял, вы уже немного познакомились, — Гуревич потер руки, как бригадир на закладке фундамента. — Володя, это Алла, племянница Неточки. Аллочка, это Володя Шарапов, наша гордость и краса, исключительно умный и серьезный мужчина… Ну, да что там, я про него тебе уже много всего рассказывал. Шарапов хотел было вставить хоть слово, хоть восклицание или междометие на худой конец, но Гуревич бухтел как заведенный трактор: гулко, булькающе и неостановимо. — Аллочка к нам направлена с одной маленькой, но важной миссией: освещение работы милиции в сфере попечительства трудновоспитуемых подростков, дабы через страницы журнала «Юность» молодежь нашей страны видела, как мы трудимся на этом нелегком поприще, как участвуем в жизни трудных подростков и как они, перевоспитавшись, благодарны нам за наставление их на путь истинный. Тут воздух у него в легких ожидаемо закончился и пока Гуревич набирал полную грудь для нового захода, Володя наконец смог подать голос: — Пусть приходит через полгода. Мы еще даже не начали. — Нет-нет, Алла будет вам помогать. С сегодняшнего дня она — внештатный сотрудник МУРа. Возьмите с ней отдельный фронт работ, да вот, хотя бы, твой район, Шарапов. Ты на какой улице живешь? — На асфальтированной, — отрезал Шарапов. — Хе, шутник. Короче, берешь с Аллочкой свой район и в паре с ней перевоспитываешь всех беспризорников, малолетних хулиганов и прочих подрастающих жуликов. Алла, кажется, подмигнула ему. — Вы хотите, чтобы целый полковник МУРа вёл разъяснительные беседы со шпаной? — уточнил Шарапов, отщелкивая пальцами окурок мимо урны. На языке конечно зудел совсем другой вопрос: уж не Неточка ли ему так сильно рога накрутила, что спихнуть племянницу замуж стало его первоочередной задачей? — Так ты мне давеча жаловался, что кабинетная работа тебя доконала, — припомнил Гуревич и развел руками: — Вот и развеешься. Шарапов проклял свой длинный язык и привёл самый главный аргумент: — Архипов завтра выводит на нас банду. Мы месяц этот захват планировали. Все роли расписаны по секундам, я не могу вот так взять и подвести их. Они хмуро переглянулись, а потом также не сговариваясь посмотрели на навострившую уши Аллу. Дело было нешуточным и попахивало грандиозным скандалом: оборзевшие в конец мерзавцы грабили инкассаторские грузовики, оставляя за собой длинный кровавый след. Не дай бог пресса пронюхает… Они с Кириллом Архиповым долго готовились и разработали план-перехват наглых грабителей, который немного походил на захват банды «Чёрная кошка». Только в этот раз подсадной уткой был Архипов, а «Маней» на телефоне — он сам. — Спору нет, банда первым делом, — согласился Гуревич. — Ну, а потом — выполнять Постановление ЦК. Шарапову живо вспомнилась песенка «Первым делом самолёты» из одного фильма, где главный герой тоже изо всех сил сопротивлялся брачным узам, но в итоге они его забороли. — Есть выполнять Постановление, — с едва сдерживаемым вздохом сказал он, глядя на сияющую как медный грош Аллочку.***
Сегодня ему снились старые тревожные сны, каких он не видел уже лет десять, а то и больше. Сначала это была война. Сырые окопы Польши, стонущий раненый немец и Левченко. Серёга не предлагал Володе согреться под одной шинелькой и в окоп свой не звал, и Шарапов, зная, что это вранье — звал, грел, целовал, — захлебывался от обиды и шел ко дну в темной ледяной Висле, а с берега над ним смеялись немец и Левченко. Потом пришла Варя и долго смотрела на него своими грустными, все понимающими глазами. Она молчала, а откуда-то из-за спины, где он, сколько ни оборачивался, никого не находил, голос Глеба шептал ему на ухо: «Девчонка-то хорошая, присмотрись.» А потом появилось что-то новенькое. Они встретились с Глебом на лестнице, точно перед облавой на злачные заведения, но вместо байки про попа и его украденный нательный крест, Жеглов крепко взял его за локоть и сказал: — Сейчас познакомлю тебя с одной девушкой, интересной во всех отношениях. И вот они сидят с ней по разные стороны решётки в «Фердинанде», она тянется к нему сигареткой, Шарапов ей прикуривает и воркуют они о чем-то своём, интимном. С сиденья напротив на это дело, сверкая глазами, смотрит Жеглов, а Ваня Пасюк склоняется к нему и говорит: «Гой, хлопче, не журись! Оконна замазка ему не нужна, покажи характер.» Шарапов просыпается в холодном поту, не соображая, кто он, где он, и который час. Идет босиком на кухню, пьет воду прямо из чайника и смотрит в окно на тёмную летнюю ночь. Он свою судьбу сам выбрал. Никто не принуждал его отвечать взаимностью Левченко. И Варя сделала все, что могла, как женщина, чтобы перевесить чашу на свою сторону. Жеглов сам толкал его в её объятия, вероятно, раньше него поняв, чем могут кончиться их не товарищеские взгляды друг на друга. И посмотрев в кошмарном сне другую, альтернативную версию его жизни, Володя ужаснулся. Что если бы он выбрал не то? Повинуясь лишь одной интуиции он умудрился выцарапать у судьбы свое маленькое, нелегальное счастье, в старом домишке под Москвой, куда сбегал в тайне ото всех каждый месяц. Сбегал бы и чаще, если бы не работа и не страх быть раскрытым. Шарапов, сам по себе человек мнительный, с годами стал и вовсе параноиком. Собираясь к Жеглову, он уже несколько лет как одевался по гражданке, да нарочно так, чтобы даже случайно встреченные знакомые его не признали. Специально сначала плутал по городу, будто бы за ним велась слежка, и только убедившись в её отсутствии шёл на вокзал. Нарочно покупал билеты до разных станций и на разные направления — повезло, что сразу после Мытищ была тройная развилка, и уехать можно было куда угодно. А потом уже оттуда пëхом или на разных попутках добирался до Подлипок. Иногда эта конспирация выматывала настолько, что хотелось бросить эту чертову службу, схватить Жеглова в охапку и увезти так далеко, где никто бы им не мешал любить друг друга. Впрочем, наверное, таких мест на Земле не было. А иногда казалось, что больше он так не сможет — жить надвое, до конца дней скрываться. И хотелось выть от тоски и безысходности. Но, проведя с ним ночь, упившись им сполна, снова и снова заставлял себя вести обычную жизнь, запрещая задавать себе один страшный вопрос — что если он выбрал не то? Ночную тишину разорвал гром телефонного звонка. — Шарапов слушает. — Архипов не вышел на связь.***
Шарапов вернулся в МУР в половине шестого утра. Операция была под угрозой и страх за своего коллегу, товарища и просто друга забил все прочие чувства как глушилка — вражеские позывные. В условленном месте в назначенное время Кирилл оставлял им весточки: не записки, а понятные только их группе знаки. Шарапову пришлось вспомнить подзабытые навыки разведчика, чтобы обучить Архипова этому языку общения. Точкой обмена сигналами была автобусная остановка на окраине города. Внедрение в банду шло успешно, плюс-минус по плану. Шарапов оперативно вносил коррективы, подстраиваясь под настроение банды, и в итоге спустя месяц от Архипова пришел сигнал: в субботу берем инкассаторов Госбанка, маршрут номер три. Полный рублей грузовик должен был напороться на вооруженную засаду в Подмосковье. Кирилл играл уголовника талантливо. Шарапов даже немного завидовал ему. Архипов четко срисовал повадки и речь криминальных элементов, на которых, как в театр, ходил смотреть в Матросскую тишину. Проработка банды длилась почти год, и за это время Архипов преуспел в актёрском мастерстве настолько, что однажды его чуть не заломали конвойные, приняв за настоящего зека. Легенду ему сочиняли всем отделом, даже Гуревич свои пять копеек вставил. Придумали, что Архипов сидел за ограбление зажиточной квартиры. Пока «мотал», закорефанился с одним кентом, бывшим кассиром крупного универмага, загремевшим за хищение, который и слил ему инфу по движению денежных средств между банком и их бухгалтерией. «Откинувшись», Архипов отирался по злачным местам, потихоньку стравливая инфу по выгодному дельцу случайным собутыльникам. Когда наконец клюнуло, Кирилл окончательно ушёл с радаров милиции, слившись с бандой. Лишь автобусная остановка соединяла два параллельных мира между собой. Шарапов переживал за него, как за родного. Было в них много общего: возраст, военные годы, оба ранены, оба вернулись в мирную жизнь без единого живого родственника. Сразу после демобилизации попали в органы внутренних дел. В МУРе служили бок о бок чуть больше года, но за это время стали настоящими друзьями. Правда, узнай Кирилл всю подноготную своего начальника, вряд ли бы стал и дальше с ним ручкаться, но Володя уже простил его за это авансом. Если бы узнал и отвернулся, он бы понял. Кирилл был надежным, как бетонная стена, и таким же закрытым в плане личной жизни. Он никогда не лез Шарапову в душу с советами, и сам всячески сторонился обсуждения своих личных дел. Володя ценил это особенно, хотя знал, что Архипов влюблен в симпатичную старшину Зиночку из патрульно-постовой, и иногда на Кирилла было больно смотреть: ходил, как туча, молча пожирал её глазами и не делал ни единой попытки взять курс на сближение. Но это был его выбор, в конце концов, и почему именно такой — не его, Шарапова, собачье дело. Не рой под других, пока под тебя не начали. Володя нутром понял, что случилось что-то очень, очень плохое. Кирилл был опытным оперативником, он бы нашел способ передать весточку. Шарапов знал все места, где Архипов мог оставить послание, и даже вспомнил несколько таких, которые они никогда не использовали по службе. Все было впустую. А это значило, что Архипов просто физически не может связаться с ними: он или в плену, или… Назначенного на субботу ограбления инкассаторов не случилось. В тот же день он поднял все патрули, конвои, всех ППСников и гайцов. — Ищите, хоть из-под земли достаньте! Прочешите Москву мелкой гребенкой, как собаку от блох. Допросите каждую подозрительную сволочь, да с пристрастием! Найдите его. Он уже знал, что найдут. И знал, что мертвым. Тело нашли день спустя в кустах на пустыре, с перерезанным горлом. Рядом были чёткие следы от шин одной единственной машины, и на этом все улики заканчивались. Ниточка оборвалась, вместе с жизнью его друга: теперь эти мрази надолго залягут на дно, а когда и если вылезут в следующий раз, это будет уже совсем другая история. Шарапов долго сидел у двери морга, курил и все заставлял себя зайти внутрь. Наконец с ним поравнялись чужие ботинки. Он поднял взгляд. Коля Тараскин смотрел не на него, а на безразличную к их страданиям табличку с четырьмя буквами. — Сколько раз мы уже сюда приходили? — спросил он. — И сколько еще придем. Он подал руку, помогая Шарапову подняться с корточек. — Все тут когда-нибудь будем, — мрачно сказал Володя, окунаясь в могильный холод помещения. Над закрытым простыней телом стояла Пулукчу, еще в защитной маске, но уже без перчаток. Выражения её лица было не разобрать, только чёрные глаза смотрели куда-то перед собой, в пустоту. Препарировать коллег ей доводилось не часто. Они остановились с другой стороны стола, который был уже девственно чист после процедуры вскрытия. Рита вопросительно взглянула на Шарапова, он кивнул. Пулукчу отодвинула край простыни с лица Архипова — и оба оперативника задержали дыхание, чтобы ни вздоха, ни звука не сорвалось с губ. Володя всмотрелся в непривычно невыразительные, поплывшие черты лица, изуродованные синюшной бледностью, в страшный разрез на горле, в так и не сформированный до конца синяк на скуле. Его мутило, но не столько от вида трупа, сколько от того, что сам его на эту смерть и отправил. — Что-нибудь нашла? — Ничего, относящегося к делу. — Пулукчу покачала головой, сняла не нужную маску. — Если бы огнестрел, были бы зацепки, но они всё предусмотрели. Убит около двух с половиной дней назад, причина смерти — обильная потеря крови. Полностью перерезана сонная артерия слева, до середины — гортань. Убийца скорее всего правша, стоял сзади. Один точный, сильный выпад, рука не дрогнула. Ладони и запястья убитого в собственной крови. От нескольких секунд до минуты он был жив, закрывал рану руками. Она показала, отодвинув простыню, закрыла обратно. — Крови на месте обнаружения тела было мало, его убили в другом месте, — подал голос бледный Тараскин. — На одежде, в карманах ничего не было. Возможно, его обыскали, прежде чем выбросить из машины. — Машину есть шанс найти? — Вероятнее всего это Газ-21 — таких сотни. — И никто ничего не видел, конечно? — Свидетели прорабатываются, но пока тишина. Дверь за их спинами хлопнула, отчего все трое вздрогнули. Появился всклоконченный, помятый Волков. Спать всем им за последние двое суток почти не пришлось. — Извините, опоздал, — просипел он простуженным голосом и шмыгнул носом. — Ничего, он тебя прощает, — Шарапов все еще смотрел на убитого, будто ждал, что тот сейчас воскреснет и все как на духу расскажет. Волков присоединился к их церемонии прощания, стянул с головы кепку. Потом опомнился, протянул Шарапову какую-то сложенную вчетверо бумажку. — Смотрите, что нашёл, — и это была самая обнадеживающая реплика за минувшие два дня. Все, включая Риту, уставились в документ. Это была банковская расписка о переводе денежных средств с одного счета на другой. Отправителем значился покойный, ФИО получателя не было, но был номер банковского счета. — Перевод на сумму десять рублей девяносто три копейки, — прочёл Шарапов в круге их склоненных голов. — Сделан за неделю до смерти… Чей счёт, выяснили? — Нет еще. — А бумага откуда? — Вы сказали, нарыть все, что только можно, — начал Волков. — Я взял в отделе кадров его дело. Там был адрес отделения банка, где у него открыт сберегательный счёт. Сходил к ним, расспросил с пристрастием. И вот, это они мне дали. Он эту бумагу забирать не стал, сказал, что её кто-то из коллег заберет, а если нет — то он сам, позже. — Знал он, выходит, что его прикрытие под угрозой, — вздохнул Шарапов. — Ах, Кирилл, что же ты мне весточку не передал… В секундном порыве жалости, он сжал через простыню холодное жесткое плечо мертвого товарища. Он посмотрел на коллег, чувствуя, что начала появляться хоть какая-то надежда. — Он не просто так этот перевод сделал, это он нам зацепку оставил. — Володя потряс бумагой над покойным. — Кирилл видимо знал, что дела плохи. Юра, выясни, что это за счёт. Поставь весь Госбанк на уши, грози прокуратурой и внутренним расследованием, если надо будет. Волков кивнул: — Есть, тарщ полковник. — Коля, попроси кого-нибудь из своих младших, кто с бабами умеет язык находить, поговорить с Зиной Картуновой из ППС. Кириллу она сильно нравилась, но отношения у них почему-то так и не сложились. Может выясните чего. — Ещё вчера начали опрашивать наших, — подтвердил Тараскин. — Рита, анализы на все что можно, — он посмотрел в непроницаемое лицо патологоанатома. — Завтра, — бросила она, заправляя за ухо прядь чёрных волос. — Давайте, ребята, не подведите. Мы его последняя семья, мстить больше некому. — А ты? — спросил Тараскин. — А мне надо от одного балласта избавиться.***
Гуревичу он, почти не спавший и не жравший двое суток, так с порога и заявил: встречаться с его Аллочкой он не будет. Да, девка видная, симпатичная. За такой много кто увиваться будет, и мужа она себе найдет без проблем. — Но посмотрите на меня, Илья Олегович, — Шарапов развел руками, демонстрируя картину маслом. — Внимательно посмотрите. Вот такую рожу она будет видеть дома. Вот с таким выражением лица я буду смотреть на нее, злой и небритый. И не важно, на какой пьедестал вы меня поставите. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. — Погоди, Володя, какие пьедесталы, какие слагаемые? — Такие! — Шарапов в гневе указал себе за спину, на дверь. — Архипов убит. Банда на свободе. Переведите меня хоть в Председатели ЦК, от этого ничего не изменится. Не посты и звезды на погонах решают, а люди на местах. Волков простуженный носится, и это летом! А я его все равно работать посылаю, потому что знаю, он десятерых стоит. — Да Волков-то тут при чем?! — начал закипать не привыкший к такому обращению с собой Гуревич. — При том! — Шарапов сорвался на крик, выдохнул, запустил руку в немытые лохмы волос. — Мы с ним одного поля ягоды. С ним и со всеми остальными. Не в погоне за звёздочками тут сидим, а за справедливость. За то, что поклялись когда-то рубить этой Гидре головы до полного изнеможения. Перед глазами тут же встал Жеглов: несгибаемый, прямой и простой, как лом. И как сидели они двадцать лет назад на кухне у дяди Миши, оба вдрызг пьяные от горя, что товарища их убили, и как клялись стоять до победного. До последнего вздоха. — Как вы не понимаете, нельзя меня как статуэтку поставить на полочку, чтобы для красоты стоял! Не балерина я и не слоники. Я, пока жив, буду лезть в самое пекло, в самое месиво. Буду в чужой крови, соплях и гнилом ливере по самые брови. Я живу ради этого, понимаете? «Ради Жеглова и его обещания», тут же в унисон заныло сердце. Гуревич молча сел на свой удобный стул, обитый кожей, за покрытый лаком стол с позолоченной лампой на нём. Поправил и без того идеально лежащую ручку. — В октябре руководство будет требовать с нас конструктивных решений по Постановлению ЦК, — ровным голосом сообщил он. — Что мы их услышали, поняли, приняли к действию. С Аллой или без, проработка вопроса с малолетними нарушителями остаётся за тобой, Шарапов. А теперь можешь идти, лезть в свой ливер. В коридоре Шарапов лоб в лоб столкнулся с кем-то, машинально извинился, и только когда его дернули за локоть, поднял глаза. — Володь, ты чего напролом, как ледокол? — на него с удивлением смотрел Коваленко, их судмедэксперт. — Только что наорал на целого генерала, — как во сне ответил Шарапов. — И? Оно того стоило? — Я еще не понял. Артем фыркнул. — Ладно, забей. Он у нас учебный, как та граната… Прозерпина мне кучу склянок передала, сказала, срочно. Что случилось? Шарапов, как мог коротко, рассказал. — Да уж… — Коваленко почесал подбородок, покачал головой. — Теперь понятно, чего наш актив по кабинетам бегает, по пятьдесят копеек с носа клянчит. Я сначала думал, юбилей у кого или новорожденный. — И на что они собирают? У него родни нет, похороны Главк устроит, — нахмурился Шарапов. — А шут их знает, им лишь бы собрать. На поминки, наверное. Ладно, бывай, побежал я… Шарапов понял, что его тошнит. Не буквально, но желание извергнуть из себя что-нибудь не хорошее было невыносимым. Мутило от мелочных людишек, напыщенных начальников, и от необходимости терпеть их всех. Очень хотелось сбежать к Жеглову. А еще лучше — повернуть время вспять и начать с ним все сначала. Провести их по извилистой дорожке жизни, старательно огибая все эти выгребные ямы, разложенные на пути грабли и прочие гадости. И подстилая соломку там, где без падения не обойтись. Но, кажется, грабли находили его сами. — Здравствуйте. Он вынырнул из своих мыслей и обнаружил перед собой Аллу. Уже какую-то совсем не игривую и не кокетливую, да и не такую уж хитрую. Спустя несколько секунд до Шарапова дошло, что на ней сейчас не было косметики. Сильно захотелось послать её к черту, но он силой сдержался. — И вам не кашлять. Она заговорила, глядя в пол: — Во… Владимир Иванович, мне кажется, мы не с того наше знакомство начали. И вы не правильно меня поняли. — Ваш дядя мне все предельно четко объяснил, — отрезал Шарапов. — И это было бы смешно, если бы не было так по-идиотски странно: меня, сорокашестилетнего мужика, пытаются женить на генеральской племяннице. Сколько тебе лет, девочка? Алла обиженно вскинула на него голубые глазищи: — Двадцать. Казалось, еще чуть-чуть, и она заплачет. Шарапов вздохнул. — Ну и надо тебе это все? Ты думаешь, раз я полковник, то я богатый, обеспеченный? — Он начал загинать пальцы: — Машина у меня казённая. Квартира — коммунальная. А из денег только зарплата. И живу я здесь, понимаешь? На работе живу, буквально. Над документами засыпаю и там же просыпаюсь. Весь вот такой, с одной стороны буквы отпечатались, а с другой — клавиши от печатной машинки. Он изобразил страшную рожу. Алла прыснула от смеха, быстро стирая с глаз непрошеную слезинку. — Владимир Иваныч, я слышала… Мне сказали… В общем, примите мои соболезнования, — зачастила она. — И я к вам совсем по другому поводу, честное слово. Зина сказала, что они сегодня задержали мальчишек, они в Ботаническом оранжерею камнями побили. У них там на троих четыре привода и одна судимость. И я подумала, раз далеко бегать не надо, может вы бы с ними поговорили, а я записала, да и дело с концом? — Так. — Шарапов помассировал виски, пульсирующие от количества информации. — Давай-ка еще раз и помедленнее. Какая Зина, кого и куда привела? — Ну, Зина из патрульной. Она на перекрёстке напротив главного входа в Ботсад стояла, её прохожие позвали. — Зина. — Тупо повторил Шарапов. — Картунова что ли? — Наверное, я фамилию не знаю. — Ага. А мальчишки? — Трое пацанов: двенадцать, четырнадцать и пятнадцать лет. Старший полгода был в колонии для несовершеннолетних за ограбление квартиры. И у всех приводы за разное. — И где они теперь? — Ну их в КПЗ на сутки отправили и вызвали кого-то из интерната для трудных подростков. — А родители где? — Да я не знаю, вот к вам побежала сразу. Думаю, вы с ними поговорите, а я статью напишу — на том и разбежимся. Она замолкла, поджав губы. Шарапов вздохнул, посмотрел в потолок, перекатывая шею с одного плеча на другое. Шея довольно громко похрустывала. — Так, слушай. У меня был очень паршивый день… Даже два. Алла опять собралась скукситься, но Володя остановил: — Да подожди ты сопли размазывать. Мне бы в порядок себя привести. Пожрать да умыться хотя бы. Дай мне два часа, идет? А пока иди и узнай про этих мальчишек все, что можно. Будешь моим младшим следователем. Алла просияла. Теперь он заметил, что улыбка у неё милая, детская, с ямочками на щеках. — Хорошо, я постараюсь! Послала ему нечистая сила детей этих, да девчонку двадцатилетнюю. А если бы он того подкидыша усыновил, ему бы аккурат двадцать сейчас стукнуло… И Шарапов внезапно почувствовал себя очень старым. В коммуналке была ванная и душ, и только за одно это можно было любить старую, пропахшую крысиной отравой и тараканами квартиру. Вместе с шумными соседями, с одной на всех кухней, ржавыми трубами, скрипучими полами и облезлыми обоями. В жилищнике всё грозились сделать им капремонт, но угроза никак не сбывалась. Володя залез под душ, но вода конечно была холодная — середина лета, как никак, сезонное отключение. Но это было даже к лучшему. Будь она горячая, его бы разморило от наслаждения, срубило в сон. Мысли бы полезли всякие непотребные… Он закусил губу. Нет, такое даже холодной воде не под силу смыть. Однажды они с Жегловым умудрились остаться тут наедине. Был Новый год, все собрались смотреть салют на Красной площади, а они завернули за угол, подождали, пока вся дружная толпа весело протопает мимо, и вернулись. Вода была горячая, как и руки Жеглова, которыми он держал его бедра, вколачивая в стенку. Не размениваясь на лишние слова, основательно и со знанием дела. Потом вся задница у Шарапова была в круглых синяках от его пальцев. Володя надолго запомнил, какой наощупь этот кафель на стене и какое море разливанное они тут устроили. Воды по коммунистическим меркам потратили непозволительное количество… Он со стоном выключил душ и прислонился к стенке, чувствуя, как жар вожделения пополз вниз, изгоняя все прочие мысли. Нет, сейчас даже наспех нельзя. После двух суток на ногах его вырубит мгновенно, даже до кровати не доползет. Надо потерпеть, пообещал он себе, вытираясь и игнорируя воспрявшую плоть. Совсем капельку. Сейчас будет какая-то ясность, и он сразу рванет в Подлипки.***
Алла нашлась в коридоре, с краю ряда стульев у стены. Вид у неё был странный: то ли испуганный, то ли смущенный, а может и все сразу. — Тебя чего это, за дверь выставили? — пошутил Шарапов, останавливаясь над ней. Рядом на двери висела табличка «Комната допросов N°2». Из-за двери неслись звуки, как из зоопарка: кто-то улюлюкал, стучал по мебели, ржал и через слово матерился. Алла подняла на него глаза ребенка, которому только что сообщили, что Деда Мороза не существует. — Они… — девушка запнулась, смущаясь, и совсем шепотом сообщила: — Они со мной заигрывают. — Так. — Шарапов упëр руки в бока, оглядел ее придирчиво с головы до ног. Она была в облегающей черной юбке по колено и в белой блузочке с двумя кокетливо расстегнутыми пуговками. В вырезе угадывалась наливная грудь: самый краешек ложбинки тенью скрывался между двух белых холмов. — Встань. Она послушалась, но тут же попыталась отстраниться, когда Шарапов ухватил её за блузку. — Стой, кому сказал! — прикрикнул он, со второй попытки застегнул озорную пуговицу, оценил результат, и застегнул ещё одну, под горло. — Вот так. И запомни, половое созревание у мальчиков начинается с одиннадцати лет. Они хоть и маленькие, но уже мужчины, к тому же с пониженной социальной ответственностью, и желания у них на твой счёт вполне однозначные. А ты к ним с декольте… Поняла? Она кивнула, теребя самую верхнюю пуговицу на воротнике. Шарапов дёрнул дверь, но она оказалась заперта. — Ой, это я их закрыла, чтобы не сбежали. — Ну, хоть на этом спасибо. Бардак внутри был впечатляющим. Кажется, шпана сломала и разбила все, что смогла: на окне была трещина, стулья лишились ножек, дверца тумбочки оторвана, все вытряхнуто на пол. Там и было-то не много, только чистая бумага, да несколько ручек, но они старались. Один лист бумаги был прилеплен к стене, видимо, слюнями, и на нём во всю ширь красовалось бранное слово. Каким-то чудом уцелел стол. — Добрый вечер, граждане уголовники, — поздоровался Шарапов, закончив оценку ущерба. Мальчишки, ожидавшие снова увидеть симпатичную девушку, немного растерялись при виде строгого дяди в погонах, и затянули нестройными, ломающимися голосами: — Эээ… Это чего мы уголовники?.. — А как же вас называть? — пожал плечами Шарапов. — Самые настоящие, подрастающие уголовники. Вот это кстати — статья Хулиганство, — он показал вокруг себя. — От года до пяти. — Не свисти, начальник, — вступился за свою банду старший. — Нам больше года нельзя, мы еще маленькие. — Вам можно и нужно. Маленькие они! Оранжерею разбили, государственную собственность разгромили, приводы имеете, а у тебя уже срок был, — перечислил Шарапов. — Не, меньше пяти и не мечтайте. Алла, позови конвоира, пожалуйста. Да скажи, чтобы пару стульев принесли. Пока девушки не было, мальчишки сгрудились на подоконнике, нахохленные и злые, как воробьи зимой. Шарапов сорвал со стены ругательство и присел на край стола. Играли в гляделки молча. Володя успел как следует рассмотреть малолетних преступников: стрижены одинаково коротко, одеты бедно, кто во что горазд. Явно какое-то казённое учреждение одевало. А может уже по дворам наворовали, что было на верёвках, то и стащили. Родители, значит, если и живы, то детьми не занимаются. Либо сидят, либо калдырят, либо чередуют. Двое помладше были похожи друг на друга как братья. Оба белобрысые, курносые и в веснушках. Старший наоборот, чёрный, как ворон, нос прямой и длинный, кожа белая до синевы. По верхней губе уже виделся пушок будущих усов. Главарь из него был авторитетный: мелкие жались за его спину, да заглядывали в лицо. Вернулась Алла с конвоиром, который по молчаливому приказу Шарапова остался с ними в комнате. Появились и стулья. Расположившись за столом и подождав, пока Алла приготовится записывать, Шарапов кивнул: — Начнем с младшего. Для протокола: фамилия, имя, отчество. Возраст. Где и чем промышлял, сколько приводов, где родители. — Они не будут говорить, — вдруг выступил вперёд старший. — Хочешь посадить, начальник, — сажай меня. Это я им приказал комнату разгромить. — Во-первых, я тебе не начальник, а товарищ полковник. А если совсем подружимся, то Владимир Иванович. И обращаться к старшим надо на «вы». Во-вторых, у них что, своей головы на плечах нету? Эй, мелюзга? — он посмотрел пристально на двух других. — Если он вам с крыши прикажет спрыгнуть, вы что, спрыгнете? Те посмотрели исподлобья и отвернули носы. — Ну, в общем вот что. Вот эта девушка, к которой вы так некрасиво приставали, — журналистка. Она здесь, чтобы рассказать нашей великой стране о всех ваших подвигах. Если конечно, хоть на пару абзацев наберется, чего рассказывать. Раз ты старший, тебе и отдуваться. — Рассказал уже все вашей крале. — А я на бис хочу послушать. — А если я не хочу? — сплюнул на пол чернявый. — А если не хочешь, то пять лет колонии, — он указал на конвоира за спиной. — Там с тобой будут уже по-другому беседовать. Старший фыркнул, хотя было видно, что перспектива его не обрадовала. — Типа, я вам интервью даю что ли? А вы нас с пацанами отпускаете? — Смотри-ка, какие слова знает: «интервью», — обратился он к Алле. — Насчет отпустить я подумаю. Смотря как ты петь будешь. А вот если бы вы тут погром не учинили, точно бы отпустил. Это было враньем, но подпустить перспективы упущенной свободы по своей же глупости стоило. — Гека Грач, — представился главарь, расправляя плечи. — Но если подружимся, то для вас просто Гека. Шарапов усмехнулся. Парень был сообразительным и если бы не стезя уголовника, выбранная им — или выбранная кем-то за него, — то из него вышел бы толк. — Пятнадцать лет. С десяти лет перебивался на железках, автобусных станциях, ну и так, где народу побольше. Таскал жрачку, шмотки, деньги, сумочки. Два привода за хулиганство и воровство. Отсидел полгода за ограбление квартиры. Родители умерли. — В интернатах жил? — Когда холодно было, — пожал плечами Гека. — Ваши туда отволокут, я перекантуюсь — и ходу. Отстойно там. — Ну да, а на улице жить — весело. А эту парочку где подцепил? — Со мной с интерната свалили месяц назад. Был у них там привод, они хавку с прилавка стырили… Этот Шмыга, а мелкий Мышь. Дальше не знаю. — Тоже сироты? — Не, у них предки там где-то, — он неопределённо махнул рукой. — Сидят или типа того. — Ясненько. — Шарапов побарабанил пальцами по столу. — Ну в общем, братцы, история такая получается. Тебя, Гека, я отпустить не могу. Ты взрослый парень и чертовщину творишь осознано. А значит, должен отвечать за содеянное по всей строгости закона. Гека полоснул по ним жгучим чёрным взглядом, криво ухмыльнулся: мол, ну кто бы сомневался. — А этих ребят мы еще вырастим людьми. Если конечно им тоже не хочется в тюрьму, м? — Он пристально посмотрел на младших. — Нет, судя по глазам, не хочется. — Подождите, — Алла вдруг перестала стенографировать и посмотрела сначала на Шарапова, потом на Геку. — Вы что, серьезно? Он же ребенок, какие пять лет? — А что же прикажешь? — деланно удивился Шарапов. — Талоны ему на усиленное питание выдавать? И не от него ли ты в коридоре пряталась, закрыв дверь на ключ? — Да вы же не знаете о нём ничего! — Алла вскочила на ноги. — Как он на улице оказался и почему. И как он по родителям тосковал, и как в их дом возвращался — сбегал из интерната только ради этого. Но он для вас просто неудобный человек! Вам не выслушать, а пристроить его куда-нибудь надо, с глаз долой, из сердца вон. Чтобы отчетность не портил. Она замолчала, сдула со лба выбившуюся прядь. Гека смотрел на неё во все глаза. Шарапов изо всех сил старался не улыбаться. Он уж думал, что спектакль про плохого и хорошего следователя по пьесе Глеба Жеглова её не проймëт. — Ну, говори, говори. Расскажи, что делать-то? Просвети нас. — Это я комнату разгромила, — сказала Алла, и парни чуть не попадали с подоконника от удивления. — Да, я. Я же знала, что вы все на них свалите, мне ничего не будет. Сзади послышался непонятный звук: это конвоир пытался не реагировать на услышанное. — Так что за ребятами только разбитые стекла в оранжерее, — продолжила она. Щеки от вранья у нее стали румяными, как яблоки. — Да и то ещё не известно, били они их на самом деле или нет. Может, они в другую сторону камнями кидались, а их оклеветали, потому что одеты плохо и видно, что мамы с папой нет. Вот и обижают все, кому не попадя. Шарапов понял, что Аллу понесло и пора жать на тормоза. — Ну-ка, выйди на минутку. Он вытащил её в коридор и крепко взял за плечи. — Молодец, девочка, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Ты давай, не бросай их, они уже твои с потрохами. Только не перегибай с отпущением грехов, они ж не святые все-таки. В конце коридора маякнул Гуревич, заинтересованно вытянув шею в их направлении. Алла стояла красная. До неё ещё не всё дошло из случившегося, но некое озарение уже начало проступать во взгляде. — Ты вот что, скажи им про кружок Осоавиахима, или про Юного моделиста. В общем, пока они не отелились, вяжи их какой-то полезной деятельностью. Чтобы перспектива избавления от тюрьмы была и нам, и им в радость. Придут интернатовские забирать — стой на стороне ребят, пусть видят, что ты их защитишь в случае чего. Да узнай их имена и фамилии настоящие. Ну? — Ага, — она кивнула, окончательно придя в себя, и дверь комнаты для допросов N°2 снова открылась. Шарапов без сил шлепнулся на стул в кабинете и несколько минут пустым взглядом смотрел в пространство перед собой. Зачем он вообще сюда пришёл? Ах да, посмотреть, не появилось ли за время его отсутствия каких-то новых отчетов от ребят по делу Архипова. Он порылся в бумагах на столе, в сейфе. Звякнул Тараскину в соседний кабинет, но там было занято. День шёл к вечеру. Пора бы домой топать, досыпать остаток выходного… Дверь тихо скрипнула. На пороге появился, ни жив ни мёртв, Волков, с больными горячечными глазами. — Юра! — Шарапов вскочил навстречу. — Нашел, тарщ полковник, — тихо проговорил он, ковыляя к стулу. Володя поравнялся с ним на середине кабинета и сгреб в охапку. — Дай обниму. Волков был весь горячий. Шарапов помог ему сесть, налил воды из графина. — Вклад до востребования на третье лицо. Все тут, в папке. Записал, пока ехал. Волков вывалил на стол документы, жадно выпил воду, часть пролив себе на грудь. — Золото ты человек, Юра. Шарапов метнулся к окну. Минуту назад с улицы были слышны звуки заводящегося с выхлопами мотора их «линейки». Он встал на подоконник, высунулся в форточку и заорал вниз: — Савкин! Сааав-кииин! — Чё? — донеслось со двора. — Довези Волкова до дома, у него температура! — Я «скорая» что ли? — недовольно. А через секунду: — Ладно. Пусть спускается. Володя проводил его, и, затаив дыхание, открыл папку: вклад до востребования был открыт на некого Камолова Георгия Аркадьевича. Вот бы еще знать, кто это.***
Шарапов проснулся на следующий день, но не утром, как планировал, а к вечеру, часа в четыре. Чертыхаясь, одновременно завязывая шнурки и жуя бутерброд, он впопыхах вывалился в жаркий летний день. Когда позволяла погода, он ходил пешком — от Ордынки до Петровки бодрым шагом было около часа, и он любил этот маршрут. Проходя через Большой каменный мост, он всегда останавливался ровно на том месте, где когда-то позвал Жеглова к себе жить. Это была не фигуральная, не абстрактная точка Начала — а самая настоящая. В неё можно было ткнуть пальцем на карте: вот туточки, в самом центре города, под стенами Кремля, все и случилось. Тут можно было остановиться, покурить, поплевывая в Москва-реку, а потом с тихой и глупой улыбкой идти дальше. Но в плохую погоду, или когда торопился, Шарапов бежал на метро. Две остановки — и вот они, родные казематы. Вбежав с размаху с улицы в полумрак холла, Шарапов не сразу понял, что происходит. Какие-то люди, и их почему-то много. Посередине у парадной лестницы была установлена странная конструкция из стола, какого-то гербария в черно-красных тонах и картины. Он проморгался. И тут же решил, что или спятил, или умер. Прямо перед «картиной» обозначилась до боли любимая фигура, и голос Жеглова сказал: — Ну, где тебя носит, разведка? Поминки, краем мозга сообразил Шарапов, все еще стоя, как вкопанный. Вчера — или позавчера? — Коваленко сказал, что деньги собирают, вроде как на поминки. И не картина это, а огромная фотография Архипова в чёрной рамке. Вот только наличие Жеглова пока не объяснялось никак. Жеглов стоял гоголем. Вокруг уже собрались воздыхатели и бывшие сослуживцы, и, кажется, отбоя не было от желающих поздороваться и приобщиться. Володя шагнул вперёд, вторгся в этот фанатский кружок, и ответил ему в тон: — А это поминки или встреча с поклонниками? Вы бы хоть постеснялись, — это уже относилось ко всем собравшимся, среди которых был и Тараскин. Жеглов ухмыльнулся и дёрнул его на себя, в стальные объятия. Володя опешил, задохнулся от нахлынувших эмоций, и тут же рядом с ухом услышал: — Не дури, ты ж меня, поди, давно не видел? Они встретились взглядами, совсем близко. И против воли стало жарко и весело. А ведь и правда, для большинства так оно и было. И он ответил, стискивая его в ответ, радуясь, как дурак, этой лазейке судьбы. Им понадобилась минута, чтобы успокоиться и вспомнить, что они тут не на празднике. Шарапов в кругу коллег лихорадочно пытался изобразить полное незнание, задавая всякие глупые вопросы, а когда они иссякли, Володя вспомнил один, который вертелся на языке еще от входных дверей: — Как тебя сюда занесло, Глеб? — Да вот, понимаешь, скучно стало, — он сверкнул глазами, явно намекая не только на скуку. — Вспомнил Володю Шарапова. Дай, думаю, позвоню — вдруг работает еще. А он не просто работает, — Глеб обратился к зрителям, — он целый полковник. И на телефон у него почему-то Коля Тараскин отвечает. — Так ты на старый номер звонил, — ответил смущенный Тараскин, которого только что сравняли с секретаршей. — А это теперь мой кабинет. — Вот! — Глеб поднял палец. — Даже у Тараскина свой кабинет есть… Смеяться было неудобно, но всех так и распирало. Только Шарапов сверлил его многообещающим взглядом. Погоди до вечера, там похохочем. — Ну и рассказал мне Коля про дела ваши скорбные… — Глеб обернулся на портрет убитого, и смех у всех тут же встал поперёк глоток. — Паршивые делишки-то. Совсем распустились без меня. Собравшиеся потупили взоры и только Жеглов с Шараповым остались смотреть друг другу в глаза. «Я бы сказал тебе, просто времени не было», говорил Володя, прося прощения. «Какое счастье, что твоя работа — перебирать бумажки», отвечал Глеб. — Капитан Жеглов, а не поможешь ли, по старой памяти? — через ком в горле выдавил Шарапов. — А помогу. Они будто вернулись на двадцать лет назад. Всë-таки какие-то мечты иногда сбываются, думал Шарапов, пусть не по-настоящему, пусть на один вечер. Пока часы не пробьют полночь, а карета не превратится в тыкву. Володя сидел на диване, очень похожем на тот, что стоял тут когда-то; Коля подпирал стену у окна. А Жеглов как хозяин ходил туда-сюда по кабинету, травя байки: руки в карманах, начищенные до блеска сапоги гулко чеканят шаг. Такие уже сто лет никто не носит, а его это как будто и не волнует. Он бы и жилет тот полосатый носил до сих пор, если бы его моль не съела и Володя его не выбросил. В кабинет зашел Коваленко — кто-то и до его чертогов донёс весть, что их сам Глеб Жеглов изволил почтить вниманием. Знакомство прервалось появлением Гуревича, который выглядел слишком добродушным даже для себя — явно перебрал с поминанием. Генерал, пыхтя и отдуваясь после преодоления лестницы, глотая сразу по половине слова, рассыпался в бессвязных комплиментах перед бывшим опером. Володя не слушал, только сдвинул брови, когда толстый как сарделька палец Ильи Олеговича порицательно указал в его сторону. «Ага, пожалуйся ему на меня. Вот он меня за это накажет… » А потом встретил Жегловский взгляд, горячий и темный, как июльская ночь, и страстно возжелал, чтобы все они исчезли. Ну хоть на минутку. Ему бы хватило, чтобы вжать его в стенку и зацеловать до смерти. Может быть лицо у Володи стало слишком красноречивым, или натянутые в паху форменные брюки — тоже вполне себе улика, только Глеб выпроводил поддатого Гуревича и поманил Шарапова пальцем. — Володь, можно тебя на два слова? Мы не надолго, — это уже Тараскину с Коваленко. Шарапов молча вышел и, ничего не спрашивая, повел в свой кабинет — соседняя дверь слева. Ключ как назло прыгал в пальцах. За спиной почти вплотную стоял Жеглов и дышал ему в затылок. Наконец замок поддался и… В стенку уже впечатан он сам. Колено Жеглова тут же оказалось между его ног, бедро трется о пах. Они бешено целуются, будто год этого не делали, сталкиваясь зубами, сплетаясь языками. — Дверь, — выдыхает Жеглов. Щелкает замок, ставя жирную запятую между ними и людьми в соседней комнате. Подождите там, мы скоро. Тут остро встал один вопрос, даже два. Глеб по-свойски расстегнул ему ширинку, не размениваясь на ремень — иначе быстро не получится, — и жестко задвигал рукой, губами собирая его сдавленные стоны. Комната наполнилась быстрыми влажными звуками. — Хочу тебя здесь, — шепотом сказал Володя, и это завело их еще сильнее. — Столько раз представлял себе. — Где? — На столе, — сгорая от смущения и похоти, чуть слышно. — А я тебя на диване у Тараскина, — вернул Глеб на сдачу, и в кулаке у него стало совсем влажно. Шершавый мозолистый палец обвел нежную плоть. Володя замычал, вцепившись в него руками, ноги подкосились. — Я к тебе еще как-нибудь загляну, и мы попробуем, — бархатным голосом сказал Жеглов и это довело Шарапова до грани. Он испачкал Глебу кулак и укусил его плечо через одежду, чтобы не застонать в голос. Откуда ни возьмись появились салфетки, по виду точно как из их столовой, и Володя беззвучно рассмеялся: похоже, он все предусмотрел. — А как же ты? — спросил он, пока Жеглов застегивал его обратно. — А я доберусь до тебя попозже, — с поцелуем пообещал Глеб. Кто-то осторожно постучал в дверь и Жеглов гаркнул: «Минуту!» Несколько секунд они смотрели друг на друга в тишине, восстанавливая дыхание и прислушиваясь к звукам снаружи. Из соседней комнаты доносились приглушенные голоса. — Ну что, отпустило? — спросил Жеглов. Шарапов кивнул. — Тогда работать. Пока они настраивались на работу, в кабинете появился ещё один гость. Алла обнаружилась на том самом диване, и Шарапов, под смеющимся взглядом Жеглова, попросил пересесть ее к столу. Глеб тут же плюхнулся на освободившееся место, растекаясь в жутко соблазнительной позе. «Сволочь», подумал Володя. Коваленко придвинул Алле стул, Тараскин предложил воды. Девушка хоть и усвоила урок про верхние пуговицы на блузке, но от неё веяло молодостью и соблазном — мужчин так и манило к ней. Алла, неловко себя чувствуя под перекрестными взглядами, села на самом краешке стула, сцепив пальцы в замок. — Да я просто рассказать хотела, чем дело кончилось, — пояснила девушка. — Мальчишек забрали в интернат. Но мы с ними договорились, что я буду приезжать раз в неделю, на выходной, и помогать им с внеурочной трудовой практикой. Мы пока остановились на столярном деле. — Тоже будешь рубанком работать? — улыбнулся Шарапов, представляя её за верстаком. — А что такого? — пожала она плечами. — Я не боюсь. — Молодец. А отчет напишешь? — Да, я уже, только я его принести забыла, — прикусила губу Алла. — Ну ладно, — махнул рукой Шарапов. — Потом как-нибудь. Ты извини, нам надо одно дело обсудить… — Хорошо. До свидания. Её уход проводили три пары глаз. Жеглов отвернулся первый и посмотрел на Шарапова, вопросительно задрав бровь. — Это кто? — Это племянница жены Гуревича, — Володя не собирался ему рассказывать все, к тому же при свидетелях. — Временный внештатный сотрудник. — Владимир Иванович с ней контакт налаживает, — с усмешкой подсказал Тараскин, явно считая, что в их мужской компании такие темы дозволены. — И поговаривают, успешно. «Ох, Коля, Коля…». Шарапов полностью проигнорировал взгляд Жеглова, которым тот, без сомнения, прожег в нём дырку, и полез в стол за документами. — Архипов, — сказал он, возвращая всех на бренную землю. — Убит после внедрения в банду под прикрытием. В этом деле дыр больше, чем звёзд на небе. Можем обсудить или у вас другое настроение? Вопрос в основном адресован Тараскину, и он хмуро засопел, отвернулся, догадываясь, что ляпнул лишнего. — Артем, анализы готовы? — Чист, как белый лист, — ответил Коваленко. — Ничего интересного. Впрочем, у Пулукчу есть кое-что в отчете по вскрытию, но я тебе сразу говорю, что к делу это не относится. Потом сам прочтешь, когда время будет. — Ты мне давай, лишним голову не засоряй, — недовольно заметил Шарапов. — У меня и так, не уголовное дело, а кулек шелухи от семечек. Он махнул папкой, шваркнул ей об стол. — Можешь идти. Коваленко пожал плечами, мол, ну и сидите тут, не очень-то и хотелось, и ушел. За это время Жеглов перебрался к столу, закинул ногу на ногу и углубился в чтение дела. — Коля, что там свидетели, нашлись? — продолжил Шарапов. — Одна бабка показала, что видела на пустыре чёрную машину. — Тараскин устроился на краю своего стола, который временно окупировали начальники — один бывший, и один действующий. — Время по нашим прикидкам совпадает с тем, когда труп Архипова бросили в кустах. По следам от колёс было установлено, что и вес машины, оставившей такие следы, и рисунок покрышек подходит под автомобиль «Волга». — Чёрная «Волга», говоришь, — Жеглов задумчиво посмотрел на Тараскина. — Коль, ты себе можешь такой аппарат позволить? — Да куда там, — рассмеялся Тараскин. — Я себе на велосипед полгода копил. — Угу, — Глеб перевел взгляд на Володю. — Улавливаешь? — Ну, дорогая машина, — согласился он. — И что? — Много ли наших граждан могут себе позволить такую? Кстати, чёрный — это особый шик. Она на пятьсот червонцев дороже стоит. Шарапов кивнул. — Да, пожалуй, это сужает круг поисков, но все равно, это сотни людей. — Согласен. Быстро найти не выйдет, придется нудно и планомерно вычислять владельца машины, который подходит под описание ваших бандитов… Что у вас на них есть? — Банда проявила себя примерно год назад, когда произошел первый налёт на инкассаторов. Итогом были два трупа — кассир и водитель, — и триста тысяч советских рублей. Все произошло на безлюдном участке дороги между небольшими населёнными пунктами в Подмосковье. Ни свидетелей, ни зацепок. Оружие было использовано только холодное. Машину с деньгами, видимо, остановили под каким-то удобным предлогом, так как она была полностью на ходу: водитель просто заглушил мотор. Второй налёт совершили через три месяца, по аналогичной схеме. Снова добровольно остановленная машина, снова трупы с перерезанным горлом. На этот раз в руках грабителей оказалось почти пятьсот тысяч. Но там они наследили, буквально. Было слякотно и в грязи остались отпечатки ног. Так было установлено, что их как минимум трое. Двое с обувью сорок второго размера и один — сорок третьего. Да только вот я не принц, да и они — не Золушки. Тогда и пришла нам с Архиповым мысль, что надо их на живца ловить, внедряться в банду. — Так-таки обоим одновременно мысль пришла? — уточнил Жеглов. — Архипову, — признался Володя. — Мне, честно говоря, после «Чёрной кошки» такими вещами заниматься вообще желания нет. — Но ты согласился. — Да. План был хорошим, понимаешь. Кирилл сам предложил, как будет действовать. Мы обсудили сначала отделом, потом доложили Гуревичу. Он одобрил. — Ну это еще не показатель… — Жеглов сидел с крайне недовольным выражением лица. — А что тебе не нравится? — не понял Шарапов. — Много чего. Но сперва расскажи до конца. — Архипов под видом отсидевшего за ограбление начал отираться среди криминальных элементов. И спустя несколько месяцев вышел на эту банду. Предложил им обстряпать дельце по ограблению инкассаторов… — Вот тут его и должны были раскрыть, — резко вставил Жеглов. — Если они не идиоты, конечно. Это как притащиться в церковь и спросить, а вы не знаете, где тут исповедуют? Топорно действовал этот ваш Архипов. На этих граждан нельзя так лезть, нахрапом. Они как баба, предварительные ласки любят. «Много ты знаешь про баб», подумал Шарапов, а вслух сказал: — Чего же они его сразу не убили? — А вот это интересный вопрос. Над ним надо подумать. И ещё вот над чем: представь, ты везешь огромную сумму денег. Тебе запрещено останавливаться по дороге, если только это не обусловлено какими-то не зависящими от тебя обстоятельствами, например, впереди закрыли железнодорожный переезд. Ты едешь, и вдруг случается что-то, из-за чего ты, не взирая на все инструкции, тормозишь. Что могло остановить тебя? — Был вариант, что кто-то из бандитов изображал просьбу о помощи, — отозвался Тараскин. — Ну вроде как, машина у него сломалась или человеку плохо стало. Типа, выбежал на дорогу и давай руками махать. Водитель мог растеряться, затормозить. Не будет же он сбивать его. — А тормозной путь был? — Не было. — Ребус в квадрате, — подытожил Жеглов. — Да уж, подкинул этот Архипов вам работенки… Откуда он такой нарисовался? — С Краснодара, — сказал Шарапов. — Перевёлся в столицу чуть больше года назад. Опер он очень толковый. С живым умом и нестандартным подходом. Знаешь, первое время он мне тебя, Глеб, напоминал. Ну уж очень красиво людям в доверие втирался. И вообще, артист он тот ещё. Ты бы видел, как он уголовника играл! — Да хреново он играл, — заметил Глеб, не реагируя на сравнение с собой. — Грохнул его какой-то неблагодарный зритель. Володя нахмурился. — Ну зачем ты так? Он был нам всем другом. Когда речь заходила о службе, он всегда был с нами на одной волне. Ты ему «а» — он тебе «бэ». Он никогда не пытался спихнуть свои обязанности на других, а наоборот, стремился, чтобы работы было как можно больше. Бывало, кого-то из ребят выручал, подменял в праздники. И, опять-таки, в рамках службы он был открытым и общительным. Правда, едва тема съезжала на что-то личное, даже самое невинное, он закрывался и уходил в себя. — А родня есть? — уточнил Жеглов. — Никого. Он с войны сиротой вернулся. Коля, а Зину Картунову допросили? Нравилась она Архипову, — пояснил он Глебу. — Допросили. Сейчас… — Тараскин слазил в сейф, достал оттуда пару листов бумаги. — Вот протокол. Я еще в дело подшить не успел. — Ну ты в общих чертах обрисуй, — Володя пробежался по диагонали по тексту и отдал Глебу, приобщить в папку. — Рисую, — вздохнул Тараскин. — По сути, ничего между ними не было. Платонические отношения. Хотя он ей подарил цветы на день рождения и один раз проводил до дома. Зина решила, что вот оно, и взяла было быка за рога, но сближения не вышло. Архипов вдруг резко пошел на попятную. Сказал, что у них ничего не выйдет. — Ладно, нам их половая жизнь не интересна, — перебил Жеглов. — А интересно вот что: ни с кем не общался, баб сторонился, родни нет, а вклад тогда на кого открыл? — Он помахал банковской распиской о переводе. — Ну это ты с козырей зашел, — Шарапов встал, прошелся по кабинету. — Это вопрос подороже «Волги» будет. — Я так думаю, это самый главный вопрос, — заметил Глеб. — Вот за него ухватиться обеими руками и тащить, как рыбу из полыньи. Когда найдете этого… Камолова Георгия Акакиевича… — Аркадьевича. — Да не важно. Когда найдете — спросите у него с пристрастием, что он про инкассаторов знает. — Может, ничего, — заметил Тараскин. — Живёт себе где-нибудь человек и не знает, что на него вклад открыли. — Тоже вариант, Коля, — согласился Жеглов. — Но тогда новый вопрос: а зачем Архипову так делать? — Я думаю, — Шарапов подошёл к ним, встал посередине, — что сам по себе перевод ничего не значит. Этим Кирилл хотел нам что-то сказать. Предупредить, может быть, дать подсказку… Не знаю пока, но интуиция так велит думать. Иначе незачем ему было за неделю до смерти какую-то непонятную сумму — десять рублей девяносто три копейки — переводить непонятно кому. — Получается, выгреб из карманов все, что было — и на счет. — Ну да. Десять рублей это конечно не совсем мелочь. Но и на помощь нуждающимся не похоже. У Коли вон, алименты на детей в три раза больше. Тараскин сгорбился. Жена от него ушла несколько лет назад, не выдержав постоянного отсутствия супруга и переживаний из-за его работы. Прихватила двоих детей и отчалила на Крайний Север в компании какого-то геолога. Тараскину развод встал поперёк горла и карьеры: о дальнейшем повышении было велено забыть навсегда. Так и остался вечным капитаном. Шарапов поздно спохватился, что наступил товарищу на больную мозоль, и, извиняясь, тронул его за локоть. — Коль, я это… — Погодите-ка, — встрепенулся Тараскин. — Меня тут осенило, с какого конца можно начать искать владельца «Волги». — Да ну? — подался вперёд Жеглов. — Моя-то в солнечный Магадан свалила с хахалем, вы думаете, от большой любви к нему или к низким температурам? Держи карман шире! Деньги, товарищи. Очень большие деньги. Они там в несколько раз больше нас зарабатывают. Поработал пять лет, умножил это еще на пять — и хоть «Волгу» себе покупай, хоть унитаз позолоченный. — А вот это мысль! — похвалил Жеглов. — Я-то, признаться, сначала про всяких шишек вроде вашего Гуревича подумал. Вот уж у кого зарплата и положение позволяет на «Волгах» рассекать. Но бывшие северяне это тоже хороший вариант. — А еще военные, — вспомнил Шарапов. — Кто в ГДР служит, назад не на «Шкодах» и «Фиатах» приезжает, а как раз-таки на нашем автопроме. — Вот и круг подозреваемых, — заключил Жеглов. — А дальше набраться терпения и планомерно искать.***
Домой возвращались за полночь, по пустым улицам. Поначалу шли молча, но Жегловское любопытство не выдержало первым: — Так что за девчонка? Володя вздохнул. — Гуревич меня женить собрался. Глеб фыркнул. — Не смешно ни капельки, — обиделся Шарапов. — Мне как будто по службе головной боли мало, теперь ещё слухи поползли. — Дурень, — ласково сказал Жеглов. — Так они поползли какие надо. Тебе же на руку. Покрутись рядом с ней для вида, а потом скажешь, что не срослось. — Да не умею я так, — признался Шарапов. — И потом, я ей уже все высказал по поводу этого мезальянса. Что гожусь ей разве что в отцы. — Ну, можешь по-отчески с ней пообниматься. Со стороны все равно не понятно. — Очень великодушно, — оценил Володя. — А ты сам чего такой расслабленный, кстати? Весь день тут околачиваешься. У участковых что, понедельник — выходной? Жеглов хитро посмотрел него, перескочил с ноги на ногу, будто собираясь идти вприсядку, и тихим голосом пропел: — Я вам не скажу за всю Одессу… Вся Одесса очень велика, а… — развернулся спиной вперёд и закончил уже не музыкально, но за душу все равно взяло: — А у меня отпуск. И припустил прочь от Шарапова вверх по улице. — Ах ты, сволочь, — улыбнулся Володя, пускаясь вдогонку. — И ты мне это только сейчас говоришь?! Как подростки, они со смехом и шуточными угрозами домчались до моста, и сердце Шарапова ëкнуло от воспоминания. — Глеб, а ты помнишь это место? — запыхавшись, спросил он. — Какое? — Ну вон под тем фонарем, видишь? Как терраса над водой. Мы там стояли с тобой двадцать лет назад, и я позвал тебя к себе жить. В горле почему-то встает комок: наверное, он сентиментальный идиот. Наверное, Жеглову этот мост до одного места. — Помню, — вдруг ответил он. — Помню, как у тебя голос дрожал, а я стоял и думал, ты это серьезно предлагаешь или просто дурак. — Ну и кто я в итоге? Они остановились на том самом месте и Жеглов привлек его к себе в объятия. — Мой. Одно слово, а сколько в нём заложено. Страхов, сомнений, боли и любви. Шарапов не стал смотреть по сторонам: поцеловал его без оглядки. Не как голодающее Поволжье, а медленно, с чувством, с расстановкой. Наслаждаясь и упиваясь каждой секундой. — Люблю тебя, — сообщил он очевидное, но кажется, что они никогда этого друг другу не говорили. В квартиру заходят на цыпочках, огибая скрипучие половицы и гирлянды стираного белья. В темноте, как преступники, крадутся в их комнату. Шарапов наощупь, заученным движением, опускает изнутри крючок на дверь. Шуршит, падая на пол, одежда. Они могут сколько угодно представлять себе секс в самых неожиданных местах: хоть в МУРе, хоть у черта на рогах, но оба понимают, что все это так и останется фантазией. Сладко-острой приправой к их тихой тайной любви. Кровать и диван остаются не тронутыми. На пол сброшен матрас. Он не скрипит. Он их тихий, верный сообщник. Володя всхлипывает, принимая в себя все сразу, одним сильным слитным движением, и не терпеливо ерзает, побуждая Глеба двигаться. Зубы прикусывают ему загривок. Боль мешается с удовольствием, заполняя его по самую макушку. Хочется сильно и быстро, чтобы пришлось кусать матрас, но Жеглов будто издевается, медленно и полностью выходя из него и с тихим шлепком загоняя обратно. Руки у Жеглова дрожат от напряжения. Они сменяют позу на более комфортную, располагающую к неспешному темпу — на боку. Глеб подхватывает его согнутую в колене ногу и, о. О! Внутри все взрывается салютом наслаждения. Володя подаётся навстречу, прося сделать так еще раз, и Глеб делает, загоняя под корень. Шарапов скидывает его руку со своей ноги, держит её сам, а Жеглов тут же находит занятие поинтереснее, лаская его твёрдый член. Несколько рваных полустонов-полувсхлипов сбегают с губ и прячутся под потолком. Глеб целует его в шею, прихватывает зубами мочку уха и начинает ускоряться. Володя стискивает зубы, лишь бы не стонать в голос. В чертовой коммуналке фанерные стены. И теряется в ощущениях, зажатый между молотом и наковальней. Ритм нарастает — шлепки становятся все короче и чаще, — потом сбоит. Рука на его члене почти перестает шевелиться. Жеглов уже близко, он тяжело дышит ему в загривок, уткнувшись в него носом. Шарапов обвивает его кулак своими пальцами и задает темп. Еще немножко, уже рядом, вот сейчас… Глеб сладко выдыхает, входя так глубоко, как только возможно. Володя чувствует его дрожь, и стон в его груди вибрацией отдаёт в спину. Он двигает их руками последний раз и присоединяется к нему. Какое-то время они лежат так, соединенные в одно целое, и слушают сбивчивое дыхание друг друга, писк комара где-то над ними и звук капающей на кухне воды. Мир, разлетевшись на осколки, постепенно собирается воедино. Осторожность у них — один из инстинктов. Прежде чем позволить себе заснуть, непременно раздельно, нужно привести комнату в порядок и откинуть крючок. Запертые двери в коммуналке это как расписка в своей подозрительности. Бдительные соседи не любят запертых дверей. И если Шурка ещё промолчит, то кто-нибудь за неё донесет куда следует про полковника и его друга, спящих в одной комнате за закрытой дверью. Матрас тщательно приводится в порядок и убирается под перину на кровати, до следующего раза. Одежда из общей кучи сортируется на «мое-твое» и раскладывается стопками, согласно предписанных мест: диван, кровать. Заканчивая с зачисткой улик, Шарапов думает, что смог бы совершить настоящее идеальное преступление, и черта с два кто вычислил бы, — и шепотом делится соображениями с Жегловым. Тот в своём духе отвечает, что если они таки попадутся на содеянном, то у них откроются широкие возможности опробовать его теорию. На этой странной мысли, поцелуем пожелав друг другу спокойной ночи, они расходятся каждый в свой угол.***
Неделя тянется чудовищно медленно. То ли от количества бумажной работы, то ли от знания, что дома ждет Жеглов — а он вынужден сидеть без него в душном кабинете. В пятницу столбик термометра уползает за тридцать пять градусов. В кабинете открыли все окна и дверь, но не ощущалось даже малейшего дуновения ветерка. Он, с трудом концентрируясь на том, что делает, мазал глазами по бумагам и что-то подписывал, одобрял, ставил резолюции. Среди десятков отчетов мелькнул больничный. Выцепив среди букв фамилию Волков, он и его подмахнул размашистой подписью. «Чего до конца недели не досидел», отстраненно подумал Шарапов, прислушиваясь к цокоту каблуков в коридоре. Мимо открытой двери прошла Алла, тут же вернулась, заметив его краем глаза, и со смущенной улыбкой поздоровалась. — Привет, — ответил Шарапов и кивком головы пригласил зайти. — Какими судьбами? — Да, к дяде Илье заходила. Володя отстраненно подумал, что больно частно она к дяде Илье ходит, чуть ли не каждый день. И также часто маячит у него перед глазами, то случайно встречая его в столовой, то каким-то образом проходя мимо кабинета — а ведь их с Гуревичем рабочие места были на разных этажах. На Алле было совсем лёгкое скромное платьице без рукавов, и девушка под его взглядом начала теребить бретельку сарафана и разглядывать паркет. Наконец, набравшись смелости, сказала: — А на улице мороженое продают, хотите? — Хочу, — честно ответил Шарапов. Они вместе спустились по лестнице. Он придержал ее за локоть, чтобы она в своих туфельках не поскользнулась на ступеньках. Прямо напротив МУРа, на той стороне Петровки у сада Эрмитаж, стоял ларек с мороженым и румяная от жары тётка в белом чепце в окружении ребятни и взрослых направо и налево раздавала эскимо и вафельные стаканчики. Шарапов взял Аллу за руку и они не по правилам перебежали улицу под бибиканье машин и автобуса. Дождавшись своей очереди, Шарапов взял два эскимо, и они с Аллой ушли в тень деревьев, тут же принимаясь за лакомство. — Ну как дела-то? Статью написала? — К понедельнику должна выйти в журнале на второй полосе. Я вам принесу экземпляр, почитаете. — Обругала там нас всех, небось? — усмехнулся Шарапов, откусывая приличный кусок мороженого. — Нет, что вы! — она сделала большие глаза, но тут же поняла, что он шутит. — Хорошая статья, не наговаривайте. И вообще, меня эта тема зацепила. Я вот сейчас к Юре и ребятам поеду. Шарапов, у которого зубы свело от холода, попытался сообразить, что за Юра такой, но кроме Волкова никого вспомнить не смог. — Юра? — переспросил он, снова кусая эскимо. — Ну, Гека Грач. — Я думал, Гека — это имя, — невнятно пробормотал Шарапов. — Ну там, Геннадий или Григорий. А Грач тогда фамилия? — Вы что, так и не прочли мой отчет? — надула губы Алла. — Да руки никак не дойдут… — Грач — это кличка. Гека — производная от имени и фамилии, ну, потому что Юра это «беспонтово», как он сказал. А по рождению он вообще Георгий. Шарапов застыл с мороженым во рту. То, что Георгий — это имя, которому достались все самые чудны́е сокращения, он убедился ещё двадцать лет назад, когда впервые услышал от Вани Пасюка обращение «Глеб Егорыч». Допытавшись от Жеглова, что папашу его в действительности звали Георгием, а Егор — это простонародный вариант имени, он мысленно записал его в ряд к Жоре, Гоше, Гуле и Гарику. Потом в отделе появился Волков, по паспорту тоже Георгий, который просил звать его Юрой, потому что в их семье так было принято. Он десять минут назад подписывал его закрытый больничный и в очередной раз убедился, что это не шутка. Но если бы про Юру он никогда в жизни сам не догадался, то Гека — это же так просто! — Гека — Георгий Камолов? — сиплым голосом спросил Шарапов, которому эксимо встало поперёк горла. — Да, — Алла с удивлением посмотрела на него. — Что с вами? Вам плохо? — Нет, мне хорошо, — Шарапов бросил в урну остатки мороженого. — Подожди меня здесь, я с тобой поеду! Он бросился обратно в кабинет, за фотографией Архипова. Мысли скакали вместе с ним, сразу через две ступеньки. Читал же в отчете Волкова, что Камолов пятьдесят первого года рождения — подросток. Почему в голове не щелкнуло, что ему пятнадцать, ровно как этому хулигану? И Жеглов ничего не сказал, мол, а не странно ли, что Архипов вклад открыл на какого-то ребенка? Ну точно от жары оба ничего не соображают. Всю дорогу до интерната Алла допытывалась, что случилось. Шарапов и рад бы рассказать, да, во-первых, не может — тайна следствия, а во-вторых, сам ещё не понял, а что, собственно, случилось? Вроде и ничего. Ну, знал Архипов каким-то боком этого мальчишку. Может, ситуация была настолько критическая, что первым в голову пришел именно он. Может, спалились они с автобусной остановкой. Нельзя там было больше шифровками обмениваться. Но надо было где-то оставить послание — такое, чтобы никто из банды не догадался… Только, вот в чем беда, пока и они не могут понять, в чем же оно заключалось. А если не послание это, подумал вдруг Шарапов. Что если Архипов вклад открыл на бесправного хулигана Грача, чтобы банда туда награбленные денежки перевела? А это значит… Это значит, что всех их ждут большие неприятности. Эта мысль так шокировала его своей простой и безыскусной реальностью, что он едва не проехал остановку. Благо Алла дернула его за рукав и повела на выход. — Вы что-то неважно выглядите, — заметила она, всматриваясь в его лицо. — Не заболели? — Просто очень хочу ошибаться, — ответил он, следуя за ней. Пока Алла ходила за Гекой, Шарапов нарезал круги по внутреннему дворику интерната, снова и снова прокручивая в голове свою безумную идею. А ведь план-то был Архипова, понял он. И все козыри, если уж на то пошло, тоже у него были. Его воображаемый собеседник привычно обернулся Жегловым, и с ним он повторил вчерашний диалог: «А что тебе не нравится?» — «Много чего». «А что же они его сразу не убили?» — «А вот это интересный вопрос. Над ним надо подумать». — Владимир Иваныч! — окликнула его Алла и мысли рассеялись. Шарапов пошел к ним с пустой головой и стучащим в ушах пульсом. — Здравствуй, Гека. Или Юра? Как мне к тебе обращаться? Пацан посмотрел на него недобро, но Алла ободряюще улыбнулась парню, прося быть посговорчивее. — Гека сойдет, — нехотя ответил он. — Давайте сядем где-нибудь, — попросил Шарапов. — Лучше на воздухе, и чтобы нам не мешали. — Тут есть беседка, — Алла кивнула в сторону от учебного корпуса. — Юр, проводишь? Пацан повел их кустами, а Шарапов аккуратно взял Аллу за локоть и в самое ухо сказал: — Что бы ты сейчас не услышала, не встревай. Я позже тебе все объясню. Она округлила глаза, но промолчала. Они расположились в тени куста сирени на грубо сколоченных лавочках под крышей. Судя по виду, беседку сооружали воспитанники интерната. — У меня к тебе, Гека, есть несколько очень важных вопросов. — Что, опять статью шить будете? — Нет. — Шарапов достал фотографию, показал мальчишке. — Знаешь его? Гека пожал плечами. — Да из ваших один. — Как зовут? — Вы типа забыли или что? — Ну, забыл, допустим. — Капитан Иванов. Махнул перед мордой этой вашей корочкой с гербом, ну, типа мент, короче. Шарапов показал своё удостоверение. — Эта корочка? — Да, похоже. — А давно ты его знаешь? — Да мы с ним дружбу не водили. Я после отсидки на Белорусском отирался, ну там, к чужим карманам малек присматривался. И только я к одной бабе за кошелем руку сунул, как этот ваш нарисовался. Потащил в ближайшее отделение дознаваться, кто я такой. Ляси-тряси, начал тоже грозить сроком, а я говорю — не крал ничего, все грязный поклеп и подстава! А тут он берёт и при полном отделении ментов этот самый кошель у меня из кармана достаёт. Шарапов открыл рот. Про ту историю с Кирпичом вообще никто кроме них троих — Володи, Глеба да Кости Сапрыкина — не знал. Мистика какая-то! — Вот! — Гека указал на него пальцем. — У меня такая же рожа была! Подставил меня, козлина. Я уже начал с волей прощаться, как он вдруг ласково так на ухо мне говорит: поможешь мне в одном дельце, я тебя отпущу. Я думаю, деваться некуда. Согласился. — А потом он у тебя фамилию, имя, отчество спросил и дату рождения? — подсказал Шарапов. — Может ты ему ещё и свидетельство о рождении своё дал? — Свидетельство тут хранится, — Гека махнул рукой за спину. — Его даже мне не отдадут. А как вы про остальное догадались? — А у меня работа такая — догадываться. Ну, и что за дельце? — Да ничего особенного. Дал мне конверт и говорит: надо отнести вот по такому адресу. Сделаешь — я тебе трешник дам. Ну, я отнес, а он и правда мне три рубля дал, — закончил Гека. — Адрес запомнил? — с надеждой спросил Шарапов. — Нет, но показать могу. — Люди по адресу были? — Хата чья-то, но мне надо было просто опускать конверты в ящик. — Так ты не один раз туда ходил? — Раза три-четыре. Последний был недели две назад. Шарапов откинулся на бортик беседки. Алла послушно помалкивала, как было велено, но все с нарастающим волнением смотрела на них обоих. — Грач, а чё в конвертиках было? — спросил Володя уже другим тоном, будто выключил в себе товарища полковника и включил немного запылившегося, но все еще годного поцика. Гека дёрнул бровями в порыве удивиться, но тут же вернул на лицо безразличную мину. — Не знаю, — он отвернулся. — Да ладно, — протянул Шарапов, криво усмехаясь. — Ты, вокзальный вор, бывалый домушник — и не залез в конверт? А если б там деньги были? — Не было, — ляпнул Гека и тут же засопел, глядя в пол. Шарапов улыбнулся. — А что было? — Каракули какие-то. Володя подался вперёд. — Каракули? Он достал записную книжку и показал в ней одну из страниц. — Такие? — Похожи, — кивнул Гека. — Ч-черт, — выругался Шарапов. Ругаться хотелось совсем другими словами, но при детях — пусть даже таких, — а тем более при женщинах было нельзя. — Да что в конце концов случилось? — не выдержала Алла. — Почему вы ему фотографию того убитого следователя показали? И разве он Иванов? Он вроде Архипов. — Я уже не знаю, кто он, — тихо сказал Шарапов.***
Едва он доложил ситуацию Гуревичу, кипиш начался страшный. Генерал заявил, что берёт дело под свой личный контроль. Что обсуждать детали дела им запрещено даже с другими сотрудниками МУРа. А еще лучше, если они и вовсе перестанут общаться с кем бы то ни было. — Шарапов, ты уверен, что этот твой военный шифр никто кроме тебя у нас не знал? — в десятый раз спросил генерал, утирая пот с толстой шеи. — Может, не такая уж и секретная штука? — Очень секретная, — ответил Володя. — Я его сам разрабатывал, для нашего разведвзвода. Так что выходит, что Архипов в деле ограбления инкассаторов сотрудничал с кем-то помимо нас. И поскольку я с этой службой уже не верю никому и ничему, то, смею предположить, что это были сами бандиты. Он был с ними заодно. С каждым своим словом он все сильнее вбивал гвозди в крышку гроба под названием «дружба». Выходит, нет на свете ни дружбы, ни друзей, а только случайные знакомые, которые пока не стали тебе врагами. Он не хотел вспоминать, что когда-то и про Жеглова думал не лучше. — Юра, на тебе обыск в квартире Архипова, — сказал Шарапов. Волков кивнул. — Считайте подозрительным всё, что найдете. Критически и с пристрастием изучите его переписку, книги, увлечения. Опросите соседей по дому и двору. — Что с поисками машины? — спросил Тараскин. — Я все силы на это бросил. — Поиски продолжать, — ответил Шарапов, пока Гуревич открывал рот. — Только вот, что. Если мы принимаем версию, что капитан уголовного розыска может якшаться с бандитами, то рассмотрите и новую версию про машину. Кто может остановить любой автомобиль без каких-либо видимых причин? Даже если этот автомобиль и не собирался останавливаться? — ГАИ, — сказал после секундного молчания Волков. И в комнате вдруг стало очень тихо. Гуревич опустился в кресло и посмотрел на них глазами побитой собаки. — Что же я на пенсию раньше не ушёл, — в сотый раз пожаловался он. — То, что ты тут говоришь, Шарапов, это… Это я даже не знаю, как назвать. Поверить в такое очень непросто. — А вы дело Фокса и «Чёрной кошки» поднимите, может легче вериться станет. Или забыли уже, как орденоносный вояка тут людей почем зря стрелял и целую банду урок сколотил? — Знаю. Помню. — Генерал взглянул на него. — Но тогда время ещё другое было. А сейчас ты же понимаешь, что нас тут всех ждет? Наизнанку вывернут, в душу и во все сокровенные места залезут. ГэБэ в узел нас завяжет. Может, ты ошибаешься, Володя? — Хотелось бы, — признал Шарапов. — Завтра с Камоловым с утра поедем на адрес, куда он шифровки носил. А до тех пор я буду надеяться, что это он с любовницей шифровками переписывался. — Куда тебе ещё на адрес! — махнул на него рукой Гуревич. — Тебя каждая собака знает. — Не волнуйтесь. Есть человек, который и со шпаной на одном языке говорить умеет, и собаки его местные подзабыли. — Жеглова тяжело забыть, — заметил догадливый Тараскин. — Доверься мне, Коля. — Верить теперь, выходит, никому нельзя, — сказал Гуревич. — И вот еще что. Не знаю, что ты там Алле наплел о происходящем, только смотри у меня: если хоть один волосок с её головы упадёт… — он погрозил пальцем. — Чтобы и духу её рядом с этими малолетками больше не было. Ты за неё головой отвечаешь. Шарапов сдержал ядовитое замечание, что еще недавно Гуревич сам набивался к нему в тести, и плевать ему было на все опасности такого союза. Он улыбнулся, но вышло похоже на приступ зубной боли. — Слушаюсь, товарищ генерал.***
Жеглов все понял с первого взгляда, и помимо сковороды с жареной картошкой поставил на стол бутылку водки и два граненых стакана. Минутой позже к ним присоединились кусок сала и четвертинка чёрного хлеба. На часах было за полночь и вся коммуналка уже спала, отдыхая перед следующим рабочим днем. Володя стал рассказывать, по ходу дела припоминая какие-то детали, не замеченные ранее, и через час, когда они почти прикончили бутылку и прокурили насквозь кухню, окончательно пришёл к мысли, что они ловят банду ментов. Скорее всего бывших, но чем черт не шутит. — Смотри, как ловко продумано, — Володя повёл кончиком ножа по разделочной доске, выстраивая кусочки сала один за другим. — Едет грузовик с рублями. Остановок на маршруте нет. Но впереди вдруг появляется машина, допустим, с мигалкой. Рядом стоит мужик в форме ГАИ. И машет ему палкой: остановитесь, мол. Выйдете из машины. Водитель, как законопослушный гражданин, выходит. Тут к нему подлетает сзади второй из банды — хрясь по горлу! — Кусок сала разрублен пополам. — Труп. Одновременно с этим третий бандит вытаскивает из машины кассира, и тоже — хрясь! Ещё труп. Один или двое садятся в грузовик с деньгами — и с концами. А "гаишник" спокойно уезжает следом. — Что делает Архипов? — спросил Глеб, отбирая у Володи нож. — Архипов, я думаю, их координатор. Тут сложно сказать, в какой момент он решил разбогатеть нелегальным путём. Может, с самого начала. Но когда ему эта мысль пришла, он скорее всего стал планировать следующий налёт. Такой, чтобы денег уже на всех хватило. Заметь, они выбирали места, где точно не будет настоящих постов ГАИ. Глухие просёлочные дороги вдали от населённых пунктов. И уходили всегда тихо, их никто никогда не видел. Тут явно работали люди, которые хорошо шарят в уголовке. Они знают, что пуля, например, — это улика, поэтому использовали холодное оружие. Отпечатки пальцев, опять же. Эксперты ни одного не нашли. Эти гниды наверняка в перчатках были. — Вклад? — подтолкнул его к следующему пункту Жеглов. — Вклад — это интересная штука. Я думаю, они туда деньги награбленные хотели вложить. Наверное, не всё, чтобы не слишком подозрительно выглядело. С другой стороны, если кто-то из них может позволить себе «Волгу», то наверное и куча денег на счету не будет подозрительной… — Не, тут ты перемудрил, — хлопнул рукой по столу Жеглов, наливая по последней. — Машина стоит пять тысяч, ну шесть — это край. А у Госбанка они отжали в сумме восемьсот тысяч. Да ни один кассир в здравом уме не станет принимать такую сумму, сразу и нас, и ГэБэ вызовет. — Что же тогда? Они не чокаясь выпили. Шарапов без закуски, чистоганом. — По-моему тут все проще, а заодно и убийство объясняет. Крыса твой Архипов. — Глеб занюхал хлебушком, зажевал салом. — Он за их счёт хотел нажиться. Отщипнуть себе кусочек торта. Так, самую малость — тыщ десять-двадцать, если не идиот, конечно. Да они бы и не заметили. Ну и положил бы их на этот вклад. А если бы вдруг кто заинтересовался, что это за вклад такой, сказал бы, что бедному сиротке помогает. Будущее обеспечивает. А откуда столько денег? Накопил. Или в лотерею выиграл, как Петюня. В общем, все было бы в ажуре, если бы его не раскусили. — Значит, он бы их обобрал, а потом нам сдал? Как в той пословице: и на х… сел и рыбку съел. Жеглов посмотрел на него пристально и вынес вердикт: — Э, наклюкался ты, родной, если такие слова вспомнил. Пойдем-ка спать. — Не хочу, — запротестовал Володя, но железная рука Глеба уже сцапала его и потащила в комнату. — Давай-давай, шевели поршнями. Он сгрузил его на диван прямо в одежде и обуви, и Шарапов тут же начал проваливаться в сон. Уже одной ногой в объятиях Морфея, Володя пробубнил: — Завтра я тебя с одним юношей познакомлю, интересным во всех отношениях… И вырубился на полуслове. Утро встретило их долгожданной прохладой. После недели жары погода смилостивилась и прямо с утра зарядила дождиком. Шарапов постоял у раскрытого настежь окна в комнате, ловя лицом брызги воды и приходя в себя после вчерашнего. Голова гудела, во рту было пакостно. — Чё я вчера не закусывал-то? — спросил он, узнавая шаги позади себя. — Надо иногда человеку напиваться, чтобы кукушки все не разлетелись. Давай в душ, пока там свободно, — Жеглов хлопнул его пониже спины. — Щас кофе выпьешь, нормально все будет. Володя выполнил инструкции, дополнив их чисткой зубов и бритьем, а потом прошёл на кухню, где его уже ждала кружка крепкого кофе с сахаром. — Я тебя попросить хочу об одном деле, — негромко сказал Шарапов, пока на кухне толпились другие жильцы. — Ты как бывший беспризорник вроде умеешь ладить со всякой шпаной. Жеглов иронично улыбнулся: — Это комплимент или как? Шарапов пожал плечами. — Как тебе больше нравится. Возьмем с тобой под белы рученьки гражданина Камолова, хулигана пятнадцати лет, чтобы он показал, куда конверты с шифровками носил. Аллу больше привлекать нельзя. Гуревич мне пообещал голову с плеч снять в случае чего. Наряд тоже не возьмешь — надо разведать все скрытно, чтобы не спугнуть. Короче, сделать все нежно и аккуратно, как ты любишь, а я на шухере постою. — Что за адрес? — Чья-то квартира. Больше ничего не знаю — он визуально помнит, где это, а объяснить не может. Жеглов посмотрел сначала в окно, потом на Володю. Резко встал, пружинистой походкой прошелся по кухне. С кем-то в коридоре отрывисто поздоровался. — План у тебя, как из говна пуля, — тихо, как отдалённый рокот грома, сообщил он, вернувшись к Шарапову и нависая над ним. Володя, зажатый между ним и холодильником, вскинул взгляд голубых глаз: — Почему? — По кочану! — гаркнул Жеглов. Обитатели коммуналки синхронно замолкли и вытянули в их направлении шеи, точно черепахи в зоопарке. — А ну, пойдем, покурим, — Глеб вышел первым, за ним, не как полковник МУРа, а как нашкодивший пацан — Володя. — Почему ты веришь ему? Жеглов шагнул к нему почти вплотную, когда они встали под козырьком подъезда. Руки в карманах сжаты в кулаки, но это не от желания врезать — это просто нервы. Дождь уже хлестал вовсю, и там, где они стояли, собиралась лужа воды. — Курить будем или мне сразу начинать оправдываться? Володя терпеть не мог эти его вспышки раздражения. Вроде бы только что был нормальный, благодушный, и вдруг — р-раз! Как на мине подорвался. — Спасибо, кстати, что при всех на меня наехал. У них теперь разговоров на полгода будет. Он закурил сразу две папиросы, одну всучил Жеглову, вторую жадно, как изголодавшийся, раскурил сам. Сколько ни пытались бросить, так и не смогли. Да и куда там, с такими нервами. Глеб затянулся и взгляд его подобрел. — Извини, — он коснулся его локтя, коротко сжал. — Я волнуюсь. Как представил, что ты туда один бы полез с этой шпаной… Что если он заодно с бандой? Он замолчал, отвернулся, пуская дым в сторону. — Я не говорил, что я ему верю, — вздохнул Володя, прощая. — Я сказал, что надо сходить и посмотреть, что там. Какие у тебя ещё варианты? — Не говорил, но веришь, — ответила спина Жеглова. — Я же вижу. Опять эта твоя «интуиция»? — Алла доверяет ему, а он ей, — Володе почему-то было важно это, что пусть не он, а девчонка-журналистка нашла подход, но лёд в сердце мальчишки начал потихоньку таять. — И подожди ругаться! Выслушай. Ты еще про другую мою «миссию» не знаешь. Гуревич спихнул на меня работу со сложными подростками, в связи с последним Постановлением ЦК. Камолов это первая ласточка, и если он после общения с ней или со мной встанет на путь исправления, то это будет базой для начала большой работы. — Если он тебя под бандитов положит, не будет ничего, — резко заметил Жеглов. — Что ж, в таком случае, не видать мне генеральских погонов. Сказал это и сам испугался. Однажды они уже прикидывали перспективу дальнейшего повышения Шарапова, и пришли к выводу, что это может разрушить их отношения. Вернее, возможность их поддерживать. Поэтому до сих пор действовала устная договоренность, что Володя не геройствует и на подвиги не напрашивается. Просто работает, но без инициатив. Жеглов долго смотрел на него, прищурив глаз от сигареты, пока не стало настолько не комфортно, что захотелось провалиться сквозь землю. — А оно тебе надо? Шарапов покачал головой. Ему послышался тихий вздох облегчения со стороны Жеглова. — Но и дело завалить нельзя, — сдавлено проговорил Володя. — Что делать? — Нарушать запрет Гуревича, — ответил Глеб, сплёвывая папиросу в лужу. — Знакомь со своей Аллой.***
Шарапов никогда не думал, что существуют на свете люди, не восприимчивые к Жегловскому обаянию. Поэтому за реакцией Аллы на его увещевания наблюдал со смешанными чувствами неверия и восхищения. Кремень девчонка! И только после, когда Жеглов исчерпал лесть и комплименты, Володя просто взял её за руку и сказал: — Ты очень поможешь мне, если согласишься. Алла посмотрела на него своими ясными голубыми глазами. — Гека верит только тебе. А я — ему. Не может он быть заодно с преступниками. Нужно помочь парнишке. Ещё вчера он наспех соорудил для неё объяснение происходящему, которое, впрочем, было не так уж и далеко от истины: Архипов работал под прикрытием и Гека случайно оказался втянут в это дело. Теперь пацан был ключевым свидетелем. Алла улыбнулась: — Хорошо. Жеглов ничего не сказал про это, но взгляд стал как у присяжного, готового вынести вердикт. Встретиться условились через два часа, недалеко от интерната — уже полным составом. С появлением Геки обстановка чуть разрядилась. Пока шли до адреса, Жеглов завязал с парнем какой-то свой разговор. Шарапов слышал обрывки фраз идущей впереди пары и даже немного завидовал: ему Глеб не рассказывал столько про своё беспризорное детство, и точно без таких ярких подробностей. Сам он шёл под руку с Аллой, которая для журналистки была непривычно тихой, и отвечала на его редкие вопросы короткими фразами. Шарапов списал все на волнение. Признаться, он и сам нервничал. Интересно, что ему устроит генерал, когда узнает… Он машинально ускорил шаг и приблизился к Жеглову с Гекой. – …а потом в детдом попал. Ох, и туго мне там пришлось. Попривык уже к волюшке, да к житухе без надзора. Знаешь, как по карманам до этого лазил? — Ну? — А я тощий, мелкий был, воот такой. Жратвы мало было, я и не рос… Ну, короче, сцена такая, вроде я потерялся. Бегаю между тележками на вокзале, то к одному пассажиру брошусь, то к другому. Мама, папа! — Жеглов изобразил писклявым голосом. — Обниматься, значит, лезу. А пока обнимаюсь — ручонки уже в карманах. — И как тебя спалили? — А никак. Если б спалили, ты думаешь, меня бы в уголовку взяли? Просто облава была, и замели всю нашу республику ШКИД одним махом. Читал такую книжку? — Не-а. — Почитай. Тебе понравится. Про нас с тобой написано. Гека помолчал немного, а потом сказал с горечью: — Мне уже не фартанет так. Куда я со сроком пойду? Не возьмут нигде. — Тю. Ещё как возьмут. Вон у нас товарищ полковник заведует программой помощи трудным подросткам. Гека обернулся, Шарапов ему подмигнул. Алла улыбнулась. — Во. А если трудные подростки тоже настроены идти навстречу, то и дело у вас спориться быстрее будет. По карманам шарить это не серьезно. Надо придумать дело, которым тебе тоже интересно заниматься, и чтобы тюрьмой от него не пахло. — А если мне вот это интересно? Они остановились. — Вот это — что конкретно? — уточнил Жеглов. — Слежка или как там называется? — Гека замялся, отводя взгляд. — Почётное рвение, надо обсудить, — сказал Глеб, опережая Володю, который уже готов был брякнуть, что в органы таким дорога закрыта. — Сколько нам ещё топать? — Да пришли уже. Они были на Гоголевском бульваре. — Вон, длинный дом слева. Аккурат перед памятником. — Хоромы, — присвистнул Жеглов. — А там куда? — Четвёртый подъезд, второй этаж. На площадке три двери, нужна крайняя справа. Там почтовый ящик такой тяжёлый висит и ещё табличка какая-то рядом. — С фамилией? — Наверное. Я не разглядывал. — Вот это плохо, — погрозил пальцем Жеглов. — «Слежка или как там называется» это в первую очередь внимание к деталям. Номер квартиры-то хоть запомнил? Гека покачал головой. — Эх! Ладно. Мы тут пока в «козла» забьем, а ты возьми Аллочку и дуйте с ней туда. Жеглов критически окинул взглядом пацана, цокнул языком. Скинул с плеч пиджак, надел на Геку. Присовокупил к образу кепку, оглядел ещё раз. — Так на бродягу хоть не похож. Теперь слухайте сюда внимательно. Алла, в квартиру идешь ты. Гека идет этажом выше и стоит на стреме — так, чтобы его не было видно и слышно. Поняли? — Они кивнули. — Алла, стучишь в дверь и ждёшь, пока не откроют. Будь настойчива. Нужно, чтобы открыли. Легенда такая: вы комнату сдаете? Я по объявлению. — А если откроют, то что? — заволновалась Алла. — А если откроют, то зафиксировать себе вот тут, — Жеглов постучал себе по лбу, — кто открыл, как выглядит и как звать. Ну, например: «Здрасте, Иван Иваныч, вы объявление в газету давали, я пришла комнату посмотреть». Дальше по ситуации. Может, и правда сдают. Тогда зайти, оглядеться. Если нет, или почуешь неладное, говори, что обозналась домом. Включаешь дурочку: «Ой, а какой дом, двадцать девятый? А мне девятнадцатый нужен». И ходу оттуда. Сначала уходишь сама, потом через минуту Гека, если всё чисто. Главное, никакой самодеятельности. Вопросы есть? — А если не всё чисто? — спросил Гека. — А если не всё, — Глеб почесал подбородок. — То разбивай окно на лестничном пролёте. Мы с Владимиром Иванычем будем сидеть вон на той лавочке, подскочим к вам. Алла боялась. Гека тоже, но виду конечно не подавал. Храбрился перед ней, выпячивая грудь, и оттого выглядел ещё смешнее в жегловском пиджаке и кепке. Глеб отцепил от лацкана орден Красной Звезды и спрятал в карман брюк. — Не заслужил ещё. Ну что, ни пуха ни пера. — К черту. — Гека взял Аллу за руку и повёл через бульвар к четвёртому подъезду. Они проводили их взглядами, устроились на сырой после дождя лавочке. Жеглов для вида достал домино и высыпал фишки на подстеленную газетку. — Я до последнего думал, что она откажеся, — озвучил давно вертевшуюся на языке мысль Шарапов. — Всë-таки Гека для неё много значит. Жеглов бросил на него взгляд исподлобья, раздавая фишки. — Я иногда поражаюсь, что до тебя тогда дошло, — сказал он вдруг. — Когда ты мне в больницу тушенку и шоколад припëр и спросил, что мне больше нравится. Володя уставился на него. — Что? — Влюбилась она в тебя, дурень, — пояснил Глеб, заходя с однушки. — Ходи давай. — Как влюбилась?.. — по спине пробежала толпа мурашек. — Как? Обычно, как это у людей и бывает. Её гормоны, твоя харизма — и всё. Картина Репина «Не ждали». Или ты правда думаешь, что ей малолетки нравятся? Шарапов молчал, не зная, что ответить. До этого момента ему казалось, что хотя бы этот вопрос решен и больше к нему не придется возвращаться. Наверное он и правда тугодум, раз такие простые вещи до него как до жирафа доходят. — Не сиди как памятник, — отреагировал Жеглов на его ступор. — Ходи для вида, да за подъездом поглядывай. Но играть, даже для вида, оказалось непросто. — Скажи, ты никогда не думал, как бы оно сложилось, если бы не…? — глухо спросил Володя, пристраивая рядом с его фишкой свою. — Шарапов, — строго сказал Глеб. — Я конечно не история, но сослагательного наклонения тоже не терплю. Если бы да кабы, в саду выросли цветы… Короче, Склифосовский. Тебя что-то не устраивает? — Всё устраивает, — быстро ответил Володя, боясь, что вспыльчивого Жеглова сейчас понесет. — Я не о том. Просто и дело это, и девчонка, и вообще всё — я как будто на двадцать лет назад вернулся. Куда ни ткнусь, всюду призраки. Дежавю. И сны стали сниться до того жуткие, что мороз по коже. То я в Висле утонул, а Левченко меня не вытащил. То я Варю выбрал, а не тебя. А то ты меня с Манькой знакомишь и дальше мне даже рассказывать стыдно… Меня как будто сама жизнь о чем-то спрашивает, понимаешь? А мне не хочется ей ничего отвечать, потому что я всегда считал, что сделал правильный выбор. Жеглов сделал ход, закурил папиросу. Долго молчал, наверное, оценивая подбор персонажей из шараповских снов. — А это смотря чем ты выбирал, — сказал он наконец, выдыхая густое облако дыма. — Это смотря какой частью тела ты на меня запал. Видимо той, что не шевельнулась на всех ранее озвученных. Володя покраснел. Он до сих пор не признался Глебу, что с Левченко их связывала не только война и окопы, и поклялся себе никогда не говорить. Потому что не находил в себе силы признаться, да и глупо будет, спустя столько лет… — Нет, не этой… — пробормотал Володя. Прикрыл глаза на секунду, исправился: — Ладно. Не только этой. Но и не головой конечно. — Это да, с головой у нас обоих проблемы. Жеглов проводил взглядом мамашу с коляской. — Сейчас были бы у нас жены и дети, а не вот это вот всё, да? Только вот я ни о чем не жалею, — сказал он жестко, бросив бесполезные фишки. — Знаешь, когда я жалеть о чем-то перестал? Нет, не когда в тебя по уши втрескался. С тобой это вообще не связано. Взгляд его стал отрешенным. Он достал из кармана свою драгоценность, свою единственную награду, которая была всегда с ним, сколько Шарапов его знал. — Ты не спрашивал, да и я не говорил. Потому что вспоминать не люблю. — Он покачал орден на ладони. — Но раз уж у нас сегодня день самокопания… Меня не взяли на фронт, ты знаешь. Я был молодым, здоровым, но дорога туда мне оказалась заказана. Сам Рудин поперёк моего военного билета написал: «К призыву не рассматривать!» А когда я с ним сцепился, что это не справедливо, враг там — а я здесь, знаешь, что он мне ответил? Он сказал, что враг везде. И пока все смотрят в одну сторону, у нас под носом будет крепчать и разрастаться совсем другая напасть, которая была, есть и пока еще будет: урки. К тому же что в Москву стали непрерывным потоком стекаться беженцы. И я смирился. Моя война не там, она здесь, и я один из тех, кто в самом пекле. — В сорок первом в Москве было худо. Всего в 19-ти километрах — немцы, осада вот-вот сомкнется кольцом. Каждую ночь дежурили на крышах, гасили «зажигалки». А зимой начался напряг с провизией. Тыловики из Свердловска направили в столицу эшелон провизии. Но не одни мирные граждане, представь себе, кушать хотели… В общем, пришлось этот эшелон уже на вокзале отбивать, да не от немцев, а от своих же урок. С потерями, но отбили, не оставили Москву голодной. Меня наградили. — На следующий день я стоял над пятью гробами, хоронил своих погибших в перестрелке товарищей. И в тот момент — и впредь — перестал жалеть о чем либо. Жизнь — она сейчас. И пока ты будешь жалеть, что где-то не успел, куда-то не попал, она совсем кончится. Она ведь такая непостоянная штука. Вот только что была и — бац! — тебя уже закопали. Он обвел «звезду» большим пальцем, будто стирая с нее пыль, и спрятал обратно в карман. — Ни о чем не жалей, разведка. Поживем ещё… Вместе. Шарапов коротко кивнул, не уверенный, что справится с голосом, если начнет говорить. В ушах звенело. Он даже в панике дернулся было к подъезду, решив, что проворонил свое бдение. Но звон шёл откуда-то изнутри, а к ним уже возвращалась Алла. На некотором отдалении позади шёл Гека. Собравшись с мыслями и вернув на лицо выражение, соответствующее должности, Володя поднялся навстречу. — Ну что? Аллу потряхивало от возбуждения. Он усадил её на лавочку, дал минуту: выдохнуть и собраться с мыслями. — Ну, судя по лицу, все неплохо, — заметил Жеглов. — Я была там, — сказала Алла дрогнувшим голосом, прокашлялась. — Комнату действительно сдают. Хозяин представился Андреем Никифоровичем. — На двери фамилия Варламов, я посмотрел, — подал голос Гека, который встал за Аллой как конвоир или телохранитель. Жеглов бросил на Шарапова быстрый вопросительный взгляд. Володя качнул головой. — Так сразу не соображу. Не знаю. — Ладно. Дальше? — Ну, он показал комнату. Квартира богатая, старая. У двери бросились в глаза коробки, тюки. Я спросила, мол, на дачу собрались? А он так натянуто улыбнулся и сказал, что да. Но я ему почему-то не поверила. — Крысы бегут с корабля, — прокомментировал Жеглов. — Он один живёт? — Сказал, что раз в неделю приходит экономка, а вообще да, один. И ещё удивился, что я так быстро пришла. Говорит, что буквально на днях дал объявление. Очень обрадовался, спросил, когда я могу въехать. Я сказала, что завтра. Оставила ему аванс, чтобы не вызывать подозрений — у меня было рублей десять. — Он, гад, — хлопнул в ладоши Жеглов. — Нашли главаря. Молодец, Аллочка. Гека. Он пожал парню руку и тот зарделся от похвалы. — Ну, а теперь неприятная часть миссии, — вздохнул Шарапов. — Рассказать обо всем Гуревичу. Алла, я должен признаться, ваш дядя запретил привлекать вас к участию. Даже не смотря на успех нашего мероприятия, скорее всего, он будет в бешенстве. — Давайте к нему толпой завалимся, — Гека сложил на груди руки. — Чё он всем нам сделает? — Очень смелое предложение, — улыбнулся Шарапов. — Нет, всем не надо, а то у него инфаркт будет. Хотя тебя я, пожалуй, возьму и к генералу, и на арест. Что думаешь? — Думаю, будет весело, — усмехнулся Гека, лихо заламывая на голове Жегловскую кепку. — Так, прикид мне верни, Пинкертон.***
Три недели назад его отстранили от расследования за нарушение прямого приказа начальника и самодеятельность. Гуревич прилюдно разорвал в клочья уже утверждённое повышение — до генерал-майора. И пообещал наябедничать про него своему приемнику, который, конечно, будет не чета всяким Володям Шараповым. Шарапов снес это молча, с безразличной миной на лице. А внутри испытал даже некое облегчение. Пусть он будет опальным полковником, пусть даже его разжалуют в майоры. Главное, что он, во-первых, выполнил свой долг и раскрыл дело. И головы с плеч теперь полетят уже у других, куда более высокопоставленных граждан: Варламов оказался бывшим сотрудником КГБ в отставке, а с ним заодно были два бывших мента и замполит военной части. А во-вторых, внимания к его персоне станет на порядок меньше. Проштрафился? Значит идешь на скамейку запасных, к Тараскину. Подвинься, Коля. Ничего, службу нести можно и отсюда. Тараскину было жаль его даже сильнее, чем ему самому. И, не взирая на запрет делиться с ним материалами и подробностями, капитан показал ему личное дело Архипова, за последние недели распухшее, как утопленник. Там Володя наконец прочитал отчет о вскрытии, про который вскользь упоминал Коваленко, и приоткрыл завесу тайны замкнутости бывшего сослуживца. На фронте Архипов пострадал от разрыва гранаты. Осколками посекло ноги и гениталии. В полевых условиях спасти удалось только ноги. Как ему, искалеченному, жилось среди остальных? С травмой, про которую нельзя рассказать. Её как бы нет для окружающих. С виду здоровый мужик. Оторвало бы ему ногу или руку — это было бы видно. Ни у кого не возникало бы вопросов: что с тобой, Кирилл? Почему ты не общаешься с девушками? А ты видел, как Зиночка из постовой на тебя смотрит? А он видел. И это медленно, год за годом, убивало в нём самого себя. Наверное, однажды убило окончательно и он перестал видеть разницу между добром и злом. Обозлился, отчаялся и стал вести двойную игру. Решил выцарапать себе у жизни хоть что-то. Шарапову было стыдно и страшно признавать это, но он его понимал. Балансируя на грани разоблачения последние двадцать лет, он сам преступал закон. И чем дольше делал это, тем сильнее личные желания перевешивали долг советского человека. Шарапов вернул Тараскину дело и попросил ни с кем это не обсуждать. Он не оправдывал предательство Архипова и вместе со всеми расхлебывал кашу, которую он заварил. Но и втаптывать его в грязь тоже желания не было. Может быть, есть еще шанс сберечь его стыдную тайну. Может быть, и с его тайной когда-нибудь поступят также, если узнают: вздрогнут, узнав, и спрячут в самый дальний угол архива… Он очень на это надеялся. Возможно, прознав, что детали дела все же добрались до ушей Шарапова, Гуревич вчера отправил его в принудительный отпуск на месяц. В последний рабочий день Володя столкнулся у порога МУРа с Аллой и, не успев поздороваться, оказался заключён в её объятия. Его щеки мягко коснулись губы. Володя аккуратно, но твердо отстранился. Надо было как-то поговорить с ней, хотя он и не знал, с чего начать. — Хочешь мороженого? — Хочу. Они гуляли по Эрмитажу, наевшись лакомства, и Алла шла совсем рядом, касаясь его своим плечом. Сегодня она безумолку болтала. Слава богу, ему было, чем ответить: на днях он наконец прочёл её статью в «Юности» про перевоспитание трудных подростков. — Хорошо ты там написала, про клубы по интересам и общественную деятельность. У нас энтузиастов много. Подтянутся, я думаю, помогут. Людям важно видеть, что они делают что-то полезное… Ну, а сама чем дальше займешься? — Я пока с Юрой и ребятами останусь, до конца лета, а там видно будет. — Тебе разве дядя не запретил с ними общаться? — с сомнением спросил Володя. — А что он мне запрещает всё? — притопнула ножкой Алла. — Я не маленькая. Буду сама решать, чем заниматься. — Ну, это правильно, — улыбнулся Шарапов. — И Гека рядом с тобой расцвёл. Такой жених стал, прямо куда там. Алла смутилась, стрельнула в него взглядом. — Чего это? — испуганно спросила она. — Наверное, нравишься ты ему, — они остановились под кустом жасмина. По её лицу пробежала тень, будто тучка заслонила яркое солнце. — А мне все равно, — буркнула она и закусила губу. — Пусть себе по возрасту подружку ищет. Шарапов чуть не рассмеялся такому объяснению. Гека, значит, маленький — хотя года через три у неё язык не повернется сказать про него что-то подобное; а мужик в два раза старшее неё Аллу почему-то не смущает. Пора было кончать с этим фарсом. — Ну, вот и правильно, — он взял её за худые плечи, отчего она вся затрепетала. — И ты себе найди мужчину по тому же критерию, а то мне, право слово, неловко. Она задохнулась, сжала губы бантиком. Глаза в раз наполнились слезами. В последней отчаянной попытке объяснить, доказать или просто от того, что не смогла подобрать слов, она бросилась к нему на шею и прижалась сладкими после мороженого губами к его губам. Шарапов отстранился, чувствуя себя виноватым. Довёл девчонку до греха, простофиля. Взял её заплаканное лицо в ладони и сказал: — Да пойми ты, Алла. Ты мне как дочь. Не могу я. Она всхлипнула, вывернулась из его рук, стерла рукавом слезы. — Это все он, да? — выпалила она. — Жеглов. Я не поняла, если честно, что я увидела. Но так, как на него, вы ни на кого не смотрите. Шарапов врос в землю, онемев от ужаса. Это конец. Сейчас она уничтожит их обоих. Теперь либо сознаться, либо врать, как никогда раньше. Чтобы даже самому поверилось. — Жеглов мой друг, — ответил он, угрожающе надвигаясь на неё, заставляя отступать в заросли жасмина. — Мой лучший друг. И каждому, кто посмеет сказать про него плохое, я вырву его паршивый язык. Алла нашла лопатками ветки кустарника и остановилась, глядя на него во все глаза. Он сделал паузу, решаясь. — Я не могу иметь отношений с женщинами, — тихо, но четко проговорил Шарапов. Сердце колотилось, как бешеное. — Я был ранен. На фронте. Я отдал Родине свой долг, но перестал быть полноценным мужчиной. А ты — как напоминание об этом. Как будто мало того, что каждый божий день я вижу своё уродство. Он замолчал, переводя дух. Легенда, давным-давно сочиненная им с Жегловым для алиби, обретя плоть, вырвалась на свободу подобно злому духу. Послевкусием осталась ложь. Она орала и билась в его голове, пульсировала в висках, рвалась наружу. Щипала в носу и закладывала уши. Подкатывала горечью к самому горлу. Какое, оказывается, мерзкое чувство — эта ложь во спасение. — Простите меня, — прошептала Алла в ужасе. — Я же не знала. — Ты тоже меня прости, — выдавил Шарапов, с трудом приходя в себя. — Я не хотел… Будь счастлива. Он быстрым шагом покинул место преступления, желая, что б никогда больше в жизни ему не пришлось прикрываться чужой трагедией. Но любое алиби требует подтверждения, и позже, когда волна стихла, один из листов дела Архипова каким-то образом перекочевал в его собственное. А потом снова был сон. Шарапов понимал это, но сколько не заставлял себя проснуться, у него не получалось. Снова Польша, ледяная Висла и он в ней по горло — только тонет в этот раз Левченко. Шарапов, позабыв про пленного немца, пытается вытащить Сергея, но сколько не тянет, все без толку. Вода будто засасывает в себя, и вот уже ему самому становится тяжело грести. Левченко смотрит на него и из последних сил говорит: — Отпусти меня. Не могу я так больше. Его макушка скрывается в чёрной воде. Володя кричит и от звука собственного голоса просыпается. Секунды уходят на то, чтобы целиком вернуться в реальность. Война закончилась двадцать лет назад. Сейчас мирная ночь, он в постели, рядом Жеглов — уже не спит, а смотрит на него в темноте. Они на даче. За окном горланят цикады. — Где ты? Жеглов привлекает его в свои объятия, устраивает голову на своём плече. В ушах все ещё слышен голос Левченко: «Отпусти меня», и Шарапов понимает, что должен рассказать. Должен отпустить, буквально. И перестать сожительствовать с призраками прошлого. Под встревоженным взглядом Глеба он отстраняется, садится на краю кровати, к нему спиной, закуривает и начинает рассказ. С самого начала — как они тащили того немца. Вытаскивает этот пыльный, давно забытый отрывок из своего архива. Не очень-то и хотелось это делать, ведь история и без него получилась неплохой. В ней были драма и комедия, заклятые враги и лучшие друзья. В ней была любовь — и она все еще есть. В ней не хватило только капельки правды, как он стал таким, как сейчас. Что случилось с ним, что размолотило его в труху и склеило заново? Глеб слушает молча. Только один раз кровать скрипит, когда он садится рядом и тоже закуривает. Володя говорит, боясь запнуться, и его сигарета давно истлела сама по себе. Он обжигает об нее пальцы и тянет их к губам, облизать. Он рассказывает всё как было, без утайки. Даже про последнюю ночь в логове Горбатого. Когда он, опустошенный, замолкает, за окном начинает заниматься рассвет. Они сидят рядом. Шарапов боится пошевелиться — он не помнит, когда Жеглов слушал его в абсолютном молчании больше часа к ряду. Наконец тело рядом приходит в движение. Глеб встает около окна, смотрит на гаснущие звезды. — Скажи хоть что-нибудь, — просит Володя. — У меня сейчас сердце остановится. — Не знаю, что тебе сказать, — отзывается Жеглов, все еще не оборачиваясь. — Не знаю даже, зачем ты мне это рассказал — я и так уже лет десять, как догадался. Выспаться только не дал, а завтра грядки полоть... Шарапов вскакивает и тут же оказывается рядом. Голого, в одних трусах Жеглова не за что особо хватать, чтобы припечатать к стенке. А хочется вломить так, чтобы из глаз искры брызнули. Поэтому он действует по-старинке, телом притираясь к телу, руками обхватывая голову. — Сволочь, — шепчет он ему в губы, воспевая шестое правило Глеба Жеглова, и у того волосы на руках встают дыбом. Глеб целует в ответ и обоим становится ясно, что спать они уже не лягут. — Ненавижу, — Володя больно кусает его за губу, провоцируя: месть должна быть не только сладкой, но и обоснованной. — Ммм, да? — Глеб опускает руку вниз и по-хозяйски сгребает его в лапищу. — По-моему, ты не весь так думаешь. Подлый маневр, как подсечка под колено. Шарапов стискивает зубы и ведёт руки вниз, по спине в крупных родинках до упругой поджарой задницы. Пробирается руками под резинку трусов, сжимает ягодицы, заставляя податься вперёд. Это условный сигнал «давай поменяемся», но Жеглов включает дурака и не ведётся. Сквозь смех он снова его целует, и вжимается в пах своим каменным стояком. — Что, нравится изводить меня? — шипит Володя. — Я чуть с ума не сошёл. Думал, ты меня к черту пошлешь, если про него узнаешь. Жеглов толкает его к кровати. Шарапов падает на лопатки, сверкая глазами. — Уймись, разведка, — даже с эрекцией наперевес он не выглядит смешно или глупо. — Мне плевать, с кем ты был до меня. Лишь бы не во время меня. Иначе хана тебе, суслик. Он подминает его под себя и несколько минут в комнате слышна возня, вздохи, поцелуи и сдавленные ругательства. Володе никогда не победить, если только Глеб сам не захочет быть побежденным. — Скажи это, — говорит он, облизывая зацелованные, покусанные губы. — Сказать что? — Глеб сидит на нём сверху, продолжая прикидываться дурачком. — Ты знаешь. — Володя приподнимается на локтях. — Я тебе душу излил, а ты… — Ну я же не знал, что для тебя это так важно. — Все ты знал, — не верит Шарапов. — Ты вечно все знаешь, но молчишь. А потом издеваешься. Так что, пора тебя наказать. — Ааа, — Жеглов делает лицо, типа его внезапно озарило. — Так тебе нужно слово? — Вот за это, — замечает Шарапов, — я буду делать это медленно. Очень медленно. Жеглов склоняется и спрашивает в самое ухо: — Обещаешь? Володя рычит в ответ, ерзая под ним. Он обещает. Глеб улыбается, сползает вбок и шепотом говорит: — Кошелек. Они оба знают, что это не нормально. Но старая обида — и первая ссора — всегда срабатывают как триггер. Шарапов вминает его лицом в кровать. Рука держит за шею, чтобы не рыпался. Сдергивает с обоих трусы ровно на столько, чтобы можно было пристроиться. Входит резко, без лишних ласк, и с удовлетворением слышит сдавленный стон под ним. Это почти насилие, а ещё отличный способ стереть с лица Жеглова его снисходительную усмешечку. Чтобы хоть на несколько минут он перестал быть превосходящим его засранцем. Он делает медленно, как обещал, и держится изо всех сил, чтобы не сорваться. И все равно надолго его не хватает. Слишком тесно, слишком долго не было. С коротким вскриком он кончает и какое-то время лежит на нём, сцеловывая солёные капли пота со спины. Жеглов легко скидывает его с себя, разнеженного. Он все еще на взводе и не даст ему просто так заснуть, пока Володя не получит сполна за устроенную сцену. — Сейчас ты пожалеешь, — сообщает он, устраивая его ноги у себя на плечах. — Я больше ни о чем не жалею, — отвечает Шарапов и принимает его в себя без остатка.