Ольха

Душно. Кислорода чертовски не хватает, его весь заменил запах чужого тела: духов, пота и перегара. «Не стоило этого делать», — совесть шепчет тихо-тихо. Её даже не слышно за диким сердцебиением и собственными приглушенными стонами. Идти в бар было глупой идеей. Выпивать больше, чем когда-либо до этого — идея еще хуже. Но Модди рядом, его обязательно защитят, даже от самого себя, что может пойти не так? Ни он, ни Жираф — именно он предложил друзьям развеяться и выпить — в обиду точно не дадут. Первые легкие коктейли, забавные истории, звонкий смех, едва различимый сквозь другие пьяные голоса и отвратительную попсу, что била по ушам оглушающе с танц-пола. Пугод откровенно виснет на своем парне, мурлыкая что-то на своем, пьяном. Модди не то чтобы против этого. Ему скорее совсем плевать. Его губы на вкус как виски — манящие, но горькие. Его любовь на вкус как мёд — сладкая, тянущая, но приторная. Легко надоедает. В глазах Модди виднеется усталость, будто карий оттенок — лишь ржавчина поверх светлого, привычного древесного. Пугод делает вид, что у самого нет этого ощущения, будто мир вот-вот уйдет из-под ног, если вслух решиться сказать. Лишь жмётся ближе, игнорируя издевательский взгляд Жирафа. Его происходящее вообще ебать не должно. Коктейли сменяются водкой. Заглушить ей голоса в голове, запретить себе видеть. Уверить себя, что гаснущая искра — лишь бред, а долго-и-счастливо не за горами. На мгновение получается, но тошнота к горлу подступает слишком быстро. От градуса или собственного поведения? От прогнивших мыслей, которые он продезинфицировать пытается той самой водкой. Пугод бросает скомканное «хочу подышать», целует в щеку рутинно Модди, стараясь уйти как можно быстрее. Нелепо двигающиеся под градусом тела расталкивает почти, прорываясь к выходу. Его пробивает мелкая дрожь то ли от холода ноябрьской ночи, то ли от этого избытка чувств. Ядовито усмехается самому себе. Такой глупый, лишь сейчас видит трещину в собственных отношениях так же четко, как расходящийся старый асфальт под ногами. И это все — после выпитого бесчисленного алкоголя. Когда ноги собственные еле держат, в коленях дрожа. Взгляд заплывший, расфокусированный. Но картинка перед ним четкая до отвращения. Изнеможенно он прижимается к холодной стене, едва не съезжая вниз тут же. Только рука чья-то не слишком заботливо обхватывает талию, не давая упасть. Хотя бы в физическом плане, раз в моральном все давно уже по пизде пошло. — Ну? — Голос знакомый, но лицо разглядеть получается лишь с третьего раза. А ведь была до этого пугающая алкогольный мозг четкость! Жираф, одной рукой вальяжно держащий сигарету, второй теснее прижимает Пугода к себе. Слишком близко. Будто бы пальцами под кожу забраться хочет. Изучить изнутри. А это, черт возьми, поплывшее сознание будоражит. Дым ласково обволакивает шею, дурманя и без того помутненный разум все больше и больше. Пугод пытается выдавить из себя хоть слово, а не нечленораздельное мычание, запинаясь о пристальный взгляд друга. В его глазах нет той измученности, к которой привык. В них обжигающе бьет ключом свобода и почти ребяческий азарт. Выдыхает сквозь зубы, издавая что-то похожее на скулеж израненного щенка, отчаянно прижимается к губам напротив, пытаясь вкусить хоть каплю той же свободы. Собственные оковы даже под градусом водки уже не отпускали. Все происходит слишком быстро. Как вспышки перед глазами. Ебанный калейдоскоп. Сигарета отброшена вон. Жираф нагло проникает языком в рот, углубляя его поцелуй-порыв. Тут же отрывается, крепко вцепившись в ватное тельце Пугода, не успев насладиться хоть чем-то, кроме отвратительного вкуса спирта. Тащит за собой в соседнюю от входа дверь — подсобку. Даже здесь все схвачено. Вжимает в стенку бесцеремонно, нависая над ним. Едва выровняв дыхание, Пугод пытается отстраниться. Не получается. Или он не хочет прекращать все это? — Ты хочешь этого, я же вижу, — Склоняется прямо над ухом, обжигая шепотом, — Модди не узнает. Пугод кусает собственные предательские губы, пытается возразить, все внутри буквально кричит о том, как все это неправильно. Тело противится. Но как же достало. Всё на что его хватает — едва различимое «пожалуйста». Большего Жирафу не нужно. Невозвратный процесс был запущен. Там, за стеной, среди мертвых тел и шума ночной жизни, Модди, возможно, одиноко сидит за тем же столиком, или пытается выловить себе кого нибудь, подобно Пугоду растеряв остатки совести. Здесь, в тесной подсобке, где пахнет спиртом и апельсинами — Жираф весь вечер пил эту проклятую «отвёртку» — с него уже стягивают брюки с нижним бельем. Нет какой-то ласки и близости. Это все обжигающе, неправильно до тошноты. На один раз. Пугода ведёт от прикосновений, запретных, желанных. В себя он вновь приходит, из темноты сознания вынырнув, когда внутри скользят уже три пальца, растягивая, раздвигая стенки нетерпеливо, словно он дешевая проститутка. Хотя, судя по его поведению после стольких шотов, он на самом деле не из приличных людей. И не из дорогих подавно. Пугод вновь скулит несдержанно, шепча как молитву «вставь-уже-умоляю», на что Жираф, добрая душа, повинуется. Бёдра чужие крепче стискивает, входя резко, попадая сразу по простате давлением изнутри, что Пугода потряхивает. Несдержанный вскрик эхом раздается по подсобке. До чего же от самого себя отвратительно. Но крышесносно. Ему будто бы жить от чужого члена хочется. — Ты же не хочешь быть услышанным? — Во взгляде Жирафа читается неприкрытая издевка. Ему-то за это почти ничего не будет — все списать на чужое неадекватное поведение можно. Одни плюсы — выпивка и шлюха. Толчки его глубокие, быстрые, что приходится зажимать рот рукой. Не хочется чтобы кто-нибудь ещё был свидетелем Пугода грехопадения, но посмей Жираф остановиться — тут же бы получил по лицу минимум. Потому что изнутри все горело огнем адским. С Модди такого не было, и Пугоду это уж слишком нравится. До подрагивающих бедер. До поджимающихся пальцев. До бурного оргазма, когда ему ладонь собственную прикусить от нового вскрика приходится. Жираф следом кончает, себя рукой собственной доводя — хотя бы часть самоосознанности у него осталась. Пугод на пол медленно оседает, чувствуя холод голыми бедрами. Собственный член вяло к животу испачканному, рвано поднимающемуся прижимался, а между ягодиц все гудело растраханными мышцами. Никаких слов, когда остаться ему в одиночестве приходится — Жираф закончил с тем, чтобы себя в порядок приводить. Ему задерживаться больше не нужно. А Пугоду похуй до отвратительного, хоть его еще кто-нибудь сейчас бы трахнул — плевать с кем, плевать где. До вырывающейся на пол тошноты хотелось рваную трещину кем-то заполнить, даже если и сексом бешеным, одноразовым. Все-таки с Модди у них больше ничего не получится.