***
«Теряешь хватку, Мастер-Вор», — промелькнуло в пульсирующей от удара голове Гарретта. Сознание медленно возвращалось, и мужчина постепенно начал осознавать свое новое положение. Было оно, мягко говоря, плачевным: Гарретт чувствовал, что лежит на животе, на кровати, руки его, растянутые в разные стороны, привязаны чем то мягким, но крепким, а на лицо, холодно и мерзко, льётся какая-то жидкость. Осознав это, мужчина резко вздохнул, и закашлялся от попавшего в нос вина. Дёрнулся, пытаясь вскочить с кровати, но боль в голове и путы на руках не позволили даже приподняться. — Очухался, наконец! — раздалось сверху. Голос был женским и глубоким, — Я уж решила, что приложила тебя слишком сильно, но, похоже, ты в порядке. А шишка сойдёт через пару недель. Что ж, по крайней мере, убивать прямо сейчас его не собирались. Гарретт стиснув зубы, повернул голову в направлении обладательницы голоса. Над ним, подсвеченная лишь лунными лучами, пробивающимися из окна, возвышалась обладательница комнаты. — А ты постарел, Гарретт. Но роста в тебе ни дюйма не прибавилось, коротышка. Что, неужели не узнаешь? Силуэт женщины перед глазами двоился и плыл. Гарретт потерся лицом о простынь, пытаясь утереть вино с глаз, а женщина, сделала несколько шагов к стоящей на будуаре керосиновой лампе и зажгла её, позволяя тусклому свету разлиться по комнате. Что-то странное было в её походке… Гарретт наконец сфокусировал взгляд на освещенной фигуре женщины. — Люсиль..? — Ну конечно! смутно-знакомые черты лица, говор, больше подходящий наглой беспризорнице, чем знатной даме, странная походка — Люсиль с самого детства страдала от болей в левой ноге и при ходьбе старалась не наступать на неё вообще. — Не признал. Хотя ты все так же похожа на помойного крысеныша. — вернул шпильку вор. Они с Гарреттом знали друг друга по общему прошлому в сиротском приюте. Неудивительно, что он не узнал её сразу — в его воспоминаниях она была забитой и неразговорчивой девчонкой, худой, как спичка, с вечно грязными и спутанными волосами, которые она отказывалась стричь. Женщина перед ним была иной. Роскошные чёрные волосы, заплетенные в простую косу, слегка растрепанную после сна; строгое бархатное платье, правда, с все так же расшнурованным корсетом, и тяжёлая чёрная трость, с круглым граненым хрустальным навершием, на которую Люсиль сейчас опиралась, с интересом следя за взглядом старого знакомого, изучающим её. Молчание затягивалось. Гарретт безуспешно подергал привязанными руками — путы на них оказались шелковыми шарфиками, мягкими на ощупь, но очень крепкими. Оценив его старания, Люсиль первая нарушает тишину, с издевательской улыбкой интересуясь: — Как тебе твое положение? Запястья не слишком жмет? — Туговато, на мой вкус. Интересный выбор позиции. Неужели трахать собралась? — шутливо спрашивает Гарретт, — Боюсь тебя разочаровать, но для этого тебе недостаёт одного важного элемента промеж ног. — язвит он, одновременно продолжая пытаться ослабить путы на руках. — Как и тебе, Гарретт, но я же не напоминаю об этом при каждом удобном случае. К тому же, — Люсиль присаживается на прикроватную тумбочку, напротив лица пленника, демонстративно поглаживая массивный граненый набалдашник своей трости, — отсутствие у нас, как ты выразился, «важных элементов», совершенно не помеха, — она хищно улыбается, улавливая, как напрягается тело вора после этих слов, — для человека, который постоянно имеет дела с Мадам Сяо-Сяо ты поразительно непросвещён, дорогой. Гарретт кривит губы в усмешке, пряча за ней напряжение. — Зато ты слишком уж просвещена, как для благородной дамы. Женщинам твоего нынешнего статуса не положено даже имя Мадам знать, не то что выслеживать в её владениях всякую преступную шваль. — вести разговоры, наполовину уткнувшись лицом во все ещё мокрые подушки, жутко неудобно, и Гарретт ерзает, выгибая шею, чтобы улучшить себе обзор на собеседницу. Люсиль снова улыбается, наблюдая за его стараниями. — Не мни о себе слишком много, воришка, я была там не из-за тебя. И не из-за того, что ты подумал тоже, сотри с лица эту усмешку, пока я тебе не врезала ещё раз. Видишь ли, Дом Цветов является излюбленным местом моего дорогого мужа, и мне периодически приходится туда наведываться, — она сделала паузу, подбирая слова, — проверять, все ли в порядке. — Поразительная забота о человеке, который предпочитает тебе девочек Сяо-Сяо. Никогда бы не подумал, что из тебя вырастет эталон добродетельной супруги. — Гарретт уже откровенно ржёт в голос, за что в лицо ему прилетает остаток вина из графина, что, впрочем, совершенно его не успокаивает. — Меня не интересует ни он, ни то, с кем он там проводит ночи. Но пока он в порядке, я имею доступ к его кошельку, а значит могу себе позволить жить в свое удовольствие, не побираясь по подворотням и не залезая в чужие окна по ночам, — последнюю фразу она намеренно выделяет голосом, — и то, что он не заставляет меня за это согревать ему постель, мне только на руку. Кстати об этом. На чем мы там остановились… Гарретт видит, как в её серых глазах сверкают маленькие бесенята, и снова напрягается, натягивая свои путы. Люсиль, расправив юбки, встаёт с тумбочки, опираясь на трость, и пропадает из поля зрения мужчины. — Эй, — говорит он, чувствуя сначала, как прогибается под женщиной кровать, а после — вес её тела на своих бёдрах, — Люсиль, чтоб тебя! — М-м? — хищно мурлычет она из-за его спины, с интересом наблюдая за тщетными попытками Гарретта изогнуться так, чтобы она снова оказалась в его видимости. — Ты же это не серьёзно? — бросив извиваться, глухо спрашивает вор. Он чувствует, как колотится его сердце, эхом отдаваясь в мягкую перину. Ощущение беспомощности окутывает тело, заставляя затвердеть каждую мышцу в нём. Все это время он не чувствовал себя в настоящей опасности — Люсиль никогда не чуралась жестоких шуток в детстве, но, Гарретт внезапно ловит себя на мысли, они уже давно не дети. Он знал её маленькой, озлобленной на весь мир девчонкой из приюта, которая может и спала с ножом под подушкой, но никогда бы не причинила ему, Гарретту, вреда. Но эта Люсиль, с её холодной расчетливостью и жестокой улыбкой, была ему незнакома. Люсиль позволяет себе ещё несколько мгновений подержать пленника в напряжении, после чего с усмешкой, но серьёзно бросает: — Расслабься, ничего пихать в тебя я не собираюсь. — Гарретт позволяет себе тихий вздох облегчения, который, впрочем, прерывается на полпути шелестом юбок и звуком, который он узнает безошибочно. Щелчком раскрывающегося перочинного ножа. — Но непослушных воришек надо наказывать, — игриво произносит Люсиль, слегка смещая вес своего тела, подаваясь чуть вперёд, — сейчас, главное, не дергайся. И Гарретт замирает, чувствуя, как острое лезвие ножичка взрезает ткань его штанов. Прямо на заднице! — Какого дьявола?! — сдавленно шипит он, продолжая однако, лежать неподвижно. Холодная сталь гуляет очень уж близко к коже и… стратегическим местам. — Молчать. Не собираюсь я тут полночи проводить, возясь с твоими ремнями. Как ты ещё не задрался их застегивать-расстегивать каждый раз только? — Знаешь, я мог бы показать, если бы ты развязала меня, например, — говорит Гарретт, стараясь не выдать голосом смущение, когда ощущает прохладный воздух на обнажённых ягодицах. Не так он себе представлял эту ночь. — Что теперь? Говорила, трахать не будешь. — Не буду, — подтверждает Люсиль, защелкивая нож обратно, и с некоторым трудом поднимаясь с бёдер мужчины. Трость тихо стукает об пол. — Просто освежу в твоей памяти старые-добрые приютские деньки. Давненько тебя не пороли за воровство, а, дорогой? Гарретт чувствует, как жар заливает бледные щеки. А ему-то казалось, что он давно разучился смущаться. Он задушенно и как-то нервно усмехается. — Смею тебе напомнить, что от воровства меня методы воспитателей так и не отучили, — проговаривает он, стараясь держать голос ровно, хотя неловкость от осознания этой абсурдной ситуации слегка мешает. — Я заметила, — хищно улыбается Люсиль, делая шаг от кровати с распластанным на ней телом, — Но кто знает, может я буду в этом деле успешней? Да и когда ещё такой шанс выпадет, — последнее она говорит совсем тихо, одновременно с этим вскидывая трость. — Люсиль! — повышает голос Гарретт, но его прерывает резкий звук, с которым трость опускается на его беззащитный зад. Следом за звуком приходит боль, от которой Гарретт не удерживает короткого вскрика. — Веди себя потише, воришка, слуг перебудишь, а они — не я, сначала стражу позовут, а потом уже будут разбираться. Конец фразы женщина запечатывает ещё одним сильным ударом. Гарретт дёргается, на этот раз давя рвущийся наружу звук. Боль сильная, но женщина явно не бьёт его с той же силой, с какой прикладывала по голове. От этого, правда, не легче. — Милосердие из тебя так и пышет, благодетельница хренова. — Будешь язвить — получишь добавку, — с улыбкой отвечает она, одаривая бледные ягодицы ещё одним ударом. На этот раз Гарретта передергивает даже не от болезненного жара, а от того, как точно Люсиль копирует интонации приютских воспитателей. От следующей вспышки боли Гарретт глухо стонет и утыкается пылающим лицом в подушку. Руки его тянут импровизированные путы в тщетной попытке вырваться, но ни шёлковые шарфы, ни завязанные Люсиль узлы, ни спинка кровати, не поддаются. Женщина же, с профессионализмом умелого палача, кладет удар за ударом, отпечатывая каждый ровной темно-розовой полоской. Удары продолжают ритмично сыпаться на тощий зад, обрамленный обрывками штанов, и удерживать тело на месте становится все сложнее. После очередного, прилетевшего на самый низ ягодиц, Гарретт не выдерживает, и резко дёргается в сторону, почти заваливаясь на бок, в тщетной попытке избежать новой порции боли. Люсиль раздражённо вздыхает и, наклонившись, возвращает его в прежнее положение, придавливая за поясницу рукой. — Ну-ка, не вертись! — говорит она, подкрепляя приказ несколькими шлепками ладонью. Напоротые ягодицы от такого воздействия взрываются новой вспышкой боли, а Гарретта полностью затапливает волной стыда. — Я тебе не ребёнок и не трактирная девка! — зло шипит он, — Не смей так больше делать. — Гарретт тщетно надеется, что его голос звучит угрожающе, а не жалко. В ответ на его истерзанный тыл снова прилетает позорный шлепок, на этот раз ещё более болезненный. Откуда только в этой невысокой женщине столько сил? — Гарретт-Гарретт, боюсь, ты не в том положении, чтобы командовать. И советую сменить тон, поскольку я не отпущу тебя, пока не услышу слова извинения и клятвенное обещание больше не пытаться обнести моё жилище. Она распрямляется, снова беря в руки трость, и выжидательно смотрит на мужчину. Гарретт ничего не отвечает, лишь показательно утыкается лицом в подушку. Люсиль недовольно цокает: — Упрямец. Ни капельки не изменился. Что ж, — она перехватывает трость поудобней, — посмотрим, кто-то кого-то переупрямит. Трость начинает плясать по коже с новой силой. Следы уже ложатся друг на друга, и Гарретт чувствует, как его всем телом подкидывает на каждом ударе. Мертвенная бледность ягодиц сменилась на глубокий розовый оттенок с темно-бордовыми полосами и уже начавшимися наливаться синяками. Это можно терпеть без крика — Гарретт переживал боль гораздо хуже, но невероятный стыд, от того, что он, взрослый мужик, бесконтрольно дёргается на кровати и сучит ногами, как малый ребёнок, да ещё и под аккомпанемент менторских нотаций старой подруги — делает ситуацию совершенно невыносимой. А ведь ему ещё предстоит обратный путь в Часовую Башню… Последняя, печально-рациональная мысль, перевешивает все остальное. Пора переставать цепляться за гордость, пока Люсиль не лишила его возможности ходить на неопределённое количество времени. После очередного удара Гарретт коротко стонет неразборчивое «Прости». Трость замирает в воздухе. — Что-что? — в голосе женщины слышится одышка, — я что-то не расслышала, Гарретт. Вор тяжело вздыхает и отрывает лицо от подушки, чтобы посмотреть на экзекуторшу в упор. Глаза его подозрительно блестят, но ни капли раскаяния в них нет, только раздражение. — Я сказал: прости. Больше в жизни не подойду к твоему дому, на пушечный выстрел, — чеканит он тихо, но вкрадчиво, — а теперь отвяжи меня и дай уйти. Люсиль задумчиво смотрит на него несколько мгновений, похлопывая тростью по ладони. После чего, видимо, решив что-то для себя, склоняется к столбику кровати, принимаясь развязывать узлы. — Извинения приняты, воришка. И правда, хватит с тебя на сегодня. Как только руки оказываются на свободе, Гарретт порывается выскочить, но твёрдая рука удерживает его на месте: — Полежи ещё чуток. Если, конечно, твоей давней фантазией не было продемонстрировать свой располосованный зад половине Города. Если и правда так, то не смею более тебя задерживать, — она усмехается. Гарретт глухо стонет, вспоминая, как именно Люсиль предоставила себе доступ к его тылам. Аккуратно вырезанный кусочек штанов валяется на полу рядом с кроватью. — И что же ты предлагаешь, болезная? — обречённо спрашивает он. — Полежи пока, приди в себя. Соберись с духом, так сказать. А я подошью тебе штаны мужа. Он больше тебя в три раза, но чтобы добраться до дома — хватит. Гарретт поворачивает голову в сторону окна. — Рассвет скоро. — говорит он, однако больше не предпринимая попыток встать. — Я быстро. Всегда ж хорошо шила, если ты забыл. Шрамы твои не раз штопала, значит и со штанами уж как-нибудь совладаю. Гарретт в ответ только снова уткнулся носом в подушку, всем видом демонстрируя усталую покорность судьбе. Отдых и правда не помешает.***
Спустя какое-то время, Гарретт, морщась и шипя, натягивает на себя новые штаны взамен поруганных старых. Одного взгляда, брошенного на зеркало, становится достаточно для вынесения неутешительного вердикта: «Клоун». — В следующий раз уж потрудись, как ты выразилась, «повозиться с ремнями», не так уж их там и много. — В следующий раз, Гарретт, я просто сдам тебя страже. Вор тихо фыркает, немного неловко перемахивая через подоконник — каждое движение отдается болью в ягодицах, и, больше ничего не говоря, скрывается во тьме.