Связанные

       Октябрьский вечер северным ветром стелился по земле. Все еще зеленая, но уже сохнувшая трава, прижималась порывами холода к земле. Падали на земь и бардовые листья, осторожно кружившие в воздухе. Они будто танцевали в пейзаже из серого неба и яркой земли. Совершенно невинные и почти молодые падали подле двух мужчин, сидевших на прохладной земле.        Тишина, сопровождавшая их, постепенно нарастала, настолько, что можно было и не заметить, что местность, на которой они обосновались, была занята. Мелодичное шуршание кроны деревьев успокаивало внутреннее сумасшествие внутри пары. Уже в осенней окраске, они мягко покачивались из стороны в сторону. Почти нижними ветками касались земного покрова, невидимо приминая стебли травы. Над головою кричали улетающие на зимовку птицы. Прощались с родными русскими просторами и людьми. Черный взгляд казака провожал их с какой-то грустью, печалью, понимая, что вот-вот сбежит теплое лето, уйдут их веселые пьяные поселки над чистым небом в очередном забранной крепости. Уйдут тихие, только их с Петром, сидения в вечерних сумерках, разговоры о важном и об обыденном, человеческом. И, решая насладиться обществом дворянина сполна, откидывает голову назад и утыкается затылком ему в плечо. Они всегда сидят спиной к спине, касаясь позвонками. Так удобнее говорить откровенно, не видя любимых, но жутко уставших глаз. Врать в глаза гораздо удобнее, чем за спиной человека, который знает все твои повадки, даже с закрытыми глазами.        Черные, сильно вьющиеся волосы, порой до ужаса запутанные скатились по аккуратному плечу Гринева. Скрывали за собой его светлую рубаху, забирали всего его себе, Емельяну. Юноша, переведя взгляд на казака, только тяжело вздохнул. Его суровый, серьезный взгляд совсем немного оттаял, что и заметил бунтавщик.        — Ваше благородие соизволил одарить меня своей любовью? Неужто приняли наконец предрешенное? — проговорил Пугачев, ладонью касаясь головы Петра. Лисья улыбка поплыла по его лицу.        — Прекрати говорить ересь, ты же знаешь, я не могу этого понять, как бы сильно не желал этого, — вздохнул Гринев, мотнув головой. Пытался сбросить руку казака, но передумал. Уж слишком привык к теплу руки его, чтоб вот так отбрасывать.       На такой ответ Емельян лишь усмехается. Не верит ни единому слову.        — Так перестань отказываться от воли Божьей, ведь мы, христиане, должны исполнять все, что он готовит нам. Или я не прав?        — Да не в этом дело, прав ты или лукавишь, а в том, что не понимаю. Не понимаю почему свел нас с тобою он. Ведь не можем мы быть рядом друг с другом, не уживутся два разных мировоззрения рядом! — говоря это Петр полностью облокотился на подставленную руку казака. Не понимает, но все равно доверяет ему, потому что не призирает, не выставляет для себя гнусным лжецом и убийцей.        — Так почему же не ушел? Я ведь не запрещал тебе, — скалится Емельян и сжимает волосы юноши в кулаке, оттягивая голову его назад. Уж как начал якшаться Гринев с бандой казака окончательно, так перестал носить парики вовсе. На то была резкая причина. Во первых, неудобство личное за ним ухаживать в походных условиях. Во вторых, и самая весомая причина, Пугачев в край не переносил его дворянский вид, вот и пришлось отучаться от барских замашек. Сделал из него бунтарь почти простого казака, привил естественный вид свой. — Али гнева моего боишься?        В ответ Пугачеву последовала лишь тишина. Петру не нашлось, что ответить, только лишь вздохнуть, признавая правоту казака.        Емельян шуршит у себя по карманам, но головы с плеча барского не убирает. Удобно ему так и все. Выуживает из глубокого кармана ручной ножичек, лучшего друга своего при захвате. Серебряное лезвие слегка поблескивает на свету, переливается желтыми красками. Эти самые краски с острием вошли в ладонь казака, утопая в алой крови, заплывая в вены и будоража внутри все. Сам то он боли от раны не чувствует, огрубела кожа на его руках, а вот Петр к таким вещам чувствителен. Он в ту же минуту вздрагивает от резкой желчи в ладони, шипит и сжимает руку в кулак, перекрывая одну боль другой. По его правой ладони, так же как у Емельяна, расплывается кровавое озеро, за которым скрывается глубокий, как море, прорез. Не поскупился казак на доказательство их связи, добротно причиняет вред.        — Чувствуешь это, благородный? Видишь ли эту кровь, эту связь нашу божью? Что же ты противишься ей, ответь мне, — повышает тон Пугачев, взмахивая ножом.        Петр же продолжает кормить тишину, мотнув головой только. Ведь сам знает про неземную связь их. Сам узнал же его, когда первый раз встретились при настоящей его натуре. Когда восходя к ногам его, приметил на щеке казака длинный шрам. Такой хлесткий и острый, как с его лица сошел. Тогда и остался с ним, ведь перечить судьбе своей хуже, чем пропасть в бесконечных завоеваниях России. И не жалел с той поры ни о чем, только совесть мучает, что против императрицы идет.        — Твои бесы порой пугают меня, Емеля. Не знаю чего от тебя ожидать дальше, — проговаривает Петр, улыбаясь кончиками губ.        — Я страшнее бесов своих и ждет меня за это деревянный эшафот, — успокаивает Пугачев, снова касаясь головы Гринева. Все же он понимает, что юноша от него никуда не уйдет, ведь сам того не желает и волноваться по поводу этому смысла не имеется.