***
Небо по-утреннему пронзительно в этой безоблачной синеве, а солнце сквозь прозрачные занавески струится расплавленным золотом. Вдоль светлых стен плывут пламенно-красные блики. Они трусливо скользят по комнате, иногда замирая — всего на миг —, и остывают до бледно-жёлтого, когда дотрагиваются мятой белизны простыней. Химено засматривается: лучи касаются чужого лица и путаются в трепете его ресниц. У Аки распущены волосы, и сейчас, в ярком свете, они отливают тоном необыкновенно теплым, в рутине им совсем не присущим. Когда он просто лежит рядом с привычно напряженно-серьезным лицом и сонно пялится на неё — Химено хочется только одного: чтобы утро не заканчивалось никогда, ведь счастье вдруг становится так осязаемо. Она улыбается с затаенной печалью и думает о том, что готова всё на свете обменять на бесконечную зацикленность этого момента. — Я просто надеюсь, что умру первой, — шепотом произносит она; с невыносимой небрежностью брошены эти страшные слова, и Химено при этом жмурится беззаботно от яркого света недавно взошедшего солнца. — Ты жестокая, ещё и обманщица, — Аки тяжело вздыхает и отворачивается. — Нет. Я просто конченая эгоистка. Никогда не получалось смириться с мыслью, что я могу тебя потерять. Я думала об этом слишком много: если бы это случилось слишком рано — утонула бы в сожалениях и рефлексии, потому что так много всего не сделано, так много слов не сказано… Хотя, последнее вряд ли изменится с течением времени, — у неё от досадной горечи губы неосознанно кривятся, но Химено вопреки пытается улыбнуться. — А теперь… Разве нужно что-то добавлять? Я не смогу жить дальше. — Разве ты не приспособилась к ротации кадров? — по тону слышно, что Аки ухмыляется в этих мучительных словах. Но Химено не злится: привыкла, знает, что он не специально пытается задеть её, а просто не может иначе. Она закрывает глаза… — И это я ещё жестокая? Да, я досрочно сменила пять напарников, но никто из них не был Аки Хаякавой. Понимаешь? — откровение снова звучит буднично и слишком легко, а Химено так просто говорит о чужих судьбах, что ей в пору бы прямо сейчас сгорать со стыда. — Как цинично… — Аки упрекает её насмешливо, а после поворачивается к ней лицом, чтобы всмотреться внимательно, в надежде увидеть яркую, эмоциональную реакцию, отчаянные оправдания или нервный смешок — что-угодно, лишь бы она не молчала, лишь бы мысли её не тонули в сомнениях, лишь бы в напрасной горечи не захлебывалось сердце. — Зато правдиво, — женщина просто пожимает плечами и поворачивается на бок, чтобы в ответ смотреть так же пристально и ещё — быть чуточку ближе. — Ты ведь самый близкий для меня человек, единственная, кто проявлял ко мне столько доброты и тепла после того, как я остался совершенно один, единственная, кому я доверил всё… — Химено блаженно щурится, как довольная кошка, когда его пальцы в короткой ласке касаются щеки, скользят вдоль подбородка и губ. — Я очень ценю твоё доверие, — кажется, что слова эти она произносит лишь бы открыть рот, чтобы в следующий миг, будто невзначай, влажными губами мазнуть по кончикам пальцев, и ещё раз… — И всё же, так наплевательски относишься к своей жизни... Лучше скажи, что ты шутишь, — и Аки не находит другого, более надёжного, способа взять с неё клятву, кроме как едва ощутимо к уголку её губ прижаться своими, а потом — остаться выжидающе близко. — Тогда побуду сентиментальной: я хочу сохранить свои трепетные чувства навсегда, быть влюблённой вечно. Потому я имею гораздо больше мотивов так говорить, — Химено провокаций не боялась никогда, потому о посыле его действий даже не задумываясь, она Аки увлекает в поцелуй. — И снова ты только про себя думаешь… — он отстраняется и первым делом стремится её укорить. Но слова звучат шёпотом, горячо обжигая шею, и на женщину это действует быстро: она мелко вздрагивает всем телом несколько раз, пока волна мурашек не схлёстывает с её плеч. — Зато если меня не станет — сможешь делать всё, что захочешь, использовать катану свою по три раза в день, заключить контракт хоть с самим Демоном Преисподней и броситься в Ад за своей местью — всё равно контролировать будет некому, — и она смеётся заливисто: так, будто только что произнесла самую забавную в своей жизни вещь. — Дура, — Аки закатывает глаза. — Хах, ну спасибо, друг, — она саркастично подчеркивает последнее слово. — А ты мне и не друг… — Ах, точно, ты же не дружить сюда пришел, как я забыла? Ну тогда кто мы друг другу? — её шутливый тон едва не скатывается в едкую насмешку, словно она пытается в ответ зацепить. Химено дыхание задерживает и смотрит пронзительно. Взгляд напротив не получается счесть, и спустя долгую секунду женщина выдыхает в шумном, усталом вздохе. Аки молчит томительно и смотрит на неё печально, обречённо. Он выглядит искренне растерянным, будто и правда не знает, что хотят от него услышать. — Да забей ты. Я и не мечтаю про человеческие отношения, меня всё устраивает, — Химено пытается в очередной раз скрыться за тенью улыбки, но получается только горький излом губ. Она свыклась-смирилась, оттого ей совсем не хочется внутренние переживания обнажать перед ним (особенно сейчас), чтобы выставить себя ранимой и слабой, нуждающейся в утверждении очевидного. Вместо слов Аки обнимет её, прижимаясь лицом к шее и трепетно мажет дрожащими губами по разгорячённой коже. Химено поверх его рук возлагает свои, чтобы стало тесно до невыносимого, и тяжело вздыхает. Он ничего не говорит и не предпринимает, замирает, создавая видимость сна — но вздрагивает внезапно от искрящегося тепла, что разливается где-то под грудью, когда его виска касаются чужие губы.***
Они собрались на дружескую попойку в скучный и тусклый вечер пятницы — по удивительному стечению обстоятельств их нерабочий день совпал с выходным обычных людей. Только вдвоём. На усталость ссылаясь, Аки предпочёл отказаться от шумной компании, когда его пригласили выпить трое новичков, которым из всей группы посчастливилось пережить дебютное задание. В тот момент он виновато опустил глаза, по привычке проверил наличие пачки сигарет в кармане, и Химено, наблюдая со стороны, поняла всё. Она одобрительно взглянула на Аки, позволила себе улыбнуться искренне, насколько это было возможно, и предложила провести вечер у неё. Когда они молча шли по ночной улице, в блеклой желтизне фонарей женщина мельком словила его взгляд: опустошенный, тяжёлый; она предпочла сохранить зыбкую тишину до самого порога. И когда холодный металл ключа скользнул меж её пальцев, царапнул по замку, она произнесла: — Мне тоже их жаль, но здесь нет твоей вины. Блеклый свет отбросил на их лица липкие тени, осветил разбросанную по прихожей обувь, и тогда Химено добавила тоном, совершенно отличным от того, секундой назад, весёлым и раззадоривающим: — Иногда жизнь составляет просто удачное стечение обстоятельств, так что давай порадуемся за благосклонность судьбы к нам и хорошенько это отметим? Непринужденная и привычная обстановка искушает расслабиться: женщина так и поступает, удобно расположившись на полу, а спиной откинувшись на диван. Аки же старается держать себя сдержанно и стойко: локтями упирается о низкую столешницу, чтобы подбородок свободно лежал на ладонях — эти отчаянные попытки со стороны выглядят забавно. У него лицо совершенно сосредоточенно, а взгляд отстраненно-далёкий, но щёки кроет лёгкий румянец — Химено ловит себя на мысли, что уже какое-то время совершенно неприлично пялится на Хаякаву. Когда он в странно-неуместной вдумчивости сводит брови и закусывает губу, женщина не сдерживается и прыскает со смеху. Если бы она самолично не считала, сколько спиртного опрокинул в себя напарник, никогда бы и не предположила, что тот пьян, а не глубоко озабочен мыслями о работе и прочих неприятных моментах. Аки оборачивается — и на дне темно-синей глади его глаз плещется хмельной блеск. — Не так уж и много мне нужно для счастья, знаешь? Мне кажется, я знаю, в какой момент это осознала, — Химено не смущается, смотрит не него пронзительно, изучающе. — Не хочу тебя оскорблять, но мой жизненный путь выглядит чуть посложнее. Я готов очень многое положить к цели, и вот, ради чего я живу: чтобы в конечном итоге всё было не напрасно, — он говорит порывисто, а взгляд его вдруг становится нечитаемым, устремленным куда-то за грань осязаемого — и в мягкой полутьме комнаты собирается зыбкое напряжение. — А дальше что? — она абсолютно точно знает, что не стоит цеплять эту тему, но собственное сердце болезненно сжимается от этих слов; дышать становится трудно, будто, не услышав ответ, она непременно задохнётся. — Мне кажется… Нет, я просто об этом не думал. Давай не будем продолжать? — Аки отводит глаза и пристыженно опускает плечи. Там, куда он смотрит, нет ничего: просто темный угол меж мебели, где давняя пыль запуталась в паутине. — Со мной сейчас рядом всё, чего я когда-либо хотела, и я не собираюсь с этим расставаться из-за твоего самодурства и упрямости, — женщина чувствует недобрые предзнаменования в этих словах, она знает, что о будущем Хаякава не дает себе права мечтать, ведь он в оптимистичный расклад совершенно не верит. Химено такой удручающий ход мысли не в новость, оттого огорчение больше не касается её: попросту смысла нет, ведь сама же знает, кто перед ней находится и, возможно, здесь тоже кроется одна из черт, что делают образ Аки таким привлекательным… Меланхоличный фаталист, чьё сердце после всех горестей всё ещё не зачерствело; всегда серьёзный и настроенный скептически, а сейчас — уязвимый и смущённый, Аки вызывает умиление. — То есть, ты осознанно вырастила из меня собутыльника? — он спрашивает в шутку, но лицом продолжает невозмутимость изображать. — Хах, а что, если так? — и взгляд Химено блестит скрытой горечью, набирается влагой в обиде. Но лишь на долю секунды… Всего через миг она подымает голову и смотрит с вызовом, чуть прищурившись. Это проскользнуло почти незаметно, но вид огорченной Химено успел Аки в память врезаться едва ли не до болезненных мук совести. — Ты чего? — он вдруг вскакивает и с тревогой вполне нескрываемой всматривается в её лицо. Химено зардевшаясь, того секундного смятения нет и следа. — А? — она подмигивает и шепотом произносит: — не хочешь выпить ещё, м? Аки растерянно моргает — кажется, думает-взвешивает. — Но ведь завтра же выходной, а мы просто допьём, что осталось: не выливать же? — она звучит по-заговорщически, будто совершенно очевидно что-то затевает, но когда горячие пальцы касаются его подбородка, невзначай соскальзывают к галстуку и, ослабив узел, пробегают по ряду застёгнутых пуговиц, Хаякава сдаётся без единого сопротивления. — Давай.***
— Порой мне просто кажется, что у меня есть всё. И оно так эфемерно, как… Держать призрака за руку? Ха… Я не смогу удержать своё счастье? Жизнь так несправедлива! — Химено беззастенчиво лежит на спине обнаженной, но голос её с каждым словом всё сильнее надламывается, горечью наливается. — Я не собираюсь тебя оставлять, — Аки прижимает женщину к своей груди, а Химено в нежности руками обвивает его за шею и едва слышно всхлипывает. — Меня никак не покидают эти навязчивые мысли. Я знаю, что ты чувствуешь: неважно, как выражаешься вслух… И есть всего два варианта, которыми всё закончится. Я готова в любую религию податься, лишь бы вымолить первый. Я не вынесу другого, — Химено то ли в ласке, то ли ища утешения, лицом льнёт к его шее, и когда Аки чувствует, как по коже влажно мажут чужие ресницы, он вздрагивает. У него руки холодеют, хоть и ладони лежат на её теплой коже. — Ты пьяна, Химено. Прекрати вести себя так, — произносит он взволнованно, едва скрывая ту унизительную дрожь. Химено вдруг отстраняется и смотрит на него вопрошающе, томительно-долго — стыд прожигает насквозь, и Хаякава едва подавляет желание ударить себя за формулировку столь паршивую, совсем неуместную. — Тебе противно? — женщина щурится и глядит на него с ожиданием четкого ответа; прямо в глаза, так пронзительно. — Нет. Я просто не знаю, что с тобой делать, — он искренне сокрушается, когда на секунду постыдно прячет лицо в простынях. — Стой, ты что, плачешь? — он трепетно гладит тыльную сторону её ладони и затем берёт за руку. — Нет, — усмехается она и прячет глаза. — Прости, я правда слишком много выпила, голова болит сильно, оттого глаза слезятся. Не обидишься, если я посплю полчаса? Мне обязательно станет лучше, и мы продолжим на том моменте, где остановились. Да? Аки смиренно кивает в ответ, и лицо его делается не к моменту серьёзным. Он ложится рядом: Химено одаривают его ласковым поцелуем в щеку и блаженно откидывается на подушку. Хаякава от неё лежит справа — там, где у Химено пустую глазницу перекрывает повязка, потому женщина не успевает заметить, как по его лицу скользит тень тревоги, а под неоновым светом ночного Токио по ту сторону окна — в глазах беспокойство отражается так отчетливо. Он садится и в задумчивости подбородок отпирает на руку; на нём всё ещё полная комплектация одежды, рубашка раздражающе давит на согнутые локти. Аки чувствует себя нелепо, потому что рядом мирно спящая женщина совершенно голая, и её непринужденная поза усомниться не позволяет в том, что вся эта ситуация, обстановка ей совершенно привычны. Думая об этом, парень вдруг смущенно отводит глаза и улыбается грустно. Смутные мысли полнят разум: Аки думается о том, что на его месте мог быть (и наверняка был не один раз) кто-то другой… любой. Что Химено из личной выгоды заставила поверить его в собственную исключительность, и к этой мысли он так привык, что теперь отрицание её заставляет чувствовать боль. Он также размышляет о том, что напарница в определённый момент так прикипела к нему, что решила намертво связать их жизни — наверняка это всё лишь из чувства вины. Вины, даже не перед ним — пред людьми, совершенно ему незнакомыми, давно мертвыми. Раскаяние, отчаянно требующее искупления. Она не смогла убедиться в собственной ценности, а прошлые попытки были так бессмысленны, что теперь всё, что ей остаётся, — долгий путь к прощению самой себя, непременно с фатальной концовкой. У Аки сердце сжимается горько от мысли, что Химено однажды не станет, и неизбежно это ровно по одной причине: она сама так решила. Он не будит её до самого утра, а когда солнце начинает в окна светить слишком навязчиво, она просыпается сама. За это Аки получает лишь укоризненный взгляд и ни единого словесного выражения обиды. Он опускает глаза, улыбается как-то печально и приглашает её на утренний кофе.***
В недолгих перерывах между бесконечно-отчаянной борьбой за собственную жизнь и беспокойными короткими снами, даже самая грязная подворотня кажется местом блаженным. Твёрдая опора монолитных стен давит на спину, асфальт колючими неровностями впечатывается в тонкую подошву конверсов: всё это можно сходу назвать ощущениями не из разряда приятных, но Аки ловит болезненное наслаждение. Он не чувствует себя счастливым — в контексте такой жизни сама мысль о счастье в его голове звучит святотатством —, но при осознании, что сейчас он всё ещё может вот так просто стоять и курить с близким ему человеком, обмениваться с ней понимающе-усталыми взглядами, становится будто легче дышать. Оттого закоулок узкий, со скользкими и влажными от недавнего дождя стенами, с отголосками чьей-то ночной жизни в переполненных мусорных баках, обращается храмом чистейших откровений. — Почему Атлантида? — Химено спрашивает будто невзначай, но в голосе слишком явственно читается любопытство. Секундою позже она безучастно щёлкает зажигалкой у кончика сигареты, и от её тлеющего жара Аки подкуривает свою. — Что? — он в жесте порывистом стряхивает пепел, хотя тот ещё толком собраться и не успел. — Ты сам когда-то так выразился. Что… что вообще напомнило тебе Атлантиду? Что конкретно ты имел ввиду? — она жмурит единственный глаз и улыбается так лукаво, что Аки начинает чувствовать, как смущение жаром приливает к лицу. — Мне интересно, — Химено губами зажимает сигарету, руки складывает за спиной — и весь её образ начинает казаться кокетливым. — Я считаю, никто не спасётся. В той или иной мере, каждый сам в этом виноват. Вот ты, например, на черта вообще попёрлась на службу в общебез? — он повышает тон, и если бы Химено знала его недостаточно долго, посчитала бы, что тот зол. — Что, другой работы не нашлось? Ты же умная, красивая… Почему? — это звучит, словно горячечное признание, а женщина пытается подавить в себе странный рефлекс засмеяться. — Ну, мне особо заняться и нечем было — быстро интерес пропадал. А здесь — постоянно адреналин и всё такое… Да и семье деньги явно не лишние, — она наотмашь бросает слова, словно те не весят совершенно ничего, словно жизнь её невыносимо легка и ценности лишена. Сигарета ловко скользит меж тонких женских пальцев, пока Химено отстранённо рассматривает только что выдохнутую прекрасную эфемерность узоров дыма. — Звучит паршиво — словно исповедь наркоманки, — Аки хмурит брови и руки скрещивает на груди, но напарница считывает эту позу скорее защитной, чем осуждающей. — Знаешь, что? С появлением тебя в моей жизни у меня на одну зависимость больше, и уж эта — точно смертельная, — она затягивается вдохом слишком долгим, так, что в глазах жжет чуть ли не до слёз. — Что за глупости? И зачем ты вообще это говоришь, как тебе такая тупая формулировка в голову пришла? — он несильно хватает Химено за плечи, будто в попытке её растормошить, опомниться вынудить. Ему вдруг становится жарко — так изнутри прожигает чувство вины. — Я просто пошутила… — она картинно громко вздыхает. — Может, продолжишь своё объяснение, зануда? — Да… — он растерян, но перемена темы быстро отвлекает от мыслей тревожных. И тогда Аки вспоминает, что меж пальцев, указательным и средним, всё ещё сигарета зажата — он её к губам подносит и замечает не сразу: потухла… — Так вот… Я же обречён с того момента, как в моём сердце появилась эта жажда мести, — Аки вновь зажигает сигарету и задумчиво разглядывает жадные искры, что безжалостно пожирают бумагу. — Да, я не прав, но ничего не могу с этим поделать. Мне так трудно забыться, перенаправить мысли, потому… Я так во многом виноват, и, осознавая это, совершенно ничего не могу изменить. Мне просто страшно утонуть. Утонуть в этом всём раньше, чем успею осуществить задуманное. Прости… Это совсем не то, что я хотел сказать. — Изначально всё было слишком зыбким, и я на это согласилась. Ты не виноват, — Химено осторожно приобнимает его одной рукой, второй же всё ещё держа почти догоревшую сигарету меж пальцев. — Не будет у нас счастья: ни у тебя, ни у меня, ни у нас вместе. Это просто невозможно. Я никогда не думал о будущем, потому что знаю, что его у меня нет, — он преклоняется ближе, чтобы голову облокотить на её плечо. — Ты неправильно видишь ситуацию. Давай попробуем просто ценить, то что у нас есть сейчас? И как бы это глупо, тривиально не звучало, жить настоящим моментом, не задумываться о том, что ждёт нас завтра. Пожалуйста, Аки, — она нежно касается его руки и целует в щеку, едва касаясь губами. — Меня накрывает это с головой. Наверное, я никогда не смогу сказать того, чего ты заслуживаешь услышать. Просто не могу… Я не создан для этого чувства и вряд ли заслуживаю к себе его проявления, — Химено знает, что ему искренне жаль, что рядом с ней он изо всех сил пытается быть лучше, чем есть… Пытается, старается, но это всё притворное, ненастоящее, такое что режет глаз своей фальшью: чтобы по-настоящему измениться — нужно отпустить прошлое и найти причину. Возможно, Химено отведённого лично ей времени не хватит, чтобы Аки избавить от этой горькой памяти и боли целиком, но она готова поклясться, что выложится по полной, чего бы ей это не стоило. — Не надо ничего, всё в порядке, — она в жесте то ли утешительном, то ли ласковом, гладит его по волосам, пальцы запуская в свободные пряди, которые она же только что распустила. — Знаешь, а я не против утонуть, если вместе с тобой, и к чёрту всех богов с их проклятиями.