Эксперимент

      Непривычно яркое для их города солнце грело темную одежду, напоминая о том, что это по-прежнему ужасная идея и… — Серый, кому ты что хочешь доказать, я не понимаю, если это из-за нашего спора, то можно я просто признаю, что не все люди козлы и мы пойдем по домам, а? — невысокий светловолосый парень хмурым шел рядом с другом, несущим в руках невозможного содержания табличку, с которой планировал простоять на улице под палящим солнцем по меньшей мере три часа. — Горох, ты не понимаешь, — отмахивается шатен. Тот уже с кем-то надоговаривался и теперь искал глазами подготовленное для него место. Парень едва заметно дергается, когда находит глазами уставленный чем попало стол, но не останавливается и уверенно встает рядом, бросая ненужную табличку под ноги — за спиной на широком баннере в три строчки простое предложение «делай со мной все, что хочешь» — Ну можно я хоть кепку на тебя надену, ты же удар заработаешь, — хмурится друг, — вон она на столе валяется. — Сереж, все хорошо будет, — обезоруживающе улыбается Шевелев, — только не стой тут охранником, а, тогда не получится ничего. Гороху такой интерактив не нравится, Гороху такой интерактив нахер не сдался, честно говоря, но другие мозги другу он подарить не может, так что приходится терпеть этого. Найдя себе место на скамейке не так далеко от этого ужаса, он садится и хлопает по карману, проверяя наличие недавно купленной пачки, без сигарет он такое зрелище не вытерпит. Прошел час       Сережа в людях так разочаровывался последний раз на сессии, но по сравнению с этим то, что его одногруппники покупали ответы вообще ничего не значило. Он бы продолжал стоять с легкой улыбкой, пока на него надевали соломенную шляпу или оборачивали вокруг шеи мишуру от елки вместо шарфа, ему было бы все равно, если бы люди продолжали просто его наряжать, но в какой-то момент у них будто что-то переклинило, потому что они поняли — делать правда можно все. Он отвлекал себя, думал о недоделанной домашке, концентрировался на том, как какие-то девушки разбавляли этот ужас легкими объятиями, мысленно благодарил, когда с плеч пытались оттереть муку и разбитые яйца. Сережа не считал, но очень надеялся, что стоять ему осталось не так долго, он остановил взгляд на хмуром лице Гороха и попытался улыбнуться, тот на это лишь помотал головой. Прошло 2 часа Было больно, кто-то решил проверить теорию со скотчем и эпиляцией, идея была заведомо провальная, учитывая качество лежащего скотча, но людям уже было плевать, им было интересно, им дали большую игрушку, которая не ответит. Сережа эту теорию старался поддерживать как мог, не смотрел в глаза, вообще не реагировал, ему только жарко было, черная футболка и без всех дополнений концентрировала на себе солнечное тепло, а в начале второго часа была еще и покрыта краской из баллончика, из-за чего теперь неприятно липла. Он хотел поблагодарить человека, который надел ему солнечные очки, помогающие скрыть стеклянный взгляд. Сережа пару раз все же подошел, вначале надел-таки лежащую кепку, а после дал воды, за что Шевелев ему был безумно благодарен. И теперь, кажется, все же начинал соглашаться с Горохом и тем, что в людях от человеческого начинает оставаться только название. Под конец второго часа кто-то снял солнечные очки и улыбнулся. Заключительный час Сережа сначала решил, что снова какая-то девчушка решит немного помочь, пока подруга не позовет ее, ссылаясь на занятость. Справедливости ради, стоя на улице обмотанный туалеткой, перекрашенный наполовину в розовый цвет и с разбитым яйцом на голове он не был принцем на белом коне, он вообще вряд ли казался завидным парнем. Но, сфокусировав взгляд на человеке напротив, он натыкается на темный карий взгляд и кучу растрепанных кудряшек. — Прям все что хочу? — ехидно уточняет парень. Сережа молчит, только кивает и грустно улыбается, не разрывая зрительного контакта. — И даже если я тебя поцелую не въебешь? Сережа кивает. Брюнет стоит совсем рядом еще несколько секунд, после чего отходит и достает из полиэтиленового пакета футболку. — Скажи классная, — он перекидывает ее через плечо и роется уже в рюкзаке, доставая оттуда упаковку влажных салфеток, — все лицо у тебя розовое, это же пиздец, съеби, — он поворачивается к мальчишке со стаканом какой-то жижи в руках. — Молодой человек, следите за речью, когда с ребенком разговариваете, — вступается за свое чадо такая же адекватная мамаша. — А вы мозг, бля, включите, — он поворачивается уже ко всем заинтересованным, — хуйню творите с живым человеком, да поебать, что у него там за спиной написано, вы своей головой думать можете хоть иногда? Вам бы норм было? Конечно, нет, блять, вы просто ебнутые на голову, так что завалите, пожалуйста, и идите нахуй, эксперимент закончен. Вывод: у нас страна ебланов! Он отворачивается от толпы и, сведя брови на переносице, усердно пытается оттирать остатки «теста» с чужого лица. — Мне похуй, если я сорвал тебе какую-то ахуенную акцию протеста, понял, — он проходится по чужим волосам, выуживая оттуда скорлупу, — потому что это откровенный пиздец, а не эксперимент. Сережа жмет плечами, опуская голову. — Ты хоть говорящий, а, кукла? — фыркает парень, ненадолго отходя за бутылкой воды, — наклоняйся давай, я такое влажными салфетками не отмою. — Говорящий, — Сережа опускает голову, прикрывая глаза, когда на нагревшиеся волосы льется вода. — Уже прогресс, — он зарывается в чужие волосы и трясет ладонь, пытаясь хоть немного их высушить, а после опускает руки к краям футболки, отчего Сережа дергается, даже не задумываясь. — Ну я же должен одеть на тебя чистую футболку, а не вот это вот, — брюнет проводит взглядом по измазанной во все субстанции мира футболке, — ты все равно не можешь сказать нет, я делаю то, что хочу, — он жмет плечами, окончательно стягивая с Шевелева испорченный кусок ткани. Сережа теряется, он стоит посреди улицы в одних шортах, но все равно умудряется отмахнуться от Гороха, готового вскочить на любое действие. Парень напротив, собирающийся натягивать на него лежащую до того на плече футболку, кажется, теряется тоже, потому что вместо того, чтобы брать с плеча предмет гардероба, залипает на россыпь родинок на чужом теле. — Тебе бы натурщиком где-нибудь сидеть, а не этой херней страдать, — отмирает брюнет, натягивая на парня купленную час назад футболку с «Шаст, там принт — ты ебанешься, я ее год не сниму» принтом, — не дай бог я ее увижу на фоне такого плаката еще раз, понял? Все, давай сворачивайся, Говорящий, вон там твой друг уже весь извелся. Парень лучезарно улыбается и перед тем, как уйти напяливает на чужую переносицу до безобразия желтые очки. — Это кто? — подлетает удивленный Сережа, со стороны наблюдающий за тем, как отмывают и переодевают его лучшего друга, — а мне, главное нельзя было! — Да я его первый раз в жизни вижу, — наконец подключает голос Шевелев, провожая теряющуюся в толпе кудрявую макушку, макушка в какой-то момент поворачивается и перед тем как зайти за угол дома посылает воздушный поцелуй. — Пиздец. — констатирует Шевелев, поднимая очки и оставляя их вместо ободка.

***

— Серый, может ну эти эксперименты, ты всю одежду хочешь в конце месяца на помойку выбросить? — Горох, снова втянутый в какой-то цирк, идет рядом, сжимая в руках пакет с кисточками. — Шорты триста рублей, футболку я вообще сниму, — отмахивается Шевелев, — к тому же гуашь отстирывается, и это намного безопасней, чем в прошлый раз. — Ну да, тебя всего-то измажут с ног до головы краской, которую потом нужно будет отмывать. — Сходим на набережную, отмоюсь, пошли, вон ребята стоят, — Шевелев машет каким-то парням, стоящим у кучи краски и пластиковых тарелок, очевидно, для той же самой краски. Гороху по-прежнему не нравится, но он все еще не нашел себе адекватного друга, поэтому садится на услужливо постеленную картонку и смотрит, как светлая кожа друга начинает теряться под яркими мазками, под строчками песен, написанных взятым откуда-то черным маркером, как по волосам льется из ведра красная, будто кровь, краска, заливая по пути глаза и рот. Это не больно, это непривычно, ты просто чувствуешь, что люди хотят выговориться только и всего, пусть через мазки краски или целое ведро, пусть это будут строчки их любимой песни, ему станет легче, если он поймет, что помог кому-то, даже если сам от этого не особо и выиграл. — Ты хоть бы очки надел, экспериментатор, это вообще-то не очень безопасно, — Сережа глаза открыть не может, так что незнакомый, по крайне мере, он так думает, голос так незнакомым и остается, — пиздец, ну это я влажными салфетками не отмою, конечно, — Сережа чувствует, как по лицу проходятся какой-то тряпкой, после чего открывает глаза, встречаясь с недовольными карими. — Любимая бандана, блин! — Чел, чего тебе надо, не мешайся, а! — Сережа слышит возмущенный голос одного из организаторов и понимает, что не судьба ему завершить хоть одну свою затею нормально. — Я его забираю, если надо могу вам на краску денег перевести, а то вам же дебилам деньги девать все равно некуда, — язвит парень, а потом Шевелев понимает, как его за руку куда-то тянут, — я, конечно, предлагал натурой поработать, но не холстом же, сука, — раздраженный голос бубнит совсем рядом и Сережа надеется, что под краской его улыбку не видно. — Чего ты лыбишься, — продолжает ворчать кареглазый, — на лучше дальше вытирайся, — он всучивает в измазанные в краске руки ярко красный кусок ткани, именуемый банданой. — Больной, — не задумываясь отвечает за него Горох. — А, ну ясно, — смеется парень и смех его приятно царапает Шевелева по ушам, — тогда оставляю с врачом, ты в следующий раз что-нибудь менее затратное придумай, а, вещи дорогие нынче. — Обязательно. — О, ну все, голос подал, значит живой, — фыркает кучерявый, — пока, Говорящий, целовать на прощание не буду, у тебя все лицо в краске, как-нибудь в следующий раз.

***

Город шумит в середине рабочей недели, небо заложено серыми тучами. Люди торопятся, им всем постоянно куда-то нужно, они все спешат, даже не думая о том, что им плохо. Они задвигают это глубже, чтобы не вспоминать. Зачем думать о том, что не можешь слетать в отпуск, потому что зарплату опять задержали, когда можно занять голову неотложными делами на той же работе; зачем думать об оплате за обучение, которое стоит как аренда жилья почти на год, если можно бежать на встречу с однокурсниками, чтобы пропустить очередные нудные пары; а может, просто идти неспеша, разглядывая улицы, чтобы не думать о том, что родителям в чужом городе на тебя наплевать? Макс по улице шел с сигаретой в руках как раз по последней причине, на носу вырвиглазные розовые очки, а на голове недавно купленная бандана. Сегодня родители по новой решили прочитать половину своих лекций о том, что занятия юмором — его пустая трата времени и их в нем разочарование. Они в который раз решили напомнить, что он ничего не добьется, потому что «Максим, ты шутки клоунам в цирке оставь, чтобы деньги были — работать надо, а не анекдоты рассказывать». — С-сука! — Заяц пинает попавшуюся под ноги крышку, снова и снова прокручивая в голове идиотский разговор с отцом: там, где он сын — разочарование; там, где он — главный позор, потому что про него и рассказать то ничего нельзя; там, где все дети знакомых уже знамениты и зарабатывают миллион чуть ли не в день, а он бестолочь такая ничего полезного родителям так и не сделал. Он не знает, насколько надо быть везучим или наоборот человеком, чтобы именно в такой день встретить закутанного в серую толстовку парня с завязанными глазами и табличкой «Если у тебя был тяжелый день — обними меня». О, у Макса не только сегодняшний день был тяжелый, так что он, пожалуй, обнимется за несколько сразу. Сережа вздрагивает от неожиданности, когда к нему подходит первый человек, но после немного привыкает и каждый раз старается дать в объятиях хотя бы часть той поддержки, которая нужна. Он не видит, но примерно представляет и чувствует, что чаще к нему подходят девушки, хотя, он бы и сам, вероятно побоялся, выбирая нести это все в себе. С какой-то бабушкой он даже поговорил немного, она рассказала про внуков, которые сейчас учатся за границей и совсем не могут к ней приехать, он послушал про то, как мужчина в возрасте боится признаться в чувствах как школьник, и даже услышал легенду о великом зайке, которого оставили в садике и потеряли. С ним могли обняться быстро, будто боясь быть обнаруженными, а могли простоять какое-то время, делясь сокровенными переживаниями. В конце концов — он просто парень в толпе, которого ты вряд ли встретишь еще раз. Но когда его притягивают к себе, пряча лицо в складках капюшона, эмоции этого человека чуть ли не сшибают с ног. Он долго стоит, стягивая ткань на спине в сжатых кулаках и загнанно дышит, будто только что бежал марафон. Сережа обнимает в ответ, осторожно гладя чужую спину. — Ты как? — Сережа много чего хочет спросить, но это вырывается первым, потому что человеку рядом определенно тяжело, нужно просто понять почему. В ответ молчат, но обнимать не прекращают, скрещивая руки за спиной и теперь уже утыкаются лбом в плечо, слегка мотая головой. Он сам гладит чужую спину в ответ, чувствуя частое дыхание. — Я Сережа, а тебя как зовут? — Шевелев предпринимает вторую попытку, потому что нужно выговориться, тогда легче станет, он слышал это в коротких «спасибо», когда люди от него отходили, продолжая теряться в суете города. — Максим, — Зайца наконец прорывает на слова, и он ненадолго отходит, рассматривая парня, одетого в неприметную серую худи, какие-то спортивные штаны и простенькие кроссовки, и только потом замечает под всей этой серостью ярко розовый ворот футболки. — Да ничего особенного, я стандартное разочарование родителей, только и всего. — Чем ты занимаешься? — Стендапом, — Макс фыркает так, будто и сам уже начинает верить в то, что его занятие — полный бред, — начинаю, а родители думают, что это все херня и ничем в жизни не поможет. — А самому тебе нравится? — Ну конечно! Знаешь как мысли развивает, да и вообще, столько знакомых, столько мест новых, а когда материал пишешь и думаешь, что бы сюда такого вставить, чтобы зал выпал, в общем, невероятно! — Заяц так включился, на самом деле, он готов был говорить об этом часами, но решил, что даже полузнакомый парень с улицы не воспримет его хоть немного в серьез. — Это же круто, — неожиданно бодро ответил Сережа, — если ты так горишь этим, то иногда можно и забить на родителей, — тебе вот сколько? — Двадцать четыре, — растерялся Макс, не ожидающий, что на его занятие отреагируют так ярко. — А мне двадцать три, и я хожу по всяким уличным экспериментам, так что кто из нас еще разочарование родителей надо посмотреть, — Сережа улыбается как-то не слишком весело и жмет плечами. — Да брось, ты вон людям помогаешь, кстати, можно вопрос? — хитро начинает Заяц, вгоняя Шевелева в ступор, так с настроения на настроение у него никто из собеседников еще не прыгал. — Если это поможет, то конечно. — Определенно поможет, — уверенно заявляет брюнет, — вообще, я его уже задавал, но, если я тебя поцелую, ты мне въебешь? — Что? — Сереже кажется, что он попал в какой-то параллельный мир, потому что сейчас абсолютно точно не понимает, что происходит. — Стой! Он стягивает дурацкую маску и сразу встречается с теми же хитрыми карие глазами, которые смотрели на него в первый раз. Только теперь они ближе сантиметров на…и смотрят куда-то в глубину. Сейчас Сережа не в краске, на нем нет сырого теста и скорлупы от разбитых яиц, но он почему-то по-прежнему чувствует себя глупо, когда на него чуть сощурившись смотрит этот Максим. — Ой, — он снова по-глупому улыбается, но взгляда не отводит, решаясь играть в гляделки до конца, — привет. — Ну вот, намного менее затратно и никакие вещи калечить не нужно, к тому же сегодня ты и так в моей футболке, — Макс смешно щурится, оттягивая у шеи чужую кофту. — Ма

-а-

— акс!

      Шевелев валяется в кровати полностью прижатый чужим весом и пытается дотянуться до звонящего телефона. — Дурак блин, а если мне по работе звонят! — ворчит Сережа, в шутку начиная бить парня по бокам. — Тем более, — улыбается Загайский, укладываясь подбородком на чужую грудь, — ты мне обещал, что с этой ерундой на неделе Горох будет разбираться, а у моего парня законные выходные, потому что я так решил на правах человека, который отдал тебе свою лучшую футболку, даже тебя не зная! — Ты опять, — вздыхает Сережа, — тебя, между прочим, никто не просил. — А как бы я тогда делал это, — Макс поднимается, бессовестно целуя и кусая чужие губы, — зная, что меня не ударят? — Аргумент засчитан, ай блять, Максим!       Соседи снизу мало что понимают, для них по-прежнему остается загадкой, что может ежедневно падать с грохотом слона в восемь утра и одиннадцать часов ночи стабильно как по расписанию.