***
И вот снова взгляды прикованы к сцене. Группа исполняет свой репертуар с энтузиазмом. Интерес толпы подогревает упавшая бутылка Виталия, устремившаяся чуть ли не на середину сцены. Иван хватает её, но уже не смеет подливать масла в огонь, как делал это раньше, молниеносно ставит её на надлежащее место. Талызина это слегка озадачивает. — Что случилось, Вань? — спрашивает Виталий уже в закулисье. — «Я заметил, что сегодня без выпендрёжа. — Да-да… — отчужденно бормочет Иван, стоя спиной к Талызину. — Об этом позже, ладно? Виталий соглашается, ничего не добавив в ответ. С тех пор Иван так и не решился сказать что-либо на этот счёт. Виталий не думал напоминать ему об этом. Иван полностью надломлен. Ему казалось, что былое растворяется у него прямо на глазах. Он устаёт притворяться, только теперь перед Виталием. Пытаться выжимать из себя картину крепкой дружбы долго не получится, да и кому после этого хорошо? Ивану часто досаждала мысль о том, что надо порвать с этим спектаклем, поставив всё на круги своя.***
Вечер. Улицы окутала серая дымка, а воздух словно обуял приятный запах осенней сырости. По карнизам зданий неустанно тарабанят мелкие капли дождя, образуя причудливые, но пленяющие сознание звуки, складывающиеся в умиротворяющую природную симфонию. Совместное времяпровождение давит на тёплые нестоличные воспоминания о своей ранней юности. Будучи старшеклассниками, они любили зависать друг у друга, а иногда и выпивать вместе. Со временем традиция не угасла, а только более укрепилась. Несмотря на бардак в своей голове, Иван до сих пор ценит эти простые и искренние встречи, которые просто позволяют ему расслабиться и хотя бы на мгновение забыть о сегодняшнем дне. В квартире Ивана был назначен сбор, чтобы посидеть, отвлечься от дневной суеты и может забыться обо всём на свете. Но они были достаточно спокойны и малословны, лишь изредка обмениваясь кое-какими мыслями по мелочи. Именно в этот день, как назло, поговорить было не о чём, но потребность в разговоре была, иначе для чего им было покупать пиво и нарочито собираться в квартире, чтобы молчать, изредка поглядывая друг на друга слегка растерянными и недоумевающими глазами, думая лишь о том, какой же чёрт побрал их на этот раз. Внезапно Талызин решил разорвать гнетущее молчание, частыми глотками отпивая часть содержимого в банке. — Не знаешь, почему нас зовут отцами? Иван поперхнулся, осознанно ожидая услышать всё что угодно, кроме этого. — Что? — Ну, просто отчего так? Зависит ли это от фансервиса или связано с тем, что мы, как главенствующая группа России в направлении синти-поп? Это озадачило Курочкина. С одной стороны, внезапная жажда познания пыталась возглавить его мысли, но с другой стороны он ощутимо натюкался, что преграждало его пути к пониманию. Его взгляд, казалось бы, неотвратимо потупился, как только он начал скрупулёзней всматриваться в эти знакомые округловатые черты лица, периодические появления мимических морщин и в задумчивые полуоткрытые, но выразительные глаза. — Таль, ты сегодня прям философ… или просто бредишь… — под действием спиртного протянул Иван с некой истомой и спокойствием, слегка улыбаясь. — А еще ты льстишь нам… мне в том числе… — Я? Почему именно тебе? — недоумевал Талызин. — Да, ты чёртов… — голос Курочкина заметно изменился. Он намеренно проговорил это с напускной злобой и шутки ради потряс Виталия за плечи. — Забей, я не помню мысль… ага, ещё скажи, что я прекрасно пою… — Но ты прекрасно поёшь… серьёзно. — Льстец! — пронзительно выкрикнул Иван, будто бы обличая друга в преступлении, после чего победоносно повалил Виталия навзничь. Их голоса умолкли на долю секунды, после чего заливистый гортанный смех наполнил всё пространство комнаты. Ивана обуяло смешанное чувство, которое перерастало в удивительную эйфорию. Ощущения беспечных времён прошлого искусно переплетались с новым неизведанным периодом влюблённости. Новое со старым — как это непостижимо и нереально. И всё это возникало при виде светлой искренней улыбки Виталия, которая за редкостью, но появлялась на его лице. — Кстати, что произошло на последнем концерте? Ты тогда будто задолбался… — Талызин, как всегда, выпаливает что-то неожиданное для себя и своего товарища, как только Курочкин поднимается, пристраиваясь рядом. Возможно, сейчас с его уст срывается то, что он бы никогда не спросил, будучи в трезвом состоянии. — Да, но я не хочу говорить об этом, — Иван пытается отрезать разговор на эту тему, поскольку вспоминает важность и нужность существующей между ними дружбы. — Всё из-за фансервиса? — Виталий настроен довольно решительно, будто бы он сам лелеял в себе эту мысль достаточно давно. — Думай, как хочешь… — Так всё-таки это правда? — А что если да?! Что если я боюсь потерять нашу дружбу и перейти определенную черту ради этих воплей? Игра не стоит свеч.Тем более наша группа может распасться, ведь ты не менее важная её составляющая, — целый тайфун эмоций сопровождал эти слова. Искренность, страх, содрогание… боль. Боль от нагрянувших чувств, которая существует под гнетом страха. Страха потерять всё и остаться непринятым — это печальная и трагическая судьба. Иван понял, что почти выговорился. От души будто бы отлегло какое-то тяжёлое, но неосязаемое бремя. — Ты думаешь, я против этих розыгрышей? — голос Виталия возвращает Ивана из забытья в реальность. — Я думаю, ты не примешь нового меня. — Это всё на тебя повлияло? Если хочешь, то мы можем перестать разыгрывать эти сценки. Мог бы сказать, что тебе против… — Мне не противно… Мне это нравится, — в этот момент Иван окончательно сознаётся и себе и Виталию в том, что происходит в его голове. Ставит холоднокровную точку над горящими страданиями в его душе. — Я заигрался, понимаешь? Теперь мне хочется сделать это… Курочкин уже не знает, что творит и какая чудодействующая сила, разгорающееся как пламя в ветреный день, побужает его соприкоснуться губами, но довольно целомудренно и быстро, дабы оставить Талызина ещё с какой-то долей рассудка. — Просто так. Не ради чьей-то радости, а ради своей, — вдобавок проговоривает Иван достаточно отрывисто, будто бы сам соображая, что до соглашающей стороны ему ещё далеко. — Ты влюбился… в меня? Влюбился, но теперь боишься признаться, зная, что мы дружим уже более десяти лет? Чтоб ты знал, я всегда был снисходителен ко всем твоим идеям, даже если бы они оказались полным говном. — возмущался Талызин из-за чувства любви и глубокого уважения. — Тебя это никак не напрягает? — всё же решает уточнить Иван, поразившись такому раскладу дел. — Нет, на выпускном мне приходилось с этим столкнуться. Какой-то парень признавался мне в любви. Но я не дал ему шанс. — Почему? — из любопытства допрашивает Курочкин, опустошая очередную алюминиевую банку. — Боялся, что ревновать будешь… А вообще думай, как хочешь, — пошутил Виталий, после чего ехидно уставился на Ивана. — Заговорил теперь моими словами? А я что, Виталий, по-твоему? — мнимо возмущается Иван. — Да, ведь Виталий такого не сделает, — Талызин резко припадает губами к чужим, заставляя Курочкина неосознанно затрепетать от неожиданности сего действия. По его телу неукротимо пробегает леденящий импульс, вольготно разливаясь волнами мурашек, действующими на кожу будто бы электрической силой. И только губы были опаляющими, но дурманящими сознание, каждое прикосновение казалось чем-то незабываемым и незаурядным. Сердце Ивана обливалось кровью, щёки заметно рдели, а разум был в полнейшем исступлении. Ощущение прекрасной реальности вместо очередной, пускай и отменной, фантазии было несоизмеримо. Тепло рук Талызина, аккуратно обвившихся вокруг его талии, мягкие податливые губы, небольшая щетина, слегка покалывающая кожу и запах алкоголя, ощущаемый с едва слышными горячими выдохами. — Как тебе не совестно продолжать этот фансервис? — ухмыляясь, с расстановкой вопрошает Виталий, как только Курочкин принимается оставлять нежные поцелуи на его ключицах. — Не совестно, это ведь уже и не фансервис вовсе… — любезно отрезает Иван, снова припадая губами к слегка покрасневшей коже.